В малокомплектной деревенской школе половину предметов вела полуслепая старушка Раиса Петровна, ветеран труда. Вместо объяснения темы она частенько вслух читала любимые книги или разрешала поиграть в слова. Если она, утомившись, клевала носом, ребята тихонько выскальзывали из кабинета и разбегались по своим делам. В снежные и дождливые дни, когда дороги превращались в непролазное болото, в школу вовсе никто не ходил.
В новом классе Алесь сидел дурак дураком. Из-за того, что он столько пропустил, объяснения учителей звучали, как полная белиберда, а формулы, правила, исторические факты и биографии писателей мешались в голове, создавая уродливых кадавров. Раскольников путался с Распутиным, Тургеневы с Турбиными, а средневековые войны вовсе сливались в единый непонятный ком с поющими мушкетерами.
Алесь так боялся опозориться, что почти разучился говорить. Когда ему все же приходилось это делать, он удивлялся звуку собственного голоса.
"Если меня позовут сегодня на праздник, я буду им лучшим другом на всю жизнь!" – загадал он отчаянно.
Очередь на чертово колесо сокращалась. Алесь злобно зыркнул на злополучных изгоев, Пакулеву и Платонова, чтобы даже не думали подходить. Платошка все понимал и стоял в сторонке, перебирая грязными пальцами край пиджака. А вот Пакля, бедная, глупая Пакля, уже пробиралась через толпу к Алесю, сияя улыбкой, готовая ухватить его за руку и утянуть на дно.
И тут случилось чудо.
Подошла очередь кататься Валюшке и вредной Зыкиной. Работник уже проверял у них билеты. Рядом с девочками встали отличник Ленька и участник школьного ансамбля Даник Камалов.
– Нет, Камалов, – протянула Зыкина, ткнув мальчика в грудь указательным пальцем. – С тобой я кататься не буду.
– Почему? – спросил Даник с улыбкой, подняв черную бровь.
– Ты очень зло пошутил над Светой Пакулевой. Я с тобой теперь не разговариваю. В воспитательных целях.
Наверное, она имела в виду одну из нарисованных Камаловым чернильных карикатур. Уродливые человечки отмечали каждую парту, за которой он сидел. Он так шутил над всеми одноклассниками, не выделяя кого-то одного. Его картинки, безобидные и забавные, ребятам даже нравились. А Пакля на его карикатуре получилась симпатичнее, чем в жизни. С печальной улыбкой и единственной чернильной слезкой на щеке она кормила конфетами каких-то уродливых гарпий с клювами вместо ртов и змеиными хвостами.
Почему Зыкина, травившая Паклю яростнее других, решила вступиться за нее сейчас? Так или иначе, место в кабинке освободилось.
– Алеська, поехали с нами четвертым! – крикнула Валюша, помахав маленькой аккуратной ладонью.
Алеся уговаривать не пришлось. На ватных ногах, не веря в свое счастье, он присоединился к компании и плюхнулся на жесткое сидение аттракциона. Проходя мимо Камалова, он виновато улыбнулся и пожал плечами. Тот беспечно махнул рукой и отошел к киоску с мороженым.
По Данику никогда не понять было, что у него на душе. Черные цыганские глаза, твердые, как стекло, казались безразличными, только иногда на дне вспыхивали и гасли злые искры. Девчонки любили его за вьющиеся мелким бесом волосы и за то, что хорошо поет. Мальчики уважали, потому что он не боялся выйти один против нескольких, безжалостно дрался и никогда не плакал.
Кабинка медленно поднималась в воздух. Зыкина ела пломбир, кусая шарик мороженого крепкими белыми зубами. Ветер трепал две тонких косички, переплетенных лентами. Леня смотрел вниз, перегнувшись через железное ограждение. Гладкие светлые волосы аккуратно облепляли голову, как приклеенные. Валюшка, одной рукой придерживая розовый берет, задумчиво болтала ногами. Когда она погружалась в мысли, глаза у нее словно туманились. Симпатичная, курносенькая, похожая на Алису Селезневу из фильма, она нравилась всем, с кем хоть раз говорила.
Алесь сидел среди них смущенный, счастливый и благодарный.
