Всех русопятых шавок…
Кстати, как потом призналась сама Элли, под сукой, стрельнувшей в спину, она подразумевала меня. Точнее, ту мою выходку в конце седьмого класса…
– Кстати, ты так и не рассказал, что учинил на Арбате, – перебил я рассказчика, готового вновь погрузиться в пучину воспоминаний. – Неужто все-таки добыл дедово ружье и устроил в школе шухер?
– Почти, – губы Нэсса растянулись в кривой усмешке. – Хотя, думаю, если бы меня угораздило прийти туда со стволом и начать шмалять по тамошним обитателям, для них этот вариант однозначно оказался бы лучше! Сам представь: ну упаковал бы «Зауэр» в гитарный чехол, довез как-нибудь до Арбата, собрал бы при входе, пальнул бы пару раз… Вряд ли я кого-нибудь серьезно зацепил бы, ведь мне стрелять-то и не приходилось. Нет, моя месть была куда изощреннее!
После того как я стал, как теперь говорят, «нерукопожатным» среди одноклассников, у меня осталась кассета «Конана-Варвара» со Шварценеггером в главной роли, которую брал посмотреть у Элли. Вот когда возвращал ее, мне и удалось осуществить свой коварный план.
Накануне я подошел к Элинке на перемене и сказал, что хочу вернуть фильм. Она холодно обронила, что можно заехать к ней сегодня. А дальше все было делом техники: позвонив в дверь и шагнув в прихожую, я попросился в туалет. Бывшая подруга, разумеется, смилостивилась и позволила мне сходить «до ветру». Оказавшись в сортире, я аккуратно открыл шкаф, где семейство Канторовских, как и остальные, хранило стиральный порошок и прочую бытовую химию. Там-то, наверху, на полке перед вытяжкой, Элли и прятала кассету с записью групповухи. Мне хватило от силы минуты две, чтобы слазить туда, достать и сунуть компромат за пазуху.
Еще до осуществления своего замысла я подумывал подбросить кассету ментам или вовсе в КГБ. Но, поразмыслив, понял, что так ничего не выйдет. В те годы в отделениях милиции не было видеомагнитофонов, и они могли просто выкинуть пленку, так и не посмотрев. А уж на Контору у меня, разумеется, не было никакого выхода. Зато в моем окружении был человек, который регулярно имел дело с госбезопасностью. Вот ему я и поведал про все.
В тот день маман с бабушкой отправились на премьеру «Брестского мира» в Театр Вахтангова. Помнишь, был такой спектакль по пьесе Шатрова? Его еще называли прорывом в искусстве. Суть этого, с позволения сказать, «прорыва» состояла в том, что худрук Михаил Ульянов, игравший на сцене своего легендарного однофамильца, был без грима. Да, никакой тебе накладной лысины, бородки и хрестоматийного ленинского галстука в горошек. Даже манера говорить у главного героя была без исторической картавинки. В этом, как потом писали театроведы, «прослеживалось явное веяние скорых перемен не только в искусстве, но и в стране…» И точно угадали, нострадамусы доморощенные!
В этот вечер я и зашел к деду. Мой академик и генерал, как всегда, изучал какие-то бумаги. Поначалу он с прохладцей отнесся к моему появлению, не желая отвлекаться от своих научно-государственных дум, но по мере моего рассказа его рассеянный взгляд прояснялся, а равнодушное лицо становилось жестче.
Мое повествование выглядело так. Я поведал, что меня пытались втянуть в групповуху. Причем не просто, а под видеокамеру. И втравил в это дело школьников не кто-нибудь, а тридцатипятилетний дядька моего одноклассника Савельева, работавший на Мосфильме. Когда же я наотрез отказался и поругался с будущими участниками этого действа, мне объявили бойкот. А еще, чтобы доконать окончательно, показали мне кассету, где была записана оргия с моей девчонкой.
– Короче, стопудово хотели, чтобы я на себя руки наложил, – закончил я свой рассказ, а потом добавил отчаянно и твердо: – В общем, я больше в эту школу не пойду. Хоть убейте, не пойду!
Дед помолчал, а затем отрывисто бросил:
– Иди к себе!
А сам, взяв принесенную мною кассету, оправился в гостиную, где был видеомагнитофон.
Дед пробыл там от силы минут пятнадцать. И по тому, с каким лицом он покинул большую комнату, мне стало ясно: сработало!
Когда же из театра вернулись мама с бабкой, то генерал Юрасов не дал им даже переодеться. Выйдя в коридор на их голоса, он холодно отчеканил:
– Зайдите ко мне. Обе!
