Глава десятая Влияние на студентов
Следующие несколько глав Розенкранц посвящает общественной жизни Гегеля в Йене, а в этой главе рассматривает его влияние на студентов. Что касается характера, то Гегель в это время придерживался фактов, будучи побуждаем к размышлениям импульсами современности, он делал успехи в мысли, но иногда был догматичен в своих высказываниях. Его глаза были обращены внутрь, но его взгляд становился впечатляющим, когда они сияли. Его голос тоже не был звучным, но он был способен на вдохновенные высказывания. Его улыбка была доброжелательной, но в то же время он мог быть язвительным, резким, болезненным или, возможно, скорее ироничным.
На студентов университетского городка он производил впечатление разве что далекой диковинки. Те, кто хотел попробовать себя в роли одного из молодых ассистентов, а не более опытных профессоров, скорее обратились бы к Якобу Фризу (1773—1843). Осмо отмечает, что Фрис был учеником Фихте, который подошел к кантовской проблематике с психологической точки зрения, близкой к Якоби. Он опубликовал «Новую критику чистого разума» (1807) и много писал. С 1805 года Фрис преподавал в Гейдельберге, а с 1816 года – в Йене. За участие в патриотическом Вартбургфесте в октябре 1817 года он был отстранен от работы, но в 1825 году восстановлен в должности. Гегель был о нем невысокого мнения. Другой лектор Краузе также имел своих слушателей.
Один студент Зутмайер выступал в поддержку Гегеля, но отличался распущенными манерами, что, по мнению некоторых, подкрепляло доводы против ортодоксальности философии Абсолюта; другой, Зельман, был более глубоким. Розенкранц иллюстрирует юмор, который вырос вокруг неясности Абсолюта как идеи. Один студент сказал, что не знает, кто это – утки или гуси, и на это высказывание был сочинен стих. На позднем курсе по истории философии студент из Мекленберга воскликнул,
«Тогда все должны умереть!»
Зутмайер ответил, что через такую смерть есть жизнь. В другом анекдоте Гегель пришел на час раньше и читал лекцию не тому классу, над которым подшучивал, говоря об иллюзиях чувственной уверенности. Розенкранц обращает внимание на письмо к Зельману (Correspondance I, Letter 85, 129) как на иллюстрацию близких отношений со студентами. Позднее были опубликованы письма Гегеля к другому студенту, Ван Генту.
Ходили сплетни: у него, например, была трубка, и случайным замечаниям придавалось мнимое значение. В маленьком университетском городке такие вещи были событием. Он был знаком с владельцем книжного магазина Фромманом, чья невестка присматривала за его родным сыном Людвигом Фишером. Розенкранц, разумеется, обошел это молчанием.
Глава одиннадцатая Знаки почета и профессорское звание
В эти годы Гегель изучал природу. В частности, он изучал физиологию у Аккермана, ботанику у Шельвера, химию у Зеебека, медицину у Кастнера. Он также изучал геологию. Он был членом или играл определенную роль в Минералогическом обществе Йены, Ассоциации натуралистов Вестфалии в Брокгаузене. Гейдельбергское общество врачей отметило его различными способами.
В феврале Гегель был удостоен экстраординарного профессорского звания в Йене, после того как в своем письме он пожаловался на повышение в должности других людей с меньшим опытом, чем у него. 1 июля 1806 года он получил свою первую и последнюю выплату в размере 100 талеров с сопроводительным письмом от Гете, в котором тот извинялся, что не получил больше, но утверждал, что многое уже сделано, если сделан первый шаг. Я не могу не чувствовать, что кто-то в министерстве, возможно, имел чувство юмора, выбирая сумму в 100 талеров, учитывая ее роль у Канта и притворное безразличие Гегеля в его обсуждении онтологического аргумента.
Гегелю пришлось обратиться в Штутгарт за разрешением принять эту сумму, так как наличие дохода в другом месте могло бы повлиять на его вюртембергское гражданство. Когда позже он переехал в Нюрнберг, он потерял свое вюртембергское гражданство. Интересно отметить эти ограничения на торговлю внутри страны, которая теперь стала единым государством.
Глава двенадцатая Близкая дружба
Шеллинг и Нитхаммер были самыми близкими друзьями Гегеля во время его пребывания в Йене. Шеллинг уехал летом 1803 года, и они переписывались до ноября 1807 года, когда Шеллинг прочитал отрывок «Ночь, в которую все коровы черны» из предисловия к «Феноменологии» о своей формуле «А есть А» для Абсолюта. По словам Осмо, Розенкранц не имел доступа ко многим письмам между ними до этого.
