– Что вы, Шура, бог с вами, – и неожиданно жёстко добавил. – Это приказ.
Глава 8. Кир
– Куда собрался?
Отец схватил Кира за руку.
– Я к Вовке!
– Подождёт твой Вовка, никуда не денется.
Утро субботнего дня не задалось с самого начала. Отец выглядел суровее, чем обычно, смотрел на Кира насуплено. Кирилл принялся быстро перебирать в памяти события – в чём он мог провиниться? Неужели Колобок опять настучал?
– Сядь, – приказал отец. – Сейчас мы с матерью соберёмся, в столовую все вместе пойдём.
– Ну ты чего? Я тебе маленький что ли за ручку с вами в столовку ходить? – возмутился Кир и, повернувшись, обратился к матери. – Мам, скажи ему.
Мать, которая обычно поддерживала его в таких ситуациях, на этот раз приняла сторону отца:
– Послушай папу, Кирилл.
– Ну вы… – по лицу Кира поползла кривая ухмылка. Он хотел ещё немного поспорить, отвоёвывая себе право на самостоятельность, но, наткнувшись на молчаливый взгляд отца, осёкся. Понял: сегодня спорить бессмысленно.
В столовой народу в этот час было много. Кир пытался, насколько мог, держаться особняком от родителей, но тут, делай-не делай вид, что ты не с ними, всё одно – бесполезно. К тому же мать постоянно дёргала:
– Кирюша, ты кашу или запеканку будешь? Кирюша, хлебушек тебе взять?
Кириллу оставалось только молиться, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из своих приятелей или того хуже – на недругов.
Взяв завтрак, они уселись в центре зала. Отец словно нарочно выбрал место, чтобы быть у всех на виду.
Кир быстро застучал ложкой, чтобы поскорее уже проглотить размазанную по тарелке кашу и слинять. Отец, угадав его намерения, коротко усмехнулся:
– Не торопись. Всё равно нас ещё ждать будешь, – и как будто нарочно медленно разломил кусок хлеба, отложил часть в сторону, взял ложку и принялся неторопливо есть.
– Ты чего издеваешься? Если собрался пропесочить меня, то давай – песочь.
– А есть за что? – отец прищурился.
– Да ты найдёшь, – буркнул Кир себе под нос.
– Ваня, скажи уже ему, – мать повернулась к отцу. – Чего ребёнка мучаешь?
– Ребёнка? Этот ребёнок уже нас перерос, а ты с ним всё тетешкаешься. До скольки лет колыхать-то его будешь?
Родители заспорили. Кир вздохнул и отвернулся. Мать всегда была на его стороне, и, хотя её забота подчас здорово доставала, но, если б она не вступалась за него перед отцом, жизнь Кирилла стала бы совсем невыносимой. И всё же, Кир не любил, когда они ругались.
– Ну вот что, ребёнок, – отец насмешливо посмотрел на него. – Утром по громкой связи оповестили, что никто не должен покидать уровень. Матюгальник орал здорово, но у тебя же сон как у младенца.
Кир пропустил мимо ушей язвительную колкость отца.
– Чего это?
– Не сказали. Наверно, из-за гриппа. Может, на карантине подержат недельку-другую.
– А работать как? – удивился Кир.
– Никак. Будешь отдыхать.
– Круто!
– Господи, ну что ж ты за дурак-то какой растёшь, – устало покачал головой отец. – И в кого только?
***
Кирилл не знал, как отнестись в этим внезапно образовавшимся каникулам. С одной стороны, было здорово побездельничать недели две, не видеть толстого Колобка, грядки эти осточертевшие, а, с другой стороны, это же с этажа никуда не выбраться – сиди, как пень, у родителей под носом. Даже до Веселова, который жил двумя этажами ниже, и то не добежишь. Хорошо ещё хоть Вовка Андрейченко с ним на одном уровне.
Но пока его к Вовке не отпускали. Отец не объяснял, почему, просто не отпускал и всё, и Кирилл маялся от безделья, слоняясь из угла в угол. Сам отец куда-то ушёл, но ему строго-настрого велел оставаться дома с матерью.
– Мам, – несколько раз принимался уговаривать мать Кир. – Ну, мам, я только до Вовки добегу, туда и обратно.
– Нет. Отец сказал, будь дома, значит будь дома.
Она заметно нервничала. Несколько раз выходила в общий коридор, Кир слышал, как она говорила о чём-то с соседкой.
Отец вернулся часа через два.
– Ну чего, Вань? Что мужики говорят?
– Да никто ничего толком не знает, – махнул рукой отец. – Одни говорят одно, другие – другое.
– А Егор Саныч?
– Запропастился куда-то. Мы с Караваевым весь этаж прочесали – нет нигде. Как сквозь землю провалился.
У Егор Саныча, их участкового врача, наверняка, были ответы насчёт карантина. Должны были быть. Вот только где он?
– Ладно, Вань, – мать погладила отца по руке. – Потом ещё сбегаете поищите его. Должен появиться, и тогда…
Что «и тогда» мать не договорила: опять включилась система оповещения, и спокойный женский голос произнёс:
– Внимание! Уважаемые жители шестьдесят пятого уровня, прослушайте важное сообщение!
