– А тебе? – спросила Мэри.
– Мне-то она нравится, – отвечала Марта, изо всех сил начищая каминную решётку. – Я её просто люблю. И совсем-то она не голая. На ней всякие травы растут. А уж как пахнут! А по весне и летом, когда цветут дрок, ракитник и вереск, поглядеть, там прямо загляденье! Пахнет мёдом, а сколько воздуха! Небо высокое, пчёлы жужжат, а жаворонки так и заливаются, – красота, да и только! Да что, меня хоть озолоти, а без пустоши мне жизнь не в жизнь!
Мэри слушала её без улыбки, с застывшим удивлением на лице. Слуги-туземцы, к которым она привыкла в Индии, были совсем другими. Они вели себя приниженно и подобострастно и никогда не беседовали с господами как равные. Индийских слуг не просили – им приказывали. Им никогда не говорили «спасибо» или «пожалуйста»; Мэри, когда сердилась, била свою айю по щекам. Интересно, что бы сделала эта девушка, мелькнуло у неё в голове, если бы ей дали пощёчину? Марта была такая кругленькая, розовощёкая, добродушная, но вся она была так крепко сбита, что, пожалуй, ударь её кто, особенно маленькая девочка, она бы ответила пощёчиной, подумалось Мэри.
– Странная ты служанка, – произнесла она высокомерно.
Но Марта совсем не рассердилась, а только оглянулась назад, не выпуская из рук щётку, и весело рассмеялась.
– Уж точно, – сказала она. – Будь в Мисселтвейте хозяйка как надо, меня бы и второй горничной не взяли. Может, мыла бы на кухне посуду, а в комнаты меня бы ни за что не определили. Уж очень я проста, да и говорю по-йоркширски. Только в этом доме всё наперекосяк, даром что он такой огромный. Окромя мистера Питчера да миссис Медлок, здесь вроде ни хозяйки, ни хозяина нет. Мистер Крейвен, когда он тут, и слышать ни о чём не желает, да его тут, почитай, никогда и нет. Меня миссис Медлок по доброте сюда взяла. Ни за что бы, говорит, того не сделала, будь Мисселтвейт как другие именья.
– Ты будешь моей служанкой? – спросила Мэри повелительно, как бывало в Индии.
Марта снова принялась за решётку.
– Я у миссис Медлок в подчинении, – отвечала она твёрдо, – а она – у мистера Крейвена. Но здесь наверху убирать буду и тебе немного помогу. Тебе ведь немного надо.
– А кто меня одевать будет? – поинтересовалась Мэри.
Марта снова откинулась назад и, широко раскрыв глаза, уставилась на Мэри. Она так удивилась, что произнесла с сильным йоркширским выговором:
– А сама ты что ж, неужто не справишься?
– Что ты сказала? Не понимаю я по-вашему, – сказала Мэри.
– A-а, я забыла, – спохватилась Марта. – Миссис Медлок меня предупреждала, чтобы я поаккуратнее выговаривала, а то ты не поймёшь. Я спрашиваю: а сама ты разве одеться не можешь?
– Нет, не могу! – закричала Мэри с негодованием. – Никогда в жизни сама не одевалась. Меня моя айя всегда одевала.
– Пора бы и научиться, – заметила Марта, явно не подозревая, что это дерзость с её стороны. – Давно пора! Тебе это только на пользу пойдёт. Матушка мне всегда говорила, что никак не поймёт, почему это господские дети не вырастают болванами – и няньки-то у них, и моют их, и одевают, и на прогулку выводят, словно они собачонки какие!
– В Индии всё по-другому, – презрительно отрезала «мистрис Мэри», еле сдерживая возмущение.
Но Марта не смутилась.
– Вижу, что по-другому, – отвечала она чуть ли не с сочувствием. – Верно, это оттого, что там больше чернокожих, чем уважаемых белых людей. Когда мне сказали, что ты из Индии едешь, я думала, ты тоже чернокожая.
Мэри пришла в ярость.
– Что?! – закричала она и села. – Что ты сказала? Ты думала, я туземка? Ах ты… свинья!
Марта залилась краской и посмотрела на неё в упор.
– Кого это ты обзываешь? – спросила она. – Зря ты так осерчала. Негоже барышне так говорить. Я против чернокожих ничего не имею. Почитаешь про них в церковных книжках, так они все очень верующие. Там так и сказано: чернокожий тоже человек и брат твой. Я чернокожих никогда не видала и радовалась, что теперь смогу вблизи посмотреть. Пришла это я утром камин затопить, подкралась к кровати и отвернула полог, чтобы на тебя взглянуть. А ты-то, – протянула она с разочарованием, – такая же чернокожая, как я, даром что жёлтая!
Оскорблённая Мэри дала волю своему гневу:
– Ты думала, что я туземка! Да как ты смела! Ты о них ничего не знаешь! Они не люди – они слуги и должны во всём нам подчиняться! Ничего-то ты не знаешь об Индии! Ты вообще ничего не знаешь!
