Андрей Валерьевич Васютин "Третье небо"

Нет, здесь, конечно, любой может доставить неприятности. Если пустить всё на самотёк.

Но только не сегодня. Не сегодня. Я не дам никому помешать мне. Я готов. По максимуму.

Ничто… Никто меня не остановит. Никто.

Слишком важный день.

Самый важный за последние… сколько? девять лет? За всю карьеру. За всю жизнь.

Выиграю – отберусь на мир.

Получу контракт.

И смогу купить Золгенсму.

Золгенсму.

Ту самую таблетку в невозможные два миллиона долларов. Чтобы поставить, наконец, Альку на ноги.

Да. Приходится поработать ногами, чтобы подарить ноги дочери.

Другого варианта у меня нет.

Так и будет.

А если не выиграю…

Нет, даже думать про такое…

Не выиграю – продолжу сидеть в этой заднице: без денег, без контрактов, без известности.

Без перспектив.

И с Алькой… Которая молча смотрит снизу, и уже не спрашивает, за что ей такое, и почему. Большая стала. Большая. Умничка моя.

И даже не факт, что сидеть-то буду. Через два месяца на место главного тренера приходит этот урод… он не даст мне ничего сделать. Хоть гражданство меняй. Или в школу учителем физкультуры иди.

По дыханию понятно, что сосед скоро отвалится. Уже на этом круге, может быть.

Всё, что нужно сейчас – смотреть в спину Борзова. На его лопатки. Раз. Раз. Раз.

Нормально.

Шаг в шаг, ритмично: только ритм не даёт сдаться, он держит, гипнотизирует, вовлекает; ритму подчиняешься, заставляешь себя быть внутри него, потому что он тащит. Ритм – как скелет забега. Всё держится на нём. Тренировки, питание, экип, подводка – всего лишь прилагающееся к ритму мясо.

Всю дистанцию – за исключением финиша – нужно идти на ритме.

Это как танец. Танец горящих лёгких, деревянных ног и заволакивающей обзор тьмы.

Ну а потом.

Потом, когда уже умер. Когда каждый шаг и вдох – агония. Натуральная, разрывающая клетки тела агония.

Вот тогда нужно прибавить. Отключить страх. Отключить голову.

И ввалить на все. А потом – сверх этого. И добавить.

Я так и сделаю.

Все идут негативным сплитом: сейчас, на середине второй пятёрки уже подбирают десятую за десятой. Терпят.

Терпите. Не поможет. Я всё равно перетерплю.

Борзов обходит второго. Подтаскивает меня к Лёхе. Я цепко держусь за его спиной.

Очень.

Очень тяжело.

Только бы не накатило безразличие; это случается: когда ломаешься вдруг, внезапно. Ломаешься, отпускаешь ноги, идёшь, дышишь, размахиваешь руками. Упираешься в колени. Хватаешь воздух. Смотришь исподлобья в стремительно уходящие спины. Сердце колотит. Слёз нет. Отчаяния нет. Мыслей нет. Всё это придёт потом. Позже. А в этот момент – только тугое безмыслие, словно балансируешь на гребне бархана, и с правой стороны его рутинные тренировки, заботы, обязанности: то, что называется жизнью, а с левой смерть.

С левой – смерть.

Такое со мной было.

Больше не будет.

Спину Лёхи я знаю. Знаю её наизусть. Сразу могу сказать, сколько он ещё сможет терпеть. Мы с ним – сколько? Да вот эти девять лет. Так и бегаем.

И если я сегодня сделаю его… а я сделаю… То всё. Ему можно будет вешать шиповки на гвоздь. Девять лет насмарку. Без контрактов, без перспектив. И Светка уйдёт от него. Это точно. Она сама мне как-то сболтнула. Тогда, в тот раз. Когда мы… Да неважно.

Что ж.

Извини, брат.

Извини.

Твоё «хочу» против моего «надо».

Лёха начинает растаскивать: сделал ускорение, оторвался на полметра. Нет, не уйдёшь. Я знаю каждый твой шаг. Каждый вдох. Не выйдет.

