– Но, Ань, услуга за услугу. У меня там человек есть свой, хороший человек. Ивлев Сергей Сергеевич, завскладом медикаментов. Он тебе ни в чём не откажет, правой рукой станет. Но и ты… ты ему тоже помогай, когда он попросит. Во всём помогай. Хорошо?
Она ещё не успела сказать «да», но Борис уже видел – Анна согласилась.
***
Борис подождал, когда Анна успокоится, подошёл, сел на валун спиной к ней. Прижался. Почувствовал сквозь рубашку тепло её тела. Она не отодвинулась.
– Да подписал я твою заявку. Подписал. Завтра можешь забрать. Только пришлось кое-какие позиции вычеркнуть.
– Мне надо всё. Всё, что я указала.
– Аня, ну не наглей. Я и так делаю всё, что могу. Но я не господь бог, я всего лишь один из двенадцати членов Совета.
Борис замолчал. В глубине души он ругал себя, что ситуация вышла из-под контроля. Что Анна, не выдержав ожидания, сама прибыла наверх и не просто прибыла, а осталась здесь на две недели, а это было совершенно не на руку Борису. И сейчас она, раздражённая, злая, выплескивала свои эмоции на него. Да, за эти четырнадцать лет многое изменилось, и Анна изменилась тоже. Та женщина, растерянная, убитая смертью сестры и раздавленная законом об эвтаназии, исчезла, и новая Анна снова, как в детстве, рвалась в бой. А он не знал, как её сдержать.
Тема эвтаназии, которой она коснулась, была слишком сложной. Анна, так до конца и не изжившая свой юношеский максимализм – в этом они с Павлом были похожи – видела мир чёрно-белым. Она видела добро и зло, но не замечала нюансов. В отличие от него, Бориса. А он замечал. Знал, что их новая реальность, начавшаяся четырнадцать лет назад, чёрно-белой не была. Она была объёмной, многогранной, отвратительной и притягательной, обоснованной и немыслимой, бесчеловечной и в то же время преисполненной любви ко всему живому. А они во всём этом жили… Сказать, что привыкли? Ну… Борис не был таким оптимистом.
Как и Павел, он прекрасно понимал, что если не такая мера, то всё равно, что-то похожее должно было быть предпринято. Ведь в те дни, последние дни уходящей эпохи фальшивого гуманизма, они все жили как на пороховой бочке. Причём не в фигуральном, а в самом буквальном смысле. И иногда те дни так чётко и выпукло вставали перед глазами Бориса, что он мог вспомнить каждое слово, каждый взгляд и то повисшее в воздухе чувство безнадёжности, которым были пронизаны все заседания Совета. Борис помнил, как Павел до хрипоты спорил с Величко, своим главным оппонентом в вопросе закона, горячился, краснел, натыкаясь на его насмешливо-презрительный взгляд. И убедил-таки. Не только надменного Величко – вообще всех. Их всех.
Борис понимал правоту Павла, но вот разделял ли его решение в полной мере? На этот вопрос он не ответил бы однозначно. Ни тогда, ни сейчас. Особенно сейчас.
Как бы цинично это не звучало, но дамоклов меч эвтаназии не висел над Павлом: Ника была юна, сам Павел здоров и полон сил, а кого он боялся потерять, тех он уже потерял – Лизу, сына, мать, которая умерла за пару месяцев до принятия закона… А вот ему, Борису, в последнее время всё чаще становилось страшно. Отчима убил инфаркт десять лет назад, но по нему Борис не горевал. А вот мама… свою мать Борис очень любил. При всей её безалаберности, неприспособленности к жизни, легкомыслии, наплевательском – по общественным меркам – отношении к своим материнским обязанностям, их, мать и сына, связывали нежные и трепетные чувства. И Борис даже представить себе не мог, не допускал саму мысль, что его мать ждёт участь остальных пожилых людей Башни. Да, пока она работала (Борис пристроил её на непыльную работу наверху), но годы брали своё, и сколько ещё вот так… Борис не знал. Старался не думать. И всё равно думал.