Как же мне хотелось присутствовать при этой экзекуции! Эти сорок минут, что пробыли у деда Стелла Николаевна и Наталья Стефановна, я тихо фланировал мимо кабинета, но так ничего и не уловил. Не выдержав, осторожно, на какие-то пару секунд приоткрыл дверь: обе стояли буквально навытяжку перед восседавшим за столом отцом и мужем, понурые и испуганные.
Поначалу я опасался, что они, выйдя от деда, устроят мне разнос за то, что наябедничал. Но, видимо, мама с бабушкой получили такой втык, что даже укоризненно не глянули в мою сторону. Лишь Стелла Николаевна робко поинтересовалась, поужинал ли я, и попросила не засиживаться допоздна.
…Не знаю, какие рычаги привел в движение мой грандфатер, кого напряг из влиятельных знакомых, но в спецшколе на Арбате я больше не появился. Мне автоматом выставили годовые и четвертные оценки, а за документами ездила матушка.
Прилетело стараниями деда и обитателям колледжа. Директор тихо ушел «по собственному», а Джона, дядьку Савельева, не пустили за границу, куда поначалу он должен был ехать со съемочной группой. Ну и домашние моих бывших одноклассников с той поры стали меньше закрывать глаза на похождения своих чад. Во всяком случае, традиционные групповухи на некоторое время прекратились.
Об этом мне рассказала Элли, когда мы всей компанией новоиспеченных студентов отмечали наше поступление во ВГИК. Поведала бывшая одноклассница и о том, что Боб и остальные долго ждали, когда я появлюсь в школе, чтобы накостылять. А выяснив, что меня по-тихому перевели в другую, хотели наведаться и туда. Продвинутый Влад даже предлагал нанять какую-нибудь шпану, чтобы те расправились со мной. Но потом тот самый Джон с «Мосфильма» отговорил бывших одноклассников от этой затеи, напомнив, что мой дед самым тесным образом связан с Конторой.
Дядьку Влада послушались. Как я уже рассказывал, многие из ребят приходились потомками некогда всевластным и влиятельным людям, которых Контора в одночасье низвергла в застенки ГУЛАГа.
Элинка, кстати, ко времени нашей новой встречи не держала на меня обиды. Когда мы, под утро отколовшись от основной компании новоиспеченных вгиковцев, прихлебывали портвейн на Чистых Прудах, она, положив мне голову на плечо, ворковала про то, как счастлива, попав именно к тому мастеру, к которому хотела. При этом она называла меня «Сержем» с той же нежной интонацией, как и три года назад.
Впрочем, это мало волновало меня. За те годы я успел несколько раз влюбиться и разлюбить, и эти увлечения, подобно волнам, вымыли из сердца остатки чувств к Элли. Но тем не менее я заметил, как изменилась бывшая возлюбленная. Нет, ясен перец, она стала взрослее, окончательно превратившись из подростка в полноценную девушку. Вот только ее прежняя худоба и угловатость стали еще заметнее, а в глазах появился какой-то нездоровый блеск. Именно тогда у меня возникли первые подозрения. Которые подтвердились в ту же ночь.
Вначале Канторовскую стало клонить ко сну. Все чаще она отвечала с задержкой, невпопад, а затем и вовсе замолкла, прикорнув у меня на плече. И очнулась, лишь когда я неловко полез в карман, чтобы достать сигареты.
– Блин! Я что, отрубилась?
– А то! Сколько выхлебала-то, едрен-шмон!
– Ничего, ща взбодримся!
С этими словами она полезла в сумочку и вытащила пипетку, заполненную каким-то порошком. Поднесла к лицу, зажала одну ноздрю, другой резко вдохнула.
Когда Элька открыла глаза, в них начисто исчезла сонливость и появился лихорадочный блеск.
– Порядок!
– Это что? – кивнул я на пипетку.
– Нюхательный табак! – хохотнула бывшая одноклассница.
– Серьезно?
– Аж два раза! Серж, ты че, совсем лоханулся, когда от нас свалил?
– Ты хочешь сказать, что это кокс?
В ту пору я уже был наслышан про наркоту, и хоть сам не пробовал, но разбирался в ее разновидностях.
– Ну хоть понятия остались, – Элли быстро протерла опустевшую пипетку платком и кинула в урну. – Соображаешь малек!
– Ты совсем крезанулась?!
– Сам ты крезанулся! Думаешь, я бы прошла хоть первый тур, если бы не «кайфолов»?
