Спустя пару дней в его штате появились две помощницы.
Маша, лет двадцати, племянница знакомого ресторатора, отвечала за семиразовое питание малышки. Перед тем как дать пюре или кашу ребенку, блюдо пробовал начальник охраны Хамза, бывший военный, которому Тагиров полностью доверял. Этого двухметрового добродушного парня с обаятельной улыбкой и цепким взглядом горничные в шутку называли «хранителем покоев».
Вторая няня, Алевтина Анатольевна, была первой учительницей его лучшего друга. В ее ведении находилось первоначальное образование и все занятия девочки от основ этикета – до художественных классов. Когда в их дом приезжал долговязый профессиональный художник Яков Лукич с рассеянным взглядом и кипой холстов в объемном холщовом бауле, радости ребенка не было предела.
Новый уклад жизни ничуть не помешал Тагирову. Напротив, он будто вдохнул неизведанный доселе аромат, почувствовал вкус жизни, который, казалось, давно потерял.
Не давало покоя только одно – метод лечения Биньямина Малеха.
Его слова крутились в голове и исчезали, как дым вновь закуренной сигареты. А затем появлялись вновь и зависали, как облако, незримым вопросом и только его, Владимира, неминуемым решением.
«Я должен все взвесить. На кону – самое дорогое, что когда-либо было у меня в жизни».
– Еще виски, будьте любезны.
– Сию секунду, Владимир Романович, – и официант исчез так же незаметно, как появился.
Глава 3
«Медузы… Кто же знал, что здесь их так много в это время года! Или все дело в ветреной погоде на протяжении уже двух недель?» – Рита поморщилась и потерла ноющее пятно на ноге.
Небольшая отметина чуть ниже колена и невесть откуда взявшаяся температура говорили о том, что в Бискайском заливе недавно был шторм, принесший, как водится, колонии медуз. Даже неядовитые экземпляры оставляли «крапивные» ожоги, температуру и слабость в теле, как во время осенней московской хандры. Однако доверие Анны стоило того, чтобы отправиться в любую точку мира.
Маргарита Прийя была ближайшим помощником и соратником Анны Бауэр. Обе родились в Сибири, и, хотя они познакомились в зрелом возрасте, нашли немало общего, например, страстно любили мировое арт-искусство и классическую русскую музыку. А еще черпали вдохновение в красотах природы, только Анна предпочитала водные артерии, будь то ручеек в деревне или океанское побережье на рассвете, а сердцу Риты были милы земные пейзажи – горы, леса, долины и просторы равнин.
Она часто вспоминала сибирские леса с обилием грибов – настоящих груздей, которых не встретишь в Подмосковье и не купишь за деньги. А эти чистейшие лесные озера… И бурные реки, к которым даже приближаться страшно, и которые ее братья в детстве переплывали на спор. Рита невольно улыбнулась.
Выросшая в приемной семье, она очень любила своих пусть не кровных, но все же братьев – чуть рассеянного, чудаковатого Сашу, который был младше ее на пару лет, и полную его противоположность – серьезного, вдумчивого старшего, Женю. Он впоследствии стал музыкантом в джазовом трио. «В каком-то смысле я тоже творческий человек, – думала Рита, – ведь я работаю в ЧВК “Вальс”. Конечно, это – не на тромбоне играть, но все же неплохо, службой в элитном подразделении считается».
Своих настоящих маму и папу Рита не помнила. Знала только, что ее отец был родом из Индии и занимался продажей чая, построив с нуля не слишком прибыльный, но честный бизнес еще до начала 90-х.
Мать, жизнерадостная и обаятельная Лидия Прийя (в девичестве – Лида Прибавкина), была совсем молодой, когда они с Итаном, отцом Риты, погибли в автокатастрофе на пути из Москвы в Ростов-на-Дону, когда везли очередные образцы вновь собранного в одной из провинций Западной Бенгалии чая.
Итан изо всех сил пытался прокормить семью. В тот день, не спавший уже пару суток, он на секунду отключился за рулем. После удара на высокой скорости о дорожное ограждение машину занесло на обледенелой дороге и отбросило в кювет.
С тех пор Рита не любила ноябрь: ей казалось, будто он забрал у нее самое дорогое, что может иметь человек – любящую семью.
Она унаследовала от отца тонкие, изящные запястья и смугловатую кожу, а от матери – огромные серо-голубые глаза и обезоруживающую улыбку.