– Как, ты говорил, у вас называют свеклу? – весело завела разговор Зыкина.
– Бурак, – тихо ответил Алесь, отчего-то стесняясь.
– Бу-рак, – повторила Валюшка, наморщив носик. – Какое слово смешное.
Они поднялись почти на самый верх чертова колеса. Полосатые крыши киосков с мороженым и кроны деревьев с набухающими почками остались далеко внизу. Отсюда люди казались крошечными, как дети, а красные шары в их руках выглядели не больше леденца. Ветер гудел в ушах и жег щеки. Алесь уставился на собственные колени и сильнее стиснул металлические поручни.
– Смотрите, отсюда Волгу видно! – махнула рукой Валюша.
– Ленька, покрути нас, – попросила Зыкина.
Кабина начинала кружиться вокруг своей оси, если вращать рычаг в полу. Спортсмен Ленька без усилий потянул за него. Девчонки радостно взвизгнули. Алесь, чувствуя, что мир окончательно потерял устойчивость, прикусил губу до боли и зажмурился. Сердце забилось так сильно, что его стук, наверное, услышали даже на земле.
– Ты что, высоты боишься? – обрадовалась Зыкина.
Алесь смог только помотать головой, не открывая зажмуренных глаз. Его тошнило.
– Пионер, а сам боишься на колесе кататься? – расходясь, спросила Зыкина. В ее голосе уже позвякивал смех.
– Дура, – одернул ее Леня. – У человека бывают инстинктивные страхи. Это не трусость.
Почувствовав, что мир перестал кружиться, Алесь осторожно приоткрыл один глаз. Кабинка уже миновала самую высокую точку колеса и теперь медленно ползла вниз. Зыкина сидела, надувшись, Ленька смотрел строго.
– Зачем ты купил билет? – спросил он с упреком. – А если бы ты в обморок упал и вниз свалился?
– Тут цепочка пристегнута, – буркнул Алесь, опуская глаза. Щеки пылали. Он чувствовал, что историю с колесом нескоро предадут забвению.
– Это очень безответственно, – продолжал отчитывать его Леня. – Просто глупо.
"Заткнись, заткнись!" – злобно и беспомощно думал Алесь, сжимая кулаки. Что он мог сделать, чтобы смыть позор? Выкинуть отличника и спортсмена из кабинки? Он даже не разобьется, теперь уже слишком низко.
– Лень, ну хватит ругаться, – попросила Валюшка. – Он и так красный, как свекла.
– Как бурак, – хихикнула Зыкина.
Чертово колесо сделало полный круг, кабинка опустилась. Девчонки легко спрыгнули на землю, Леня по очереди подал им руку. Алесь, не поднимая головы, отстегнул цепочку и сполз с сидения. Колени все еще немного дрожали.
– Ты тоже сегодня приходи в пять, – улыбнулась Валюша, тронув его за локоть. – Будем кассеты слушать.
– Я… да, конечно! – воспрянул Алесь. – Мне купить что-нибудь на стол?
– Свеклы, – ехидно сказала Зыкина. – Будут у нас ананасы и бураки.
– Ничего не надо. Ты лучше сейчас за мороженым сходи, – распорядилась Валюшка. – Не хочу в очереди стоять.
Ждать у киоска пришлось ужасно долго, а на четыре вафельных стаканчика пломбира ушли все карманные деньги. Даже на трамвай не осталось. Алесь понял, что домой придется идти пешком, но не расстроился. В его голове уже звучали первые ноты бойкой песенки про Луи Второго, а на языке было сладко от несъеденного пока ананаса.
Когда он, совершенно счастливый, бежал по парку, сжимая в замерзших пальцах ледяные вафельные стаканчики, Даник Камалов неожиданно преградил ему дорогу. Цыганский чуб свисал на лоб, темные глаза холодно блестели. Он единственный в 6 "Б" не носил красный галстук. Месяц назад его за какие-то грехи вышибли из пионеров, а значит, терять ему было нечего. Алесь инстинктивно отступил на шаг. Ему показалось, что Даник собирается драться. Может, он хочет отобрать мороженое?
– Они над тобой смеются, – жестко сказал Камалов, облизнув губы. – Не позволяй так с собой обращаться.