Кир замер. Системой оповещения на этажах власти пользовались регулярно – это было удобно, действенно, и к такому способу сообщения новостей и распоряжений все давно привыкли. Но сегодня, видимо, сказалась общая тревожность, туманная неизвестность, которой был окутан весь этаж, и люди высыпали из своих отсеков, хотя в этом и не было никакой необходимости – голос из матюгальника, как называл систему отец, одинаково хорошо был слышен и в коридорах, и в квартирах.
Кирилл вертел головой, натыкался на взгляды соседей – пугливые, недоумевающие или заинтересованные. Мать крепко вцепилась в Кира, словно, ему было пять лет, и он мог легко потеряться в толпе. В другой раз Кир возмутился, вырвался бы, но сейчас он просто стоял, положив свою руку на материнскую и осторожно и бессознательно сжимал её сухую ладонь, чувствуя пальцами прохладную, шершавую, уже начавшую стареть кожу.
– Сейчас будет зачитан список фамилий в алфавитном порядке с указанием номера жилого отсека и выполняемых обязанностей. Те, чьи фамилии будут названы, должны подойти к восточному грузовому лифту в указанное время. При себе иметь смену белья и гигиенические принадлежности. Время будет названо отдельно. Уважаемые жители Башни, просьба сохранять спокойствие. Нарушители будут привлечены к административной ответственности. Список зачитывается три раза. Внимание! Внимание!
Кир вдруг отчаянно захотел, чтобы их фамилии не оказалось в этом чёртовом списке. Хоть бы их там не было. Хоть бы не было. Хоть бы…
***
К восточному грузовому лифту они подошли с последней группой: Шороховы оказались в самом конце алфавитного списка. Невысокий кряжистый охранник раздавал каждому какие-то пакеты.
– Это что? – отец Кира показал головой на пакет.
– Сухпай. Следующий!
– Погоди! Для чего это? Куда нас повезут?
Наверно, первый раз в жизни Кирилл услышал, как голос отца дрогнул.
– Всё там, папаша, скажут. Не волнуйтесь.
– Выходим, не торопясь, никого не задерживаем. Не толкаемся, – скомандовал один их охранников, когда двери лифта наконец-то открылись. Охранников по традиции было двое – эта братия в Башне всегда ходила парами.
Люди начали выходить, и, хотя был приказ не торопиться, они всё равно отчего-то спешили, неловко суетились, озираясь по сторонам и прижимая к груди выданные пакеты и свои вещи – те, что было велено взять с собой. Кир двигался в этой живой, колыхающейся в разные стороны толпе, пытаясь приноровить шаг к всеобщему движению, но то и дело спотыкался. И ему уже почти удалось поймать этот неровный стихийный ритм, стать его частью, как вдруг невысокая женщина, с тонкими волосами мышиного цвета и невыразительным блёклым лицом, резко остановилась, сбивая общий, уже почти отлаженный ход, и тоненько закричала:
– Это что же за произвол! Власть нас за людей не считает! Это…
Она вдруг странно ойкнула и стала медленно оседать на пол прямо перед Киром. Он не сразу понял, в чём дело, и только увидев, как один из охранников, тот, что стоял ближе, лениво убирает за пояс шокер, замер от внезапно осенившей его догадки.
– Давай-ка, парень, оттащи её в сторону, – приказал охранник Киру.
– А…
– Через пару минут очнётся. Будет как огурчик, —охранник хохотнул и отвернулся.
Кирилл нагнулся, попытался приподнять женщину – она показалась ему тяжёлой, несмотря на маленький рост и бросающуюся в глаза худобу. Неожиданно почувствовал, как кто-то помогает ему, поднял голову. Это был отец.
Вдвоём они оттащили женщину к стене, уложили прямо на пол. Отец подложил ей под голову сверток – её свёрток, он выпал у женщины из рук, когда она упала. Мать, которая всё это время не отходила от них ни на шаг, принялась легонько похлопывать женщину по щекам, пытаясь привести в чувство.
– Да брось, Любаш, сама очнётся, – за напускной суровостью и безразличием в голосе отца слышалась и жалость к этой женщине, и горькая нежность к своей собственной жене, растерянной и подавленной происходящим.
– За что они с ней так? Она же ребёнка недавно потеряла, мало ей горя от этих, – шептала мать.
– Это жизнь, Люба, не начинай…
Женщина пришла в себя действительно через несколько минут, как и говорил охранник. К тому времени лифт уже уехал, а те, кого привезли вместе с ними, успели разойтись – вернее направились в центр этажа, где горел свет и откуда доносились голоса.
Этаж, пустой и гулкий, был совсем не похож на их жилой уровень. Коридоры здесь были шире, чем у них, и за счёт этого, а также за счёт полностью застеклённых помещений, которые занимали большую часть этажа, уровень просматривался почти насквозь. Кир заметил, что выход к лестницам от лифта был перекрыт – намертво заделан плотными пластмассовыми щитами, а за шахтой лифта, где на обычных этажах начинались жилые отсеки, опять шли ряды таких же помещений, как и те, что располагались по центру. Темнота и полумрак, глядящие из пустых стеклянных глазниц, пугали и вгоняли в дрожь. Кир знал, что где-то там, в конце длинных, звенящих пустотой коридоров были окна наружной стены Башни, но света от этих окон было немного. Впрочем, как и везде внизу.