Рите пришлось рано познать боль утраты и научиться самостоятельности в своих действиях и ответственности за них. И это нисколько не ожесточило ее, а сделало открытым и добрым человеком, тонко чувствующим эмоции окружающих. А еще она стала высококлассным специалистом в своем деле, перенесенные испытания придали ее характеру твердость и непоколебимую силу духа. «Ты всегда на шаг впереди моего плана, – часто смеялась Анна, выслушивая очередной доклад своей верной соратницы. – Не зря Муромцев называет тебя ясновидящей». (Андрей Евгеньевич Муромцев был их штатным офтальмологом, у которого все сотрудники периодически проходили обязательную проверку).
А сегодня в полдень, после встречи с Анной, у нее появилась новая задача. И как обычно она, Маргарита Прийя, выполнит все без сучка и задоринки.
Ей предстоял долгий путь. Сначала – полтора часа на самолете от Сантандера в Малагу, затем – пару часов на машине от Малаги до Тарифы, и далее – на пароме в порт Танжер, Марокко.
Можно было добраться проще, но ей хотелось проехать по любимым местам южного побережья самой, на машине. И потому, приземлившись в аэропорту Коста-дель-Соль, Рита отправилась прямиком к парковке, где ее уже ждал арендованный Ford Puma.
«Единственная машина нормального размера, доступная в прокате», – пробормотала она, доставая ключи из конверта, заботливо оставленного для нее прямо на лобовом стекле. Доверчивость местных людей давно ее не удивляла. Еще с тех далеких времен студенчества, когда она приезжала сюда учить испанский, ее поразил контраст между вежливыми, но слегка отстраненными Catalans в Барселоне и открытыми общительными южанами. Она завела мотор и медленно выехала на трассу Е-15, ведущую к самой южной точке Испании.
Torremolinos, Fuengirola… Названия до сих пор отзывались эхом в сердце, ведь когда-то, приезжая сюда, она была беззаботной студенткой, и каждое впечатление жизни было в новинку. Сейчас эти местечки пользовались огромным спросом у туристов, все близлежащие к трассе пляжи заполонили отдыхающие. В воздухе не стихали крики играющих детей и рокот водных мотоциклов.
Несмотря на то, что полдень миновал, все еще было жарко, и Рита включила кондиционер на максимум.
«Как же хочется в бар… Кстати, на севере Испании закуски почему-то называются пинчос (pintxos), хотя в других частях страны – всегда tapas…»
«Не тратьте время на церкви, правительственные здания или площади. Хотите узнать особенности той или иной культуры, проведите ночь в местных барах», – сказал как-то ее любимый Хемингуэй.
И сейчас, на пути туда, где pintxos становятся tapas, Рита хотела только одного – спокойного, размеренного бытия, как выглядела ее жизнь всего пять лет назад, до начала службы в «Вальсе».
«Por favor, muestre su pasaporte, se?ora», – молодой сотрудник испанской пограничной службы быстро щелкнул штампом в ее паспорте. – Паром из Тарифы в Танжер отходит через несколько минут».
Глава 4
«Будьте любезны, графин коньяка и пепельницу, – попросил немолодой мужчина плотного телосложения, проходя на террасу недавно открывшегося ресторана на Новой Риге. – И пожалуйста, столик подальше от детей».
– Триста граммов, как обычно?
– Да.
На нем было элегантное пальто цвета охры и мягкая фетровая шляпа. Классические очки формы Wayfarer[2 - Wayfarer – классические трапециевидные очки в черной роговой оправе, впервые были выпущены в 1952 г.] в темно-коричневой оправе подчеркивали ясные, светло-зеленые глаза.
Сняв очки, Феликс Хазенауэр потер правый глаз и на мгновение прикрыл его рукой: нервный тик одолевал уже одиннадцать лет, с момента смерти жены. Сара Хазенауэр умерла при родах в одной из лучших клиник Израиля.
На момент их встречи он был уже состоявшимся бизнесменом, бывшим военным, который курировал террористические группировки в восточноевропейском регионе. Строительный бизнес всегда приносил ему деньги, а бизнес на поставках оружия – огромные деньги. Феликс не был ни жадным, ни расточительным, не покупал бесчисленные виллы и предметы роскоши. Однако ему всегда казалось, что внушительный банковский счет уберегает его от жизненных перипетий. «Как ни крути, – думал он, – а деньги решают большинство проблем человека и защищают от трудностей».