«Кайфоловом» в ту пору называли кокаин.
– А не боишься коньки с этого откинуть?
– Еще один нашелся! Наслушался разных совковых дебилов! Да у нас к выпускному почти весь класс это дело распробовал, и ничего, все живы! И вообще, как ты собираешься в образы входить без допинга?
– Да вот как-то вошел на смотринах. И, как видишь, успешно!
– Ну и заклейся обоями. И вообще, не учи меня жить!
– А ты не боишься, что тебя за это дело менты прихватят?
– Не боюсь. Думаешь, я совсем лохушка? За одноразовую дозу только штраф по первому разу бывает! И то для быдла. Вон, Влада перед выпускным прихватили с травкой, так ничего, родаки отмазали.
– Ладно, считай, убедила. Гуд бай, май лав, – я было поднялся, но Канторовская буквально вцепилась в меня:
– Серж, ну ты че? Я просто хотела сказать, что у тебя свои понятия, у меня свои. Или думаешь, что я наезжаю? И вообще, неужели ты меня одну тут бросишь? А сам куда двинешь? Метро только через полтора часа откроется!
Короче, я остался. И все оставшееся время слушал бесконечные истории про то, что происходило в бывшем классе после моего ухода оттуда. А случилось за минувшие три года многое.
Заводила компании Милюков неожиданно ударился в какую-то восточную религию. Теперь он постоянно вещал про какие-то праны, выходы из тела, а когда школьная компания собиралась у него, устраивал сеансы медитации.
– И знаешь, в конце концов у меня получилось выйти из тела! – рассказывала Элли. – Я в реале увидела себя со стороны, сидящей на ковре в гостиной Боба. И всех остальных. А потом оказалась в каком-то помещении, где был дикий холод, пахло серой и кругом были какие-то существа, которые шипели и хрюкали. Их самих я не видела, но ощущала, что они рядом и пытаются подобраться ко мне ближе. Когда пришла в себя, меня реально начал бить колотун, а потом вообще вывернуло – еле-еле успела до туалета дошкандыбать. Причем рвало какой-то зеленой слизью, как густой кисель! Я все это Бобу рассказала, так он объяснил, что это из меня выходят злые халы…
– Злые чего? – вытаращился я, немного разбиравшийся в восточных терминах.
– Халы. Это, типа, особые сгустки активной энергии. Они могут вредить, если не умеешь ими управлять, а если научился, то они будут тебе служить. Сначала надо постичь первую ступень крендо…
– А это что еще за зверь?
– Это, Серж, типа, этапы совершенствования духа. Так вот первый – уметь исторгать из себя халы. Потом, когда ты овладеешь этим, надо учиться повелевать ими. И в конце концов ты становишься их повелителем.
– Бред какой-то…
– Нет, не бред! Я, например, научилась!
Элли поведала и про то, что Борька, несмотря на свои увлечения разной восточной эзотерикой, параллельно начал ходить и в церковь. Точнее, ездить куда-то под Пушкино, к знаменитому священнику, которого чуть ли не боготворила вся творческая интеллигенция. Как восторженно делился Боб, тот протоиерей был не просто продвинутым, а чуть ли не новым пророком! Который не боится ни властей, ни даже Патриарха и смело трактует Библию на собственный лад. Но самое главное, что вещал этот модный служитель культа: евреи на самом деле не утратили свою избранность и превосходство перед остальными, а обладают ими до сих пор, чуть ли не по факту рождения. Это особенно восхищало наших доморощенных демократов, среди которых имелось немало потомков древа Израилева.
– Представляешь, Боб у этого попа крестился! – важно сообщила Элинка.
Если Милюков с головой ушел в религию и философию, то Савельев подался в политику. Он стал сбегать с уроков на митинги, размахивал флагами на Пушкинской площади с криками «СССР – тюрьма народов!». А однажды притащил в класс желто-синюю листовку с трезубцем, на которой неровным почерком было написано: «Дорогой Влад! Мы обязательно победим империю зла!». Под пожеланием стояла короткая неразборчивая закорючка со слабо угадываемой буквой «Н» в начале.
– Знаете, кто это написал? – торжествующе возглашал Савельев. – Сама Новодворская!
Это было в девятом классе, в самом начале сентября. А через три с небольшим месяца ранним утром Влад ворвался в школу с криками, что уроки необходимо прекратить и тотчас же отправляться на похороны академика Сахарова. Занятия, разумеется, не отменили, но бузотеру удалось увести с собой человек тридцать, в основном старшеклассников. Тех, кто не присоединился к ним, Влад чуть ли не прилюдно проклял, объявив врагами перестройки и соглашателями.