Он печатает письмо Гегеля к Шеллингу от 1803 года с новостями из Йены. В нем Гегель выражает неприязнь к Коцебу (1761—1819), который впоследствии был убит как предполагаемый шпион царя в либеральных и националистических кругах. Он замечает, что Шиллер пишет «Вильгельма Телля». Гете и Шиллер также упоминают Гегеля в своих письмах, причем больше Гете, чем Шиллер. Гете признавал его глубину, но сетовал на его неясность и изложение. Гете и Гегель вместе обсуждали книги, в том числе «Бога» (1800) Гердера и различия между двумя его изданиями.
Гегель также был близок с Якобом Гризом (1775—1842), переводчиком романской поэзии и членом ставшей Лигой свободных людей. Он не был близок с Ф. Шлегелем, который однажды прочитал лекцию о трансцендентальном идеализме без особого успеха и был ошибочно причислен некоторыми более поздними авторами к влиянию на Гегеля. В это время обращение в католицизм было не редкостью, и есть письмо одного из студентов к Гегелю по этому поводу.
Он просматривал французский перевод Спинозы в связи с изданием Паулюса (1802), которое сопровождалось биографией Паулюса. Это то, о чем я думал в некоторых предыдущих комментариях, но в целом другие мыслители, похоже, оказали большее влияние на Гегеля. Об этом см. SW15, 371 и Correspondance I, Letter 32, 67.
Гегель также знал Кнебеля, который переводил Лукреция и чья жена была певицей; и Нитхаммера, от которого, по словам Розенкранца, у него не было секретов, и его жену. С последним он поддерживал знакомство до самой смерти. Нитхаммер оказывал ему различную помощь, продолжавшуюся и после его переезда в Мюнхен.
Глава тринадцатая Проекты
Гегель хотел опубликовать свою систему со второго года обучения в Йене. В конце концов, проект был принят Гебхардтом из Бамберга, и таким образом «Феноменология» со временем была воплощена в жизнь. Этому посвящена другая глава.
Розенкранц упоминает о нескольких друзьях, желавших, чтобы Гегель присоединился к ним в Гейдельберге, а также о прохладной реакции на идею его переезда туда или в Баден. Об источниках этой информации см. Correspondance I, письмо Кастнера от 15/11/1805 и «Гегель – Фоссу», с. 95—98. В письмах к Фоссу, переводчику Гомера, он делает замечание о том, чтобы заставить философию говорить по-немецки, как Лютер – Библию (а Фосс – Гомера). Однако Новая философия, как она была известна, рассматривалась некоторыми представителями власти в то время как угроза религии, которая, в свою очередь, считалась поддержкой государства.
В ходе этой переписки Гегель также предложил преподавать эстетику по образцу французской литературы. Он также хотел перевести «Физиологию» (1801) Ришерана, ученика Бишата, чье имя будет известно читателям Шопенгауэра.
Прежде всего, Гегель планировал создать «Критическое обозрение», которое сосредоточится на важных публикациях, а не будет стремиться к всеобъемлющему или исчерпывающему анализу литературных и научных достижений того времени. Он стремился бы не к резюме и вердиктам, а к анализу содержания и принципов, которые принесли бы наибольшую пользу читателю. В качестве примера можно привести «Эдинбургское обозрение», которое воспользовалось новой технологией производства бумаги и печати и нашло новый рынок. Гегель дошел до проспекта нового журнала, который должен был называться «Журнал немецкой литературы». Он состоял из «Максимов», которые сохранились в современном издании Suhrkamp «Jenaer Schriften», Works Vol II, 568. Журнал должен был начать выходить в июле 1807 года, но к тому времени в дело вмешались другие неотложные события.
Глава четырнадцатая Йенская катастрофа, осень 1806 года
Прохождение прусской армии через Йену вызвало замечание Гегеля, критический тон которого оказался слишком уместным. От этого времени сохранилось множество писем к Нитхаммеру в Бамберг. Сохранилось письмо от 13 октября 1806 года, в день въезда Наполеона в город. Это был понедельник, и он отправил рукопись «Феноменологии» в среду и пятницу. Вот что он пишет:
«Я видел, как император, эта мировая душа, проезжал по городу…»
Невозможно не восхищаться им, он ехал дальше, и, похоже, многие это чувствовали. Примерно в это время Наполеон встретился с Гете. Гегель даже желает удачи французской армии, которая была более внушительной, чем пруссаки, и что таким образом вернется мир. Эдуард Ганс резко заявил, что закончил рукопись в тот момент, когда грохотали пушки в битве под Йеной. Конечно, в это время он отправлял последние листы в типографию, не зная их дальнейшей судьбы.