Он дружески хлопнул Алеся плечу и быстро пошел прочь. Школьный пиджак, наброшенный на одно плечо, развевался за ним, как помятое крыло большой угрюмой птицы.
Настроение безнадежно испортилось. Ни музыка из репродуктора, ни по-летнему припекающее солнышко, ни смех одноклассников не могли помочь. Шестиклассники еще немного погуляли по по майскому парку, а затем растеклись, кто куда. Алесь оказался среди десяти везунчиков, которых Валюшка позвала в гости, но не мог радоваться этому, как прежде. Слова Даника занозой засели в сердце. Теперь от каждой безобидной шутки однокашников ранка глубоко в душе начинала ныть и кровоточить.
Что, если его позвали смеха ради? Может, он никому здесь не нравится и обречен стать изгоем, как несчастные Пакля и Платошка?
У Валюшки по меркам рабочего города Горького были настоящие хоромы: трехкомнатная квартира с балконом. С потолка спускалась на цепочках хрустальная люстра, роскошная, как именинный торт. На тумбочке стоял хороший цветной телевизор с видиком, в трельяже виднелись крохотные симпатичные статуэтки: улыбчивый олимпийский мишка, важный Карлосон и заклинатель змей в чалме. Подобные фарфоровые игрушки обычно привозят в качестве сувенира детям или дарят на праздник подружкам. На стенах в рамках висели фотографии хозяев дома: белокурая молодящаяся мать, лысеющий отец и две дочки. Больше всего было снимков толстощекой маленькой девочки с закрученными баранками косичками. Видимо, любимицей родителей была младшая сестра Валюши.
Пока Ленька ставил кассету в магнитофон, Зыкина убежала на кухню резать ананас. Половником разливая компот по стаканам, Валюшка спросила:
– Кто куда поедет летом?
– Я в "Аврору" на первую смену, – сказал Вадик Ситницев по кличке Синица.
– Я тоже, – откликнулся веснушчатый Рябушкин.
– А я с папой на моря, – похвасталась отличница Галка.
Алесю снова стало неуютно. Он уже знал, что вместе с мамой и отчимом все лето проведет на даче, дергая морковь и подвязывая помидоры. Возможно, выкопает компостную яму. Тут гордиться нечем.
– Алеська, а ты? – Валюшка улыбнулась ему, передавая компот. В стакане плавали размокшие вишни.
– Да так, ничего особенного…
– В деревню поедешь, наверное?
– На дачу в "Краснополье", – неохотно сказал Алесь.
Он снова почувствовал на себе оценивающие взгляды. Глаза у Валюшки были темные, как вареные вишни, и затуманенные мыслями. Глаза остальных ребят смеялись. Синица уже открыл рот, чтобы пошутить.
– Я тоже там на все лето застрял, – сказал Ленька, поднимая голову от магнитофона. – Предки хотят, чтобы я помог им в археологической экспедиции к местным каменюкам.
Синица с глупым лицом захлопнул рот. Наверное, решил, что шутить про отличника и старосту класса будет себе дороже. Алесь благодарно посмотрел на Леню. Тот улыбнулся и сказал:
– Хорошо, что будет знакомое лицо.
С этого мига Алесь решил, что, если потребуется, отдаст за старосту жизнь.
– А ты сама не поедешь в "Краснополье", Валюш? – спросил Ленька.
– Ни за что! Я вообще просила родителей продать дачу, но матери жалко сад.
– Ну и зря ты, – осмелев, сказал Алесь. – Здорово же: лес, речка! Могли бы в гости друг к другу ходить…
Синица больно ткнул его локтем под ребра, Галка сделала страшные глаза. Валюшка поджала губы и отвернулась. Костяшки пальцев, сжимающие стакан с компотом, побелели. Может, она что-то сказала бы, но тут из кухни выпорхнула Зыкина с блюдом в руках.
– А вот и ананас, – пропела она.
Ребята стали разбирать полупрозрачные ломтики чего-то, похожего на сырую картошку. Алесь остался сидеть в углу дивана, беспомощно глядя на Валюшку, и только стискивал и разжимал кулаки на полных коленях. Но хозяйка квартиры больше на него не смотрела.