После этого он практически перестал появляться в колледже на Арбате, борясь за окончательную победу над тоталитарным государством, как объяснял он сам. Поначалу все думали, что одноклассник действительно целыми днями пропадает на манифестациях и в пикетах, пока однажды Савельев не угодил в милицию. И загребли его не на площади за скандирование антисоветских речевок, а в притоне, где мошенники обыгрывали в карты доверчивых лохов. При десятикласснике английской спецшколы нашли бешеные по тем временам деньги: тысячу триста рублей! А в ту пору, между прочим, квалифицированный работяга получал от силы двести пятьдесят!
Родителям юного шулера пришлось подключить все свои связи, вдобавок за школьника впряглись и соратники по митингам. От статьи Савельева отмазать удалось. Думали, что после попадания в милицию он хоть немного остепенится, но куда там! На уроках его не видели по-прежнему, однако аттестат юный борец с империей зла как-то получил.
На своих митингах Влад познакомился и привел в компанию тогда никому еще неизвестного Борю Гринкевича. Да-да, того самого. В то время будущий идейный вдохновитель террористов учился в обычной школе где-то в Алтуфьево, но уже грезил о будущей революции, о том, что разнесет в прах ненавистную страну, в которой ему, Гринкевичу, не посчастливилось родиться. Кстати, он еще тогда, будучи девятиклассником, доказывал, что Холокост устроил не Гитлер. Нет, авторами геноцида были как раз кремлевский генералиссимус и его сообщники, решившие отомстить бедным евреям за семнадцатый год. И поэтому, вещал алтуфьевский гость, «русня» не имеет никакого права на существование. После такого не по себе стало даже парочке соплеменников Бори, которые сами, мягко говоря, не любили русских.
12
Монолог Нэсса был прерван звонком моего телефона. Я глянул на экран и вздохнул. Нет, мне абсолютно не хотелось общаться с ней при Вознесенском. Тем более можно было побиться об заклад, что моя собеседница звонила как раз по поводу него.
«Ишь ты, как тебя разбирает! Угомонись, Ларионова!»
Мысленно высказав это назойливой подруге, я отклонил вызов, сопроводив отбой вбитым в память смартфона месседжем: «Я не могу сейчас говорить».
– Со службы, что ли? – поинтересовался Серый, наблюдая за моими манипуляциями.
– Угу, – кивнул я и для достоверности сердито добавил: – Нет от них покоя ни днем ни ночью. Спокойно выпить вечером нельзя.
– Смотри, а то вдруг срочно вызовут, а ты бухой…
– Разберемся.
– Слушай, а ведь ты давным-давно пенсию выслужил, так?
– Верно.
– А почему на дембель не уходишь?
– Неохота пока.
– Скажи уж лучше честно: привык к погонам и несвободе!
– Смотря что считать несводобой.
– Дело не в том, что конкретно считать, а что нет, – Нэсс махнул рукой. – Просто когда человек живет много лет в определенном социуме, ему начинает казаться, что вне этого так называемого мира жизни нет. И условный Вася или Петя, как волк в песне Высоцкого, боится сделать шаг за эти невидимые флажки. Пусть даже он уже устал от прежней жизни, а там, за чертой, она на самом деле если не лучше, то по меньшей мере не хуже.
Сию теорию мне впервые объяснила Лиза, моя однокурсница, тоже занимавшаяся в мастерской у Курылева. Она носила редкую фамилию Браже, по семейным преданиям, происходившую от француза, еще в девятнадцатом веке юным солдатом наполеоновской армии попавшего в плен и так и осевшего и пустившего свои корни на Руси.
Когда я в первый же день увидел Лизавету, то поначалу принял сокурсницу за парнишку. Невысокого роста, с короткой стрижкой, в неизменных расклешенных джинсах, она казалась ничем не примечательной. Мелкие, не запоминающиеся черты лица, быстрая походка, привычка слушать, чуть надломив тонкую бровь. Правда, когда при знакомстве девушка подала руку, пожатие оказалось не по-женски сильным и жестким.
Лиза была старше меня на три года и к своим двадцати имела титул мастера спорта по верховой езде. Говорили, что ее заметил сам Ростоцкий-младший на съемках какого-то фильма про кавалеристов, где юная наездница прозябала в массовке, и порекомендовал в качестве каскадера знакомому режиссеру. Последний как раз снимал картину со сценами конных баталий. А уж тот разглядел в девушке не только трюкачку, но и прирожденную актрису и сосватал ее во ВГИК, к давнему приятелю – Курылеву.