Гегель был разграблен французскими солдатами, которые стали угрожать ему. Он призвал к Почетному легиону одного солдата, сказав, что надеется, что такой человек будет уважать простого немецкого ученого. 14 октября его выставил проректор университета, забрав рукопись «Феноменологии» и оставив книги. Наполеон приказал ограничить бушевавший в городе пожар, и тогда Гегель смог вернуться в свое жилище. Гегелю пришлось взять перо и бумагу на месте и попросить денег у Нитхаммера.
Глава пятнадцатая Журналистская деятельность в Бамберге 1807—1808 гг.
Во-первых, Осмо отмечает, что этот период также является предметом исследования: Between Phenomenology and Logic: Hegel as Editor of the Bamberger Zeitung (Frankfurt, 1955) by W R Beyer. Кажется, я припоминаю, что Кауфман ссылается на эту работу.
Гегель теперь чувствовал, что Йена отрезана от мира. Она придавала универсальную ценность книгам, которые продавались тиражом в сто экземпляров. Гейдельберг, напротив, был более мощным проводником влияния. Знания, не проникающие в реальность, были поверхностными, считал он. (Конечно, не обошлось и без отношений с госпожой Фишер, как мы теперь знаем).
Поэтому Гегель согласился на переезд в Бамберг, чтобы редактировать местную газету «Бамбергер газетт» («Таймс»). В этом предприятии Гегель был коммерческим партнером владельца. Он должен был следить за техническим состоянием печатного оборудования и возвращать его в том виде, в котором нашел. В феврале 1807 года он писал, что считает эту должность интересной, но преходящей. Он надеялся приблизиться к тону французской газеты, но при этом сохранить педантичную беспристрастность, которую ожидали в Германии. [Это наводит на мысль о несколько бесцеремонном отношении к точности фактов, но это мимолетное замечание].
Сам Бамберг был католическим центром. В 1807 году там жили Нитхаммер и Паулюс, биограф Спинозы. Здесь у Гегеля наконец-то появилась возможность увидеть католический город вблизи. Здесь проходили фестивали и работал французский театр.
Гегель оставался редактором журнала около года, до осени 1807 года. Эдуард Ганс описывал статьи в газете как энергичные и политически ангажированные, но Розенкранц прямо говорит, что Ганс ошибается. В газете не было редакционных статей, а тон был фактологическим. Розенкранц намекает на наполеоновскую цензуру. В общественной жизни того времени на карту были поставлены возвышение Наполеона и судьба Пруссии.
Письма Гегеля к Кнебелю (Correspondance I, L104, 109, 131) свидетельствуют о некоторой степени насмешки над самим собой, но также и о том, какие усилия он прилагал, чтобы получить информацию из других мест Германии. Кнебель – бывший офицер прусской армии, живший в Веймаре и переводивший Лукреция, эпикурейского философа и поэта. Со своей стороны, Кнебель рассказал о встрече Наполеона и царя Александра в Эрфурте. Наполеон, по его словам, отличался меланхолией, которую, как заметил Аристотель, считал элементом всякого величия характера. Наполеон также имел несколько бесед с Гете, и это несколько примирило его с местным мнением. [Осмо ссылается на Гофмейстера, который подтверждает это из дневника Гете за 26 сентября – 14 октября 1807 года].
Друзья Гегеля теперь ожидали [от издателя Гебхардта] «Феноменологию». Издатель Фромман распространил несколько листов «Предисловия». Кнебель писал, восхищаясь им (Correspondance I, Letters 105, 110), но сожалея об отсутствии конкретных иллюстраций. [Вмешаюсь, это было общим упреком с тех пор, и интересно, что первые читатели чувствовали то же самое. Таким образом, целевая аудитория не является автоматическим объяснением неясности].