Думал о том, что несмотря на все принятые меры, ситуация не становится лучше – наоборот, каждый день преподносит всё новые и новые неприятные сюрпризы. Взять хоть эту историю с энергоблоком Руфимова, о котором они говорили на днях с Павлом. Не нужно было быть специалистом, чтобы понимать, что мощность оставшейся электростанции надо снижать, но – чёрт возьми – если они это сделают, то бунты, которые вспыхивали четырнадцать лет назад, покажутся Совету Двенадцати детскими игрушками.
***
– Ваш Совет – полное дерьмо! – Анна словно услышала его мысли.
– Ты уже это говорила. – Борис поморщился. Нужно было прекращать этот бесполезный разговор.
– Надо будет, ещё сто раз повторю. Ты мою позицию знаешь. Я её ни от кого не скрываю. То, что вы сделали… что мы сделали, да-да, мы все сделали, потому что не возмутились, промолчали, кто-то даже поддержал… так вот, всё это, оно нам аукнется. Уже аукается. Мы изуродовали наш мир, и теперь в этом уродливом, перевёрнутом мире растим детей. Монстрами, Боря, растим. Они уже не понимают, что хорошо, а что плохо. Где правда, а где ложь. И над всем этим Паша с нимбом на голове. И со своей ублюдочной уверенностью в том, что он может решать, кому жить, а кому умирать.
При упоминании Павла голос Анны сорвался. Стал глухим, хриплым. Борис почувствовал, как в душе разливается пустота, плечи его против воли ссутулились, опустились, словно невидимая рука накинула ему несколько лет, превращая в уставшего от жизни старика. Чёртов Пашка! Он всегда стоял между ним и Анной. Стоял раньше, когда она его любила. Стоит сейчас, когда она его ненавидит.
– Борь, а может поговорить с ним, а?
Борис медленно повернулся. Эти новые, незнакомые, даже просящие нотки в голосе Анны удивили его, но он не хотел, чтобы Анна это видела.
– О чём?
Анна тоже повернулась к нему. Её лицо было совсем близко. Так близко, что можно было рассмотреть тонкую сеточку морщин у глаз и в уголках губ. Маленькую родинку на левой щеке. Едва заметный белый шрам чуть повыше виска.
– О чём? – повторил он.
– Обо всём этом… ну не знаю… Должно же к нему наконец прийти какое-то понимание, он же…
– Ань, – Борис вздохнул. – Но ты что, Пашку не знаешь? У него же принципы.
– Да, про Пашины принципы я иногда забываю, – усмехнулась она, и вдруг, словно вспомнив о чём-то, встрепенулась. – Кстати, что это за история со вспышкой гриппа на нижних уровнях? Я сегодня была на совещании у себя в департаменте. Я имею в виду не сам грипп, я говорю о карантине. Кому в голову пришла безумная мысль об изоляции людей на отдельном этаже? Не в инфекционке, не в любой другой больнице? Это опять инициатива Савельева? Ладно, можешь не отвечать. И так понятно, кто за всем этим стоит.
Анна замолчала. Чуть покачала головой.
– Ну я пойду тогда. А тебе спасибо, Боря. Не знаю, что бы я без тебя делала.
– Аня…
Но она уже не слушала его. Поднялась и твёрдым шагом зашагала по дорожке к пластиковым щитам-заграждениям. Не доходя до них, обернулась, внимательно посмотрела на Бориса и ещё раз тихо повторила:
– Спасибо тебе, Боря.
Глава 10. Кир
Люди сбились небольшими группами у ярко освещённого офиса, жалюзи на окнах которого были опущены до упора, а дверь, наоборот, приветливо и зазывно распахнута. Время от времени кто-нибудь отделялся от одной группы и подходил к другой, и эти людские островки – подвижные, изменчивые – колыхались, то сливаясь, то разобщаясь и распадаясь на несколько новых. Дети, помладше или более робкие, жались к матерям, утыкались в их руки, пытаясь найти защиту в материнских ладонях, а те, что постарше и побойчей, уже освоились и, перекрикивая друг друга, носились тут же, наматывая круги, но далеко не убегая. Иногда на них шикали, но больше так, для проформы – взрослых тревожило другое. Общая неизвестность, предчувствие надвигающейся беды, некое коллективное бессознательное чувство, которое поднимается откуда-то из глубины, словно древнее морское чудовище.