– Пап, а здесь что? – тихо спросил он отца.
– Это школа, – отец оглянулся, посмотрел долгим взглядом в тёмную глубину, лениво и равнодушно дышащую у них за спиной.
– Школа? В смысле?
– До Закона не было никакого интерната, это его уж после организовали. А раньше были просто школы. По одной на несколько десятков этажей. В этой я учился. И мама твоя. Странно, я уж думал, отсюда всё растащили, а оно вон как… Ну, раз власти здесь не убирают ничего, видимо, надеются однажды всё вернуть, как было.
Сзади тихонько всхлипнула очнувшаяся женщина. Кир с отцом обернулись: она уже стояла на ногах, слегка покачиваясь, и уцепившись за мать Кира.
– Ну же, Марина, – приговаривала та. – Уж соберись, соберись, пожалуйста. Нечего расклеиваться.
– Давайте-ка, обопритесь об меня, – отец подошёл к женщине. – И пойдём потихоньку. А ты, – он кивнул Киру. – Вещи все возьми. И наши, и Маринины. Чего застыл истуканом?
В голосе отца послышались прежние недовольные нотки.
Глава 9. Борис
Когда-то здесь был сад.
Великолепный сад: причудливое сочетание цветов и камней. Нежно-сиреневые островки лаванды, разбавленные белоснежными звёздами эдельвейсов, и золотые гроздья барбариса в обрамлении изумрудных листьев; голубые лужицы незабудок и лохматые разноцветные астры; ощетинившийся колючками можжевельник и плотный, пряный ковёр тимьяна с вкраплениями пушистой серебряной полыни – и среди всего этого пёстрого разнотравья щедрой пригоршней разбросаны массивные валуны, серые камни, безмолвные свидетели коротких людских жизней. Серпантины дорожек, извилистые и петляющие. Журчащие ручьи, спотыкающиеся о камни и проливающиеся мини-водопадами. Круглые блюдца озёр с неземными кувшинками-нимфеями… Да, это был прекрасный сад. Сад, который умер вместе со своим садовником.
Сегодня от сада остались лишь камни да чахлый пыльный кустарник, остервенело, словно человек, цепляющийся за жизнь. И ещё – то тут, то там – ржавые остовы труб, по которым некогда подводилась живительная влага.
Борис опустился на один из валунов. Не то чтобы он чувствовал себя уставшим, но это место – уже не живое, но ещё и не мёртвое – требовало особого настроя и созерцания. А разве можно созерцать на бегу? Губы Бориса растянулись в грустной улыбке.
С тем, что осталось от сада, так и не решили, что делать. Воду давно перекрыли, а сам участок обнесли – отгородили от всего мира уродливыми пластиковыми щитами. Люди, гуляющие в парковой зоне, натыкаясь на серый забор, спешили его обойти, уйти подальше, словно уныние и тлен могло как-то коснуться и их. Что ж… отчасти Борис понимал их, хотя сам и не разделял этого иррационального страха. Напротив, само место ему нравилось. Нравилось даже больше, чем во времена его юности, когда здесь царило буйство красок, и кипела жизнь. Сегодня умирающий сад был едва ли не единственным уголком, где можно было уединиться, а в их муравейнике это дорогого стоило.
Борис взглянул на часы. До встречи с Анной оставалось десять минут.
Он ещё раз мысленно пробежался по событиям последних недель, перед глазами – у Бориса была отличная фотографическая память – замелькали строчки отчёта, переданного Антоном. Юноша Александр Поляков исправно докладывал обо всём, чем жило семейство Савельевых. О всех мелочах, незначительных разговорах, пересудах. «Удивительно старательный мальчик и так быстро на всё согласился», – Борис брезгливо поморщился. Увы, пока всё, что он сообщал, не стоило внимания. «Может, поднадавить на парня?» – подумал он, но тут же одёрнул себя. Не надо торопить события. Он, Борис, умеет ждать. Да и Антон своё дело знает. Подождём ещё. Подождём. Никто не безгрешен, даже Паша Савельев. Его лучший друг. Его единственный друг…
На самом деле копать под Савельева Борису было противно. Но иного выхода он не видел. Несколько последних лет Борис с маниакальным упорством строил свою «империю». Играл, где в открытую, где тайно. Договаривался, подкупал, обещал. Влияние административного управления росло и ширилось, и уже редко какой документ обходился без подписи Бориса Литвинова. Все подразделения так или иначе от него зависели. И по сути, единственным, до кого пока ещё не дотянулись щупальца управления, был сектор систем жизнеобеспечения. Пашин сектор. В руках Савельева была не эфемерная, бюрократическая власть, как у Бориса, но власть реальная. Ему негласно подчинялся весь энергетический комплекс, и за ним стояли военные, дремлющая, но великая сила.