Письма Паулюса, Зеебека и Кнебеля к Гегелю показывают, что одним из последствий «Феноменологии» было более критическое отношение к Шеллингу. [Возможно, это способствовало негативной реакции Шеллинга с ноября 1807 года. Переписка с Паулюсом также позволяет предположить, что Спиноза в это время была для Гегеля на слуху].
Глава шестнадцатая Критика германской конституции 1806—1808 гг.
Это довольно объемная глава. Осмо сообщает, что рукопись «Германской конституции» существует в двух вариантах – 1801 и 1802 годов, а введение датируется 1799 годом. Предыдущие исследователи Хайм (1857) и Розенцвейг (1920) поместили ее в соответствующую дату. Затем Георг Лассон опубликовал ее в 1923 году, Моллат – в 1935 году. (Осмо не говорит об этом, но я думаю, что существует также более ранняя версия Моллата и более поздняя версия Хабермаса). Осмо ссылается на статьи Шулера и Киммерле (1963, 1967) в «Hegel Studien 2 и 4» как на окончательное изложение даты. Он не указывает, что делает их статью окончательной, по его мнению.
В самом начале Розенкранц утверждает, что Гегель хотел стать Макиавелли Германии (384). Он отмечает, что Фихте тоже читал Макиавелли примерно в это время, что говорит о том, что его идеи витали в воздухе. Он возвращается к этому в конце главы. Затем он приводит знаменитую сентенцию Гегеля о том, что:
«Германия больше не является государством». (385)
Вольтер также называл Германию анархией. Таким образом, Гегель в своем эссе предлагает разработать новую конституцию для Германии. Однако обстоятельства не благоприятствовали его завершению и публикации. Письмо Гегеля к Зельману (23/1/1807, Correspondance I) показывает его отношение к французской военной мощи. Французы, по его мнению, оставили позади повседневное существование и страх смерти. Немцы будут воевать из-за религии, а не из-за политики. Затем он пытается проанализировать ситуацию в Германии, хотя и в отчасти полемическом духе. Личная храбрость не была объяснением слабости Германии, а скорее региональная разобщенность и отсутствие генералитета. Не было и национального долга или банкротства, не было этики, культуры или религии. Речь шла скорее о феодальной форме государства. В Германии бывшие вассальные князья стали фактически суверенами [фактически – Wirklichkeit].
С появлением пороха война превратилась из дуэли в массовый поединок. Универсальность смерти не оставляла никакого значения в разнообразии униформ. В финансовой сфере на смену натуральным платежам пришла другая универсальность – деньги. Розенкранц резюмирует:
«С точки зрения финансов, если для Средних веков был характерен, в различных формах, способ натуральных взносов, то современность сосредоточила все внимание на власти денег, понимаемых как универсальная стоимость всех вещей и как наиболее подвижное средство в этой области». (386)
В средние века в Германии война была окрашена культурой и религией. Однако росла идея, что государственной религии быть не должно. Fiat justitia aut pereat mundus [Да свершится справедливость, хотя мир погибнет] была принята в Германии в качестве максимы. Рациональное содержание государственной деятельности не искалось, и вырос безграничный контроль над всеми сферами жизни. Гегель приходит к выводу, что немецкая политика должна была ориентироваться на внешнюю концентрацию своей власти, чтобы иметь возможность защитить себя от нападок других народов. Общая внешняя политика и централизованно финансируемая армия должны сопровождаться свободным культурным и социальным развитием внутри страны. Далее Розенкранц объединил пересказ и цитирование. [Вмешаюсь, но мне этот текст запомнился предвзятым поиском подтверждений идеалистического видения немецкого единства. Эта вещь не заслуживала публикации в качестве беспристрастного политического анализа, а только в целях биографии].
Гегель обращается к обзору недавней европейской истории. Франция, рассказывает он, разрушила Германскую империю, оставив земли («L?nder»), как плоды, лежащие под деревом, чтобы сгнить или быть собранными наугад. Государственный долг на юге Германии продлит страдания войны. Национальное единство проявляется в войне больше, чем в мире. Некоторые Ландеры перешли под иностранный контроль. Гегель заявляет, что хочет понять, а не сетовать на то, что есть, так как это даст больше спокойствия в политическом видении. Вещи таковы, какими они должны быть, а не таковы, какими они должны быть. Они не являются результатом случайности. Немец приписывает закону и обязанностям необходимость, но внешние события не следуют этой необходимости. [Это представляет интерес в связи с его философией, особенно «Философией права»].