Кирилл шёл следом за матерью и за отцом, аккуратно придерживающим всё ещё всхлипывающую Марину.
– Куда? Не видишь очередь? – отец Кира хотел войти в офис, но дорогу ему преградил высокий крупный мужчина с тяжёлым взглядом и квадратной челюстью. Он ещё хотел что-то сказать, но тут на его лице промелькнула тень узнавания. – А, это ты, Иван. Здорово.
Мужчина протянул руку и обменялся с отцом крепким рукопожатием.
– Что там, Роман? – отец кивнул в сторону открытой двери.
– Медпункт, – и, поймав вопросительный взгляд отца, сказал. – Пойдём в сторонку отойдём, покалякаем. А это что, все твои?
Мужчина окинул быстрым взглядом Кира, мать и Марину, которая так и приклеилась к ним.
– Жена, сын и… – отец на секунду запнулся, подыскивая определение для их нечаянной спутницы. – И соседка.
Отец и его знакомый отошли в сторону, о чём-то негромко заговорили. Кирилл видел, как отец хмурится, трёт рукой гладко выбритую щёку – очевидно, то, о чём говорил этот мужчина, было не очень радостным.
Радоваться и на самом деле было нечему.
После того, как подошла их очередь, и в ярко освещённом помещении медпункта каждого из них прослушали, измерили температуру и записали в журнал, Егор Саныч (вот где оказывается был их участковый врач всё это время) устало сказал, повторяя, видимо, в сотый раз произнесённые за день слова:
– Вас здесь собрали на карантин, как контактирующих с заболевшими. В Башне, предположительно, новый штамм гриппа. Основные симптомы: сильный удушающий кашель, ну и общее недомогание. Если станет плохо или температура повысится, немедленно в медпункт. Ко мне, к Наде, к Ире.
Его Саныч показал рукой в сторону медсестёр – маленькой круглой Нади и высокой Ирины, той, что работала в медсанчасти на их тепличном уровне и которая осматривала Лазаря.
– И, пожалуйста, без паники. Сегодня вам выдали сухой паёк, завтра сюда должна прибыть медицинская бригада. Привезут лекарства и горячую еду. Я надеюсь.
Последние слова Егор Саныч добавил почти шёпотом.
– Егор, – осторожно спросил отец. – Почему именно сюда нас согнали? Не в инфекционную больницу, не в любую другую? Что ж там мест нет, что ли?
– Может, и нет, – пожал плечами врач. – Всё-таки сто шестьдесят пять человек с пяти уровней – не шутка. Сказали, наверху приняли такое решение.
Видно было, что Егор Санычу и самому было не по нутру всё это, но выказывать своё сомнение на глазах вверенных ему людей или того хуже – оспорить его, он не мог.
– Иван, возьмите спальники в тридцатом кабинете, помнишь ещё, наверно, где это.
– Помню, конечно.
– Вот и хорошо. Там Роман ребят организовал спальники людям выдавать. Ну и найдите место, где расположиться. Комфорт тут, конечно, условный, но всё же. Единственное, что прошу – не разбегайтесь далеко по этажу, лучше уж тут рядом. Нас ведь всего трое. Медиков, я имею в виду. Завтра, надеюсь, будет больше, – Егор Саныч устало вздохнул и закрыл ладонью глаза.
***
Спальники выдавали Вовка Андрейченко и Лёха Веселов. Кирилл даже не ожидал, что так обрадуется при виде друзей.
– Давай, подключайся! – весело скомандовал Вовка и кинул ему свёрнутый спальник.
– Да разбежался. Кто мне за это заплатит?
– За зарплатой это не ко мне. Это к Роману Владимировичу обращайся, – Вовка показал пальцем в сторону.
– Ага. Рискни здоровьем, – заржал неунывающий Лёха.
Кирилл повернул голову. Знакомый его отца, тот самый с квадратной челюстью, который преградил им путь в медпункт, стоял чуть поодаль. Рядом был и отец Кира, и только что подошедший Егор Саныч.
– А он вообще кто? – спросил Кир.