Только вот, встретив Сару, он сам оказался беззащитным перед захватившей его любовью – сокрушительным чувством, которое раньше никогда не испытывал. Сара была настолько чистой мыслями и душой, что Феликс казался себе кровавым чудовищем в сравнении с ней.
Работая в мэрии маленького приграничного города, Сара Мирановски выбивала у местной администрации пособия для малоимущих ветеранов, защищала стариков от «черных» риелторов, собирала деньги для благотворительных фондов и сама кормила бездомных животных – словом, жила для мира, отдавая себя полностью и не прося ничего взамен.
Ее, выступающую на очередном митинге, и увидел Феликс, совершая одну из своих деловых поездок по окрестностям южного приграничья. Стоя на ледяном ветру в невзрачной курточке, Сара вещала что-то о праве пожилых женщин на бесплатную медицину. Она будто не замечала перед собой никаких преград – ни зарвавшихся чиновников, ни непобедимой бюрократической машины, ни равнодушия окружающих… В этой маленькой женщине была сила духа, несопоставимая ее возможностям. И, встретив ее впервые, он был готов подарить ей любые возможности, которые только мог.
Феликс никогда не хотел детей и осознанно отправлял всех своих любовниц, мечтающих привязать его младенцем и жить припеваючи, на аборт, не испытывая при этом никаких угрызений совести. Однако против желания любимой женщины он пойти не смог, а Сара была одержима идеей завести ребенка.
«Мне уже тридцать шесть, – обеспокоенно говорила она мужу. – Я могу просто не успеть родить. Феликс, я ведь – женщина, а одно из главных предназначений женщины – это материнство».
Спустя одиннадцать лет он помнил тот ноябрьский вечер поминутно.
«Отслойка плаценты, приведшая к массивному кровотечению матери и острой гипоксии плода…» – бесстрастно проговорил врач, выходя из реанимационного блока. Две медсестры суетились рядом, стирая влажными полотенцами кровь с лица пожилого доктора. Вздохнув, он снял перчатки и с сочувствием вгляделся в лицо Хазенауэра:
«Мы пытались исправить ситуацию путем оперативного родоразрешения, однако, процесс был необратим. Я не представляю, что вы чувствуете, – тихо добавил он. – Поверьте, мы сделали все, что смогли. Ваши жена и ребенок вместе, там, – он ткнул пальцем в потолок, – наблюдают за нами с облаков».
Феликс молча повернулся и вышел из здания.
Холодный ночной ветер пронизывал до костей, но он ничего не чувствовал. Жизнь будто превратилась в одну линию – изоэлектрическую горизонтальную прямую на экране прибора для контроля сердечной активности рядом с больничной кушеткой его жены.
Сделка сменялась сделкой, товар становился деньгами, бизнес разрастался, появлялись новые знакомые, партнеры, задачи… Только все это не имело больше никакого смысла.
Навязчивое ощущение, что этот нерожденный ребенок стал причиной смерти любимой женщины, которая для Феликса значила больше, чем собственная жизнь, не покидало его ни на минуту.
Фармацевтический бизнес с бывшим партнером, химиком по образованию, который имел свою, как они ее называли, Лабораторию X по производству рицина в Марокко, стал его отдушиной, ведь в препараты для детей добавлялся высокоэффективный яд.
С тех злополучных пор Феликса Хазенауэра не стало, его заменил Лекарь – человек, знающий, что такое любовная одержимость и месть, но не ведающий жалости и милосердия.
При виде малышей на детской площадке или молодых мам с колясками он глушил ярость, застилающую глаза, накрывающую, словно гигантская волна, транквилизаторами вперемешку с ударными дозами коньяка.
«Как вам мой динозавр?» – мальчик лет пяти доверчиво смотрел на Лекаря, протягивая ему разноцветный карандашный рисунок.
Он равнодушно посмотрел на ребенка и отвернулся.
«Умножайте свои молитвы, пока вы помните Бога, чтобы, когда вы его забудете, он вспомнил о вас». Эту цитату он услышал в церкви лет двадцать назад.
Возможно, ему стоило вспомнить о Боге чуть раньше. Однако сейчас, когда пути назад не было, он желал только одного: чтобы Бог забрал его к себе, туда, где любовь всей его жизни еще жива.