Таким образом, Германия оказалась в изоляции. Ей нужно было не только защищаться, но и противостоять внешней агрессии. Представительное участие в масштабах современного государства невозможно, считает он. Тогда необходимо создать центральное правительство, гарантирующее лояльность народа, как в случае с монархом, определяемым по рождению, с делегированием реальной власти на местный уровень.
Затем Гегель обращается к мирным договорам, подписанным немецкими государственными деятелями. Половина Германии находилась в состоянии войны, в то время как остальная часть была во внутреннем конфликте или нейтральной. Население и плодородные земли не компенсируют отсутствие рациональной организации общей обороны. В Германии обязательства увязают в судебных процессах, не находя разрешения. Варварство на практике – это толпа, которая составляет народ, но не государство, говорит он. (394). Культурное государство ставит закон, то есть универсальность, между монархом и отдельным гражданином. Он немного возражает против детального регулирования частных вопросов, например, заполнения форм для ремонта окна.
Как же достичь единства? Гегель пишет:
«Такое событие никогда не было плодом размышления, но плодом насилия». (395)
Здесь имеется в виду сила завоевателя, дающая ограничение. Однако такой Тесей должен обеспечить участие народа в делах, представляющих всеобщий интерес. Он должен уметь терпеть ненависть, как это делал, например, Ришелье во Франции, ради достижения политической цели. Гегель прямо говорит здесь о Макиавелли, на которого ранее ссылался Розенкранц, рассуждая об Италии. Осмо отмечает, что Фридрих Великий написал книгу «Анти-Макиавелли» (1739). Гегель пишет, что сам Фридрих в своем предисловии к «Истории первой Силезской войны» отрицает обязательность договоров между государствами, когда они перестают отвечать государственным интересам. Ненависть к «Принцу», таким образом, не говорит против истинности его содержания. Гегель пишет:
«Произведение Макиавелли остается великим свидетелем его времени и его собственного убеждения в том, что судьба народа, идущего к своей гибели, может быть спасена гением». (396)
Публика восстановила его репутацию, предположив, что он говорил с иронией. Осмо замечает, что Розенкранц опускает последнее замечание Гегеля в этом отрывке: «Голос Макиавелли угас, не оставив эха». [Вмешаюсь, я не знаю ни одного сравнения Гегеля и Макиавелли, за исключением, возможно, работ Фридриха Майнеке, но это сравнение звучит вызывающе].
Глава семнадцатая – Переход в ректорат Нюрнберга, конец осени 1808 года
В Южной и Юго-Западной Германии, то есть в Бадене, Вюртемберге и Баварии, царил дух реформ. В Баварии это особенно касалось образования. Возникли соперничающие схоластические и утилитарные схемы, которые задавали тон дебатам. В этом контексте друг Гегеля Нитхаммер (1766—1848) написал работу «Конфликт филантропии и гуманизма в теории образования нашего времени» (Йена, 1808). В ней он искал средний путь между Средневековьем и Просвещением. Он также составил «Директиву» [в официальном качестве]. Есть также работы Гегеля на эту тему.
Нитхаммер был вызван в Мюнхен и проводил там занятия. [Он предложил Гегелю должность в гимназии в Нюрнберге, который был рад этому. Оказалось, что Паулюс, узнав об этом, тоже заинтересовался должностью. «Так Пегас был запряжен в плуг школы», – говорит Розенкранц. И все же, продолжает он, это было не так уж плохо. Хотя Гегель стремился к университетской должности, немецкие университеты при Наполеоне в 1808—1813 годах не имели большой свободы; к тому же Гегель уже восемь лет работал репетитором и имел практическое представление о преподавании. Все письма Гегеля из Нюрнберга выражают удовлетворение его участью, хотя он никогда не терял из виду возможности работы в университетах.
В нюрнбергской Эгидиенгимназии Гегелю пришлось преподавать философию. При этом он еще больше усилил внимание, которое начал уделять в Йене отношениям нефилософского сознания и спекуляции. [Вмешиваясь, я задаюсь вопросом, нет ли здесь ненужного дуализма, но я думаю, что это развито в другом месте. – SC]
Глава восемнадцатая – Гегель как учитель
Розенкранц редактировал 17-й том «Сочинений Гегеля», включающий «Философскую пропедевтику». По мнению Розенкранца, опыт обучения в Эгидиенгимназии повысил ясность его изложения.