Помнишь Андрея Ростоцкого? Вот уж кто был универсальным солдатом в кино! Каждая его роль, будь то Николай в «Днях Турбиных», юный Гайдар, Денис Давыдов или Хромов в «Непобедимом», смотрелась шедевром. А ведь еще Андрей Станиславович зарекомендовал себя непревзойденным каскадером и толковым режиссером. Короче, и швец, и жнец, и на дуде игрец! Так вот, наша Лиза была точной его копией, только в женском обличье. И не только по куче разнообразных талантов, но и по характеру.
Ты знаешь, как Ростоцкого-младшего звали в школе? Бешеный! Он же был маленький, щуплый, но, если что, мог броситься в драку на тех, кто намного здоровее. Рассказывали, что однажды он в одиночку накостылял аж троим громилам-старшеклассникам!
Наша Амазонка – так звали Лизу в институте – была из того же теста. Не знаю, как в школе, но по ВГИКу долго ходил рассказ про студентку Браже, бесстрашно бросившуюся на выручку сокурснику. Как поведал сам потерпевший, тщедушный очкастый паренек, в тот вечер он возвращался после занятий домой. У метро «Ботанический Сад» его тормознули два амбала. Как водится, спросили, кто такой, откуда, а затем, отвесив пару затрещин, потребовали снять дорогую кожанку. Вот в тот момент, когда юноша дрожащими руками расстегивал молнию на одежке, из темноты появилась Лиза.
Мгновенно сообразив, в чем дело, девушка с ноги зарядила в пах тому, что поздоровее, а затем несколько раз насадила головой на свое колено. Все это произошло за какие-то секунды, и когда второй грабитель попытался было взять реванш над неизвестно откуда взявшейся заступницей, Лизавета остановила его точным ударом в голень. А затем, вырвав из рук противника недопитую бутылку пива, разбила о его же лоб.
Когда ошалевший от неожиданности и боли гопник пришел в себя, Браже подступала к нему, угрожающе помахивая перед его физиономией «розочкой». Юнец в ужасе подхватил своего поверженного сообщника и ретировался. А Лиза, успокоив несостоявшуюся жертву ограбления, взялась проводить его до дома, несмотря на то, что сама жила аж в Реутово. Кстати сказать, после того вечера наш очкарик-ботаник остерегался появляться около «Ботанического Сада», добираясь кружным путем до соседнего метро. Елизавета же принципиально возвращалась именно мимо того места, где отметелила двоих аборигенов, нисколечко не боясь, что обиженные могут встретить ее и отомстить.
Правда, свидетелем этого сам я не был, и за достоверность всех деталей той драки, понятное дело, ручаться не могу. Но в том, что сокурсница не только великолепно скакала на лошади, но и была асом в рукопашной, убедился лично.
Был среди нас один ухарь, здоровенный, под два метра брюнет, считавший себя суперменом и одновременно неотразимым мачо, приставаний которого жаждут все женщины на свете. Вот он как-то раз и попытался в шутку зажать Лизу. Но та вмиг сбила его с ног и заломала так, что наш чудо-богатырь заверещал, как баба!
Да, наша барышня не боялась никого. В том числе и мастера. Курылев любил поразносить своих учеников по делу и не по делу. Особенно грешил этим, когда выпьет. Частенько бывало: даст задание, а сам пойдет в соседнюю аудиторию к кому-нибудь из друзей-преподов. Возвращается оттуда под хорошими парами и начинает нас костерить!
– Ну и что это такое? – вопрошал Борислав Владимирович, окидывая мутным взглядом подопечных. – Это разве игра? Мало того, что вы халтурщики, так еще и бездари! Где были мои глаза, когда я брал тебя?! – обычно при этих словах он выбирал себе жертву и наставлял на нее палец, словно ствол пистолета. – Отчислю к… матери! Понял?!
Обычно тот, кому выпадало стать козлом отпущения, тут же бледнел и лихорадочно лепетал оправдания. Вылететь боялись все. Кроме Лизы.
Однажды под горячую и хмельную руку мастера попала и она. Обычно он не докапывался к ней зазря, но в тот вечер, выпив больше обычного, неосмотрительно избрал ее в качестве мальчика для битья. Точнее, девочки. И когда Борислав, брызгая слюной, закончил свой истеричный монолог привычным: «Отчислю на хрен!» – иза спокойно пожала плечами:
– Отчисляйте!