– Не обижайся, – тихо сказал Леня. – У нее там сестра пропала.
Вздрогнув, Алесь обвел взглядом комнату. Из рамок там и тут смотрела пятилетняя девочка с косичками, закрученными в баранки. На черно-белых снимках застыла ее широкая улыбка.
– А ты думал, почему на фотографиях ребенок, но игрушек нигде нет? – спросил мудрый староста.
Алесь понял, что действительно не видел в квартире ни брошенной на диван куклы, ни забытой в прихожей юлы.
– Что с ней случилось?
– Утонула, наверное. Там речка быстрая и холодная, даже у меня ноги сводит. Валя недоглядела.
Ананас оказался безвкусной дрянью. Зыкина сказала, что он просто еще не поспел, а на самом-то деле это пища богов. Зато девочки действительно стали танцевать, прямо на ковре, сбросив туфли, когда Леня поставил кассету Аллы Пугачевой. Валюшка чудесно плясала, прихватив юбки двумя пальчиками и высоко выбрасывая босые ноги. Больше она не заговаривала с Алесем, и он тоже не решался открыть при ней рот. В одиночестве он тихо давился компотом в углу. Когда он вышел в коридор, никто даже не обратил на это внимания.
Алесь пристально рассмотрел себя в пыльном зеркале, встроенном в трюмо. Круглое розовощекое лицо казалось отвратительным. Он ущипнул себя за подбородок и дернул светлую прядь выгоревших на солнце волос.
– Свинья, – прошипел он с чувством. – Тупой колхозник. Свекла.
Алесь поскреб щеку, будто пытаясь сорвать с себя уродливую маску. На лице остался розовый след от ногтей. Из зеркала смотрела хорошо откормленная трусливая хрюшка.
Глава 2. Коробка с котятами
Летом Ленька вместе с отцом делал зарядку каждое утро. В четыре руки они убирали из большой комнаты стол, затем расстилали гимнастические коврики и открывали окна, чтобы свежий воздух наполнил дачу. Иногда папа, если был в хорошем настроении, запускал проигрыватель и ставил пластинку Высоцкого. Он не любил кассетники и называл их бездушными. Под звуки "Утренней гимнастики" отец, босой, в трико и майке, поднимал гантели, приседал, махал руками и ногами в разные стороны. Когда он отжимался на кулаках, видно было, как перекатываются под загорелой кожей тугие канаты мускулов. Рядом Ленька отжимался от пола на ладонях.
Потом, умываясь ледяной водой, он пристально изучал собственные худые руки. Он так и эдак напрягал мышцы, щупал бицепс, сжимал кулаки. Если ему нравился результат, он потом целый день ходил довольный и шире держал плечи. Но до отца Леньке было еще очень далеко.
Мама в это время обычно готовила завтрак. Она жарила сырники на шипящей чугунной сковороде и варила для отца кофе. Растворимую бурду он терпеть не мог, как и суп-концентрат из пакетика и мороженые микояновские котлеты. Даже зимой мать в любую погоду ездила на рынок, чтобы купить приличное мясо, а Ленька покорно отстаивал очереди в овощных магазинах.
– Порядок, как и беспорядок, начинается с малого, – любил говорить отец. – Если человеку все равно, что есть, ему скоро станет наплевать, где жить и как работать. А там недалеко до того, чтобы совсем потерять человеческий облик.
Иногда он добавлял: "Посмотрите на…" Тут обычно следовало перечисление людей, которых папа считал безнадежными неудачниками: растратившие талант ни за грош коллеги, спившиеся академики, патлатые музыканты в переходах и продажные женщины.
Так что в доме Тереховых царил порядок. На холодильнике висел график дня и перечень обязанностей для каждого в семье. Поездки загород и выходы в театр папа маркером отмечал на настенном календаре. Планы никогда не нарушались, даже если кто-то приболел или устал. В учебные дни Ленька вставал в шесть по будильнику, в выходные поднимался не позже восьми. Если ему случалось долго валяться в кровати утром или допоздна засидеться с книгой при свете настольной лампы, отец заглядывал к нему и выразительно постукивал пальцем по наручным часам.
– Леонид!