Гегель был неутомим как учитель. До 1812 года он тщательно переписывал свои курсы каждый семестр и адаптировал их к возрасту учеников. Он преподавал философию и религию, хотя в отсутствие других учителей мог обратиться к греческому языку и даже к математике (исчисление). На основных уроках он диктовал параграфы, а затем объяснял их. Он использовал табак. Ученики должны были делать честные копии, а на следующем уроке им предлагалось устно подвести итог последнего урока. Они могли задавать вопросы в классе. Он обращался к ученикам формально (месье, предположительно герр), чтобы привить им ответственность. В целом школа была успешной.
С 1811 года и особенно после отступления из Москвы усилилась реакция против французского гнета. Будучи ректором, Гегель внешне оставался отстраненным и беспристрастным. Однако Розенкранц замечает, что: «В городе, и прежде всего среди преподавательского состава, он выдавал себя за франкофила». (403) Однако он не поощрял немецкую группу чтения среди учеников, рекомендуя вместо этого Гомера. Группа продолжала работать подпольно. [Вмешаюсь, но, по впечатлению Розенкранца, Гегель был скорее устойчивым влиянием, чем агитатором]. Он настаивал на соблюдении религиозных обрядов как католическими, так и протестантскими учениками.
Гегель одевался в серый костюм и шляпу, прилично, но без вычурности. По вечерам он читал газеты в Нюрнбергском музее (в котором был читальный зал). [Читальные залы в это время стали социальным институтом в Европе. – С.К.] Он посещал Паулюса (редактора Спинозы) и Зеебека. Он проявлял интерес к исследованиям последнего в области теории цветов Гете. Он был экзаменатором преподавателей философии, для чего задавал вопросы по истории философии.
Пять бесед Гегеля о преподавании, произнесенных в дни школьных премий, содержатся в Werke 16 (есть также французское издание под редакцией Б. Буржуа, но я не помню, чтобы я слышал о нем на английском). В них он рассматривает школу как нечто среднее между семьей и общественной жизнью. Розенкранц полемизирует с теми, кто отрицает наличие этического содержания у Гегеля, утверждая, что здесь, как и в «Философии права», много этического. Гегель утверждал, что изучение древних дает ощущение целостности, которому не способствует современная жизнь с ее отдельными ремеслами и профессиями. [Эта мысль больше ассоциируется с Адамом Смитом в Великобритании, но, похоже, отражает озабоченность эпохи]. Аналогичные разговоры ведутся и в связи с выходом на пенсию Шенка, его предшественника. Отдельный ученик, говорит Гегель, одушевлен окружающей его жизнью: семьей, школой, страной, церковью. Розенкранц ссылается на дефектное издание этих бесед в 1835 году и на газетную критику, в которой были указаны эти дефекты.
Глава девятнадцатая – Философская пропедевтика с 1808 по 1812 год
Баварские стандарты для преподавателей философии содержались в директиве, которую воспроизводит Розенкранц. Преподавание должно было вести к спекулятивной точке зрения и заканчиваться идеями на уровне поступления в университет. Для студентов, для которых это было слишком высокой целью, содержание курса должно было начинаться с логики (с использованием Ламбера и Плуке в качестве текстов); затем космология и естественная теология; затем психология, этика и юридические концепции (с Карусом и Кантом в качестве текстов); и, наконец, то, что называлось «Философской энциклопедией», взгляд на целое. [По-моему, это звучит достаточно амбициозно, хотя нечто подобное пытаются сделать в последнем классе французской средней школы. – SC] Гегель изменил это, перейдя к следующему:
Низший класс: право, мораль и религия
Средний класс: психология и логика (включая антиномии Канта)
Высший класс: Энциклопедия (согласно директиве).
Последняя охватывала силлогизм, научный метод, феноменологию, государство и религию. Он написал отчет Нитхаммеру об этой инициативе (см. SW17), в котором объясняет, что этические предметы были более адаптированы для студентов. Розенкранц сам редактировал «Философскую пропедевтику» (SW18) и говорит, что она сыграла решающую роль для Гегеля, который научился сочетать краткость и точность.
В «Пропедевтике» Гегель сформулировал следующий трехчастный план логики:
1. Объективная логика
Бытие
Сущность (сущность как таковая, пропозиция, основание)
Реальность (Wirklichkeit)
2. Субъективная логика
Понятие
Суждение
Силлогизм (включающий идею цели)
3. Учение об идеях
Жизнь
Знание и воля