Она так рассердилась и почувствовала себя такой беспомощной перед Мартой, простодушно глядевшей ей в лицо, такой одинокой и всеми покинутой в непонятном чужом мире, что бросилась лицом в подушки и расплакалась. Она так рыдала, что добродушная Марта оторопела. Ей стало жалко Мэри – она подошла к кровати и склонилась над ней.
– Ну-ну, не плачь, – успокаивала она. – Не надо плакать! Я ведь не знала, что ты обидишься. Я вообще ничего не знаю – уж это ты правду сказала. Ну, не сердись, прости меня, мисс. Не надо плакать!
В её непривычном йоркширском говоре слышалась такая доброта и такое дружелюбие, что Мэри понемногу стала успокаиваться. Слёзы её постепенно иссякли, и она затихла. Марта вздохнула с облегчением.
– Ну а теперь вставай, – сказала она. – Миссис Медлок велела подавать тебе завтрак, обед и чай в соседнюю комнату. Там для тебя устроили детскую. Если ты встанешь, я помогу тебе одеться. Пуговицы-то сами не застегнутся, если они на спине, верно?
Когда Мэри наконец решила встать, Марта вынула из шкафа одежду. Мэри тут же заметила, что это совсем не то платье, в котором она приехала накануне в Мисселтвейт.
– Это не моё, – заявила она. – У меня всё чёрное.
Она внимательно осмотрела плотное шерстяное белое пальто и платье и спокойно одобрила их:
– Эти вещи гораздо лучше моих.
– Ну и надевай их! Мистер Крейвен велел миссис Медлок их в Лондоне купить. Так ей и сказал: «Я не допущу, чтобы здесь бродил, словно грешник, ребёнок в чёрном. В доме от этого ещё грустнее станет. Оденьте её в цветное». Матушка говорит, что она его понимает. Матушка всегда понимает. Она тоже траура не жалует!
– Ненавижу чёрное, – сказала Мэри.
Процесс одевания открыл обеим глаза на многое. Марта, бывало, помогала своим братьям и сестричкам «застегнуться», но ей никогда не доводилось видеть девочку, которая неподвижно стоит и ждёт, пока её оденут, словно у неё самой ни рук, ни ног нет.
– А почему ты сама не обуешься? – спросила Марта, когда Мэри невозмутимо протянула ей ногу.
– Меня айя всегда обувала, – отвечала Мэри удивлённо. – Так полагается.
«Так полагается». Она часто повторяла эти слова, да и слуги в Индии всегда их повторяли. Если же им приказывали сделать что-то, чего на протяжении веков не делали их предки, они кротко смотрели на приказавшего и говорили: «Это не полагается», и все тогда знали, что ничего из этого не выйдет, сколько ни приказывай.
«Мистрис Мэри» не полагалось делать ничего, она должна была стоять как кукла и позволять себя одевать. Но теперь, прежде чем она села завтракать, она поняла, что в Мисселтвейте ей придётся обучиться тому, чего раньше она не умела, – самой натягивать, к примеру, чулки и ботинки и поднимать то, что уронила. Будь Марта обученной горничной, она бы вела себя скромнее и почтительнее, знала бы, что в её обязанности входит причёсывать свою госпожу, застёгивать ей ботинки, поднимать упавшие вещи и класть их на место. Однако она была всего лишь простой деревенской девушкой, выросшей в скромном коттедже в Йоркшире с уймой маленьких братьев и сестёр; у них полагалось управляться с одеждой самим, а ухаживали разве что за грудными да за малышами, которые и ходить-то толком не умеют.
Если б Мэри Леннокс была склонна к веселью, её бы, верно, позабавила болтовня Марты, но Мэри лишь холодно слушала горничную и удивлялась вольности её речей. Сначала её в этих речах ничто не занимало, но Марта продолжала добродушно болтать, и понемногу Мэри стала прислушиваться.
– Вот бы тебе на них посмотреть, – говорила Марта. – Нас у родителей двенадцать, а отец в неделю всего шестнадцать шиллингов приносит. Матушке и на овсянку еле хватает, уж ты мне поверь. Они целыми днями на пустоши бегают и играют; матушка говорит, там воздух такой, что от него одного толстеют. Говорит, не иначе как они там травку щиплют, что твои лошадки. Наш Дикон, ему всего двенадцать, а он приручил одного лошадёнка.
– Где он его взял? – спросила Мэри.
– На пустоши нашёл, когда тот с кобылой-мамой бегал, совсем ещё крошка. И стал его к себе приручать, хлеба давал и рвал ему молодую травку. Вот лошадёнок к нему и привязался, прямо ходит за ним по пятам и даже позволяет на себя садиться. Дикон добрый парнишка, животные его любят.
У Мэри никогда не было никаких животных, хотя ей, пожалуй, хотелось иметь кого-нибудь. Вот почему Дикон её заинтересовал; это было хорошо, так как она никогда прежде никем, кроме собственной персоны, не интересовалась.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70618483&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Мемсахиб (англо-индийск.) – госпожа (так слуги называли англичанок).