Это строгое "Леонид" заменяло окрики и замечания. Ленька не смел ослушаться. С больной головой он вылезал из теплой постели на зарядку и гасил свет на самом интересном месте, когда Дантес сбегал из тюрьмы в мешке.
Ленька всерьез поспорил с отцом только однажды, и виноват в этом оказался кассетный магнитофон. Папа был ретроград. Он покупал виниловые пластинки в картонных конвертах с черно-белым Магомаевым и еще молодой Майей Кристаллинской. Он даже сам умел чистить и чинить старомодный проигрыватель. Когда отец слушал музыку, прерываемую иногда скрипом иглы, лицо у него смягчалось, а складки на лбу разглаживались. Увидев, что сын потратил на магнитофон все, что заработал в колхозе, он был разочарован.
– Первые серьезные деньги стоило потратить умнее. Можно купить лыжи, поехать на экскурсию, сделать подарок матери. А что выбрал ты? Дорогой магнитофон ради дешевого авторитета среди ровесников?
Леня, несчастный, с пылающими щеками, слушал укоризненные слова отца. Роскошный ярко-желтый "Романтик-306" с лямкой, чтобы удобнее было носить на плече, жался к рукам, как бродячий пес.
– Ну, ладно, – примирительно сказал отец. – Уверен, его еще можно сдать обратно.
Но Ленька не вернул магнитофон в магазин, а поставил на письменный стол вместо глобуса и даже завел полочку под кассеты. Первой оказалась запись группы "Кино". Ее подарил Даник Камалов, и кассета стала печальным надгробным памятником их распавшейся дружбы.
Их приятельство завязалось в первом классе и продлилось без малого шесть лет. На первой в жизни торжественной линейке Ленька случайно отдавил Данику ногу, а Даник в ответ огрел Леньку по голове портфелем. Они подрались прямо в строю, и классной пришлось растащить их, ухватив за воротники. Их обоих тогда в наказание не взяли на праздничный концерт, а вместо этого заперли в классе. Камалов даже не расстроился, только ухмылялся, шмыгая разбитым носом, и подбрасывал на ладони значок, который сорвал с пиджака врага. Ленька, наоборот, разревелся от обиды – сейчас вспомнить стыдно! Но с тех пор они стали неразлучны.
Даник все время что-то придумывал. Самые веселые и самые опасные игры затевал именно он. У Леньки до сих пор лицо расплывалось в дурацкой улыбке при воспоминании, как они зимой катались с горки в чугунной ванне или взлетали на тарзанке над оврагом, дно которого было усеяно битым кирпичом и бутылками. Самое веселье начиналось летом, когда Камалов мог неделями гостить у друга на даче. Тогда они рыбачили и плавали на глубину, пекли картошку в костре и рассказывали страшные истории.
Маленький, щуплый Даник, когда его сажали ужинать в гостях, с жадностью запихивал в себя две порции котлет. Жмурился от удовольствия, когда к чаю на стол ставили вазочку с шоколадными конфетами. В тридцатиградусный мороз он бегал по снегу в резиновых сапогах, а потом долго грел у батареи красные, распухшие ступни, поскуливая и морщась.
Тереховы охотно принимали у себя друзей сына. Ленька же видел мать Даника всего лишь несколько раз. В памяти осталась неопрятная женщина в одном халате и капроновых чулках, которая сидела за кухонным столом и курила, держа сигарету между указательным и средним пальцем. Посмотрев на мальчиков из-под тяжелых век, она сложила губы трубочкой, выпустила в воздух клубы дыма и закинула ногу на ногу. Она вся, а особенно ее ноги, похожие на тонкие паучьи лапы, показались Лене настолько отвратительными, что он брезгливо вздрогнул. Женщина заметила это и хрипло расхохоталась.
Но все это было неважно! Главное, что у Леньки появился самый лучший в мире друг, который научил его свистеть и показывать карточные фокусы. Это Даника к двенадцати годам стали тяготить ужины в гостях.
Он сидел за столом, насупившись, сердито размешивал чай и не ел ничего, кроме бутербродов. Ленька, смущаясь, густо намазывал хлеб маслом, резал докторскую колбасу огромными ломтями и врал, что ему так больше нравится. Камалов, и