– Вообще начальник мой. Роман Владимирович Бахтин. Э, куда без спроса хватаешь, – Вовка Андрейченко стукнул по рукам мелкого пацана, который подбежал и схватил спальник. Пацан заныл и, отбежав в сторону, показал им кулак. Вовка усмехнулся, а потом, опять повернувшись к Киру, продолжил. – Бригадир грузчиков он.
– Здоровый мужик, и взгляд такой… ну, – Кир опасливо повёл плечами.
– Как у убийцы, да?
– Ну.
– Он и есть убийца, – подал голос Лёха. – Наши мужики с уровня рассказывали, что он бабу одну замочил. Брата своего то ли жену, то ли любовницу.
– Да врут, а ты и уши развесил, – Кирилл небрежно цыкнул. – За убийство же смертная казнь. А этот ваш Бахтин живее всех живых.
– Отмазали. Говорят, он раньше где-то наверху работал. В охране у какого-то шишки.
Кир особо не верил тому, что говорит Лёха – Веселов был горазд собирать всякие сплетни, и Лёхин базар нужно было тщательно фильтровать, но что-то такое было в этом Бахтине, какая-то сила, потаённая злость, плескающаяся в стальных глазах и сдерживаемая такой же стальной волей.
Уснуть Кириллу долго не удавалось. Рядом возилась мать, да и отец, судя по всему, тоже не спал, хоть и лежал в своём спальнике, не шевелясь, глядя в потолок, на который отбрасывали тени дежурные фонари, горевшие в коридоре. Кир в свой спальник забираться не стал, лёг прямо сверху, пристроив под голову свёрток с взятой из дома одеждой.
Расположились они в одном из классов – теперь Кир уже знал, что это всё классы – сдвинув в сторону несколько парт и освободив немного места. Конечно, особых удобств тут не было, но главное было не это. Главным была тоска, которая одолевала, изматывала, и Кирилл не понимал, отчего так. Вроде бы Егор Саныч всё объяснил, а карантины (во всяком случае взрослые про это говорили) случались и раньше, да и страха заболеть, как такового не было – подумаешь, какой-то грипп, и всё равно… Всё равно было тошно.
Кир всё прокручивал, разматывал в уме длинный день, который начался, казалось, целую вечность назад, а закончился здесь, в звенящей пустоте мёртвого этажа…
После того как все спальники были выданы, Кир, Вовка и Лёха немного пошарились по уровню, заглянув в том числе и в неосвещённую часть. Там было жутко, и за каждым поворотом чудились неясные тени, слышался невнятный шёпот и мелькали шорохи-призраки. Хотелось поскорее уйти отсюда, на свет, к людям, таким же испуганным и одиноким на этом чужом, нежилом этаже.
– Хотел бы когда-нибудь наружу?
Вовка прижался носом к оконному стеклу, вглядываясь в вечерний непроглядный морок внешнего мира, серого, бескрайнего, заполненного водой. Кир вдруг почувствовал себя в тюрьме даже не потому, что их по чьей-то злой воле заперли на закрытом уровне, а вообще. Вся их Башня была одной большой тюрьмой, и океан – самым безупречным и неутомимым тюремщиком.
– Чего я там забыл? – Кир отвернулся. Встал спиной к окну, всё ещё ощущая лопатками насмешливый взгляд древнего, шумящего за окном океана.
– А я бы хотел, – задумчиво протянул Вовка.
***
– Вставай, вставай, соня! – мать изо всех сил трясла Кира за плечо.
– Чего, ну… – Кир заворочался, закрыл лицо рукой, попытался отвернуться. Но мать продолжала тормошить его. Он не понимал со сна, где он, почему такой высокий потолок над головой, что это вообще такое, и вдруг, разом вспомнив, резко сел, оглядываясь по сторонам.
– Проснулся наконец, – улыбнулась мать. – А то я уж отчаялась тебя разбудить. Эх, Кирка, Кирка.
Она назвала его так, как в детстве – смешным полу-девчоночьим именем, которое всегда злило его, но сегодня ему было не до этого.
– А папа где?
– Побежал с мужиками к лифту. Там, говорят, чего-то привезли.
– Медицинская бригада приехала?
– Не знаю пока, – мать покачала головой.
Кир вскочил на ноги.
– Я тоже тогда побежал.
– Умойся хоть.
– Потом! – Кирилл махнул рукой.