Глава 5
«Доброе утро, мадам Бауэр», – мсье Ларош легонько приложился губами к ее руке. Его улыбка, так же, как и манеры, были неизменно безупречны.
Накануне вечером Анна прибыла наконец в Танжер, предварительно забронировав номер в одном из роскошных местных отелей. Однако бронь пришлось отменить: ее сегодняшний визави предпочитал принимать на своей вилле со множеством, один краше другого, уютных домиков для гостей. Идея была в том, чтобы каждый домик был в своем, индивидуальном стиле и цвете, как и города Марокко.
К примеру, был домик Casablanca с белыми стенами из глины и камня и белоснежным убранством от низких диванов в восточном стиле, которые здесь называли причудливым словом «оттоманка» – до кофейных принадлежностей.
«Как же все идеально продумано!» – восхитилась про себя Анна, которой предварительно провели экскурсию по каждому из домов.
Себе она выбрала домик под названием Marrakech.
Сама вилла мсье Лароша была выполнена в стиле мореск и сочетал мавританские архитектурные традиции и элементы европейского ар-деко.
«Доброе утро, мсье Ларош!» – Анна выглядела по-деловому скромно. Костюм свободного кроя нежного бежевого оттенка очень подходил ее медно-рыжим волосам и оливковому цвету кожи.
Рене Ларош был высоким, сухощавого телосложения брюнетом, источавшим аромат дорогого парфюма с нотками бергамота и ветивера. Одет он был, на первый взгляд, небрежно, однако разбирающийся в моде человек легко бы узнал в нем редкого франта и эстета. Вещи были пошиты у портного по индивидуальному заказу.
«Истинный француз, – думала про него Анна. – Больше всего он печется о внешнем лоске. Но только на первый взгляд…»
Ларош был превосходным бизнесменом, державшим в голове тысячу цифр, включающих объемы поставок своего товара покупателям по всему миру и количество вновь нанятых сотрудников для переборки ягоды.
В качестве его товара сомневаться не приходилось. Голубика была выращена на кокосовом грунте в теплицах с дорогостоящими системами полива и соблюдением необходимого температурного режима.
– Как вы добрались, мадам Бауэр?
– Анна. Мы же договорились.
– Хорошо, тогда я настаиваю на Рене. Поужинаете в моем поместье? Уверен, что наш повар Анри не оставит вас равнодушной к местной кухне.
– С удовольствием.
Анна уже привыкла к тому, что дела здесь можно обсуждать исключительно в неформальной обстановке.
Они проследовали в так называемый Рияд – традиционный особняк в марокканском стиле с внутренним двориком, который, по всей видимости, выполнял функцию конференц-зоны. Его убранство на стыке средиземноморской культуры, исламского, андалузского и магрибского влияния, завораживало.
Традиционные мозаики «Зеллидж», выполненные в красном, синем и белом цветах, изобиловали хитроумными сплетениями геометрических форм, контрастировали с высокими стенами оттенка слоновой кости и деталями интерьера в насыщенных терракотовых тонах.
Посреди помещения расположился небольшой фонтан, обрамленный невысокими горшками с цветами. По кругу стояли столы с белоснежными скатертями и кресла с накидками алого цвета.
Еле уловимым взмахом руки Рене подозвал горничную – симпатичную африканку Луизу.
– Что желаете выпить, Анна? – поинтересовался хозяин. – По традиции, мы начинаем с зеленого чая с мятой.
– Я всегда поддерживаю традиции, Рене.
На ужин подавали исконно марокканское блюдо – «Тажин», несмотря на кажущуюся простоту ингредиентов (тушеные овощи и мясо), оно оказалось невероятно вкусным.
– Как насчет бокала Рrosecco? Хотя я и стопроцентный француз, искренне считаю, что лучше, чем в итальянском Венето, его не умеют делать ни в одной точке мира.
– Полностью доверяю вашему вкусу.
Им принесли игристое в высоких бокалах на тонких ножках.
– Предлагаю выпить за наше долговременное сотрудничество и за то, чтобы ягодный бизнес между нашими странами процветал и дальше!
(«Точнее, чтобы наша страна процветала без наплыва контрабандистов, таких, как вы, которые провозят в ягодных палетах запрещенные законом яды для продажи на черном рынке».)