Борзов надёжно повис за спиной у Лёхи, я – третий. Бежим плотно, шаг в шаг.

Ну, всё. Вираж. Прямая. Пошёл.

Выхожу на Борзова. Тот косится. Зубы его сжаты. Упирается. Нужно дотянуть до поворота и занять внутреннюю сторону дорожки.

Демонстративно улыбаюсь: я легко тебя сделаю, сил у меня полно, сдайся, сдайся. Не перетерпишь меня. Просто уйди мне за спину. Нет у тебя шансов. Нет. Сдайся.

Эта улыбка обходится мне дорого: плюс ещё один удар сердца в и так уже предельную частоту. Нормально, додержусь.

Длина шага сломалась, ноги бьют в настил чуть под другим углом: это всё отнимает лишние силы. Задирает пульс. Но не у меня одного.

Да. Получилось. Захожу в вираж по внутренней. Борзов касается меня. Шаг у него сбивается. Его проблемы.

Отлично. Терплю за спиной Лёхи, а потом, на прямой, ещё чуть клонюсь вперёд и начинаю давить. Хочется закрыть глаза.

Лёха предсказуемо прибавляет. Я пробую удержать этот темп, но ноги – уже не деревянные, уже каменные, мраморные – не способны это сделать. Грудь и горло, кажется, сейчас просто прожгут футболку.

Возвращаюсь перед виражом ему снова за спину. Терплю. Нормально. Всё пока нормально.

Нормально!

Даже хорошо. Раздёргал его немного. Ещё поднял ему пульс.

Пусть он слышит, что я тут. Пусть удирает. Как жертва. Пусть чувствует мой взгляд между лопаток.

Я сломаю ему технику. Его идеальную технику, на которую ездят посмотреть вживую тренера со всего мира. Снимают на видео. Включают в пособия.

Но техника – это не всё. Далеко не всё.

Он знает, для чего я бегу. Знает.

Каждый из нас тут – за себя.

А я ещё и за Альку.

Звенит колокол: последний круг.

Сразу после гонга Лёха начинает уходить вперёд. Я чуть не отпустил его; тянусь. Снова сажусь в спину.

Терплю.

Мне видно, как помаленьку монотонные его, отточенные движения начинают разваливаться: здесь шаг на полсантиметра короче, чем следовало бы, здесь рука идёт не так плавно, как раньше; а вот и слишком сильный наклон… хорошо, хорошо, сейчас.

Сейчас я его сожру.

Жду последний вираж и выныриваю из-за спины.

Ухожу. Он остановился. Не цепляется. Всё, не может. Не тянет. Сдался.

Сдохни! Сдохни!

Сдохните все!

Они где-то там, за спиной: неудачники, слабаки. Плетутся по моим следам. Вторые. Последние.

Всё.

Всё.

Вижу камеры видеофиксации.

Черта. Нужно пересечь черту. Я должен пересечь вот эту черту.

Всего лишь.

И всё.

Я – победитель. Я уделал их. Всех. Всех и каждого. Перетерпел. Передышал. Так. Вот так вот, ясно?

Ясно?

Я – первый.

Я раскидываю руки. Лечу. Лечу! Десять шагов. Восемь. Да! Это будет эпичное фото: я на финишной ленте, с руками, а позади, моим фоном, в размытом блюре профессиональной камеры – все они. Массовка на моём забеге.

Нужно просто докатить на инерции. Всё.

Я сделал их.

Пять шагов. Три.

Показываю из последних сил улыбку. Будет хорошо смотреться. Не просто порвал их, а порвал улыбаясь.

Один шаг.

Выношу ногу выше, чем обычно: Лика мне говорила, что на фотках так выходит лучше.

Что-то не так…

Боковым зрением…

Нет. Там не должно ничего быть. Ни слева, ни справа. Там на сотые доли секунды после меня – долгие, размазанные в годы мгновения – ничего не должно быть. Ничего.

Ничего!

Я рву, забыв сделать вдох.

Что-то неправдоподобное высовывается с обеих сторон.

Они оба нырнули!

Оба.

Нырнули!

Руки их впереди, головы впереди… шея впереди… но самое главное – плечи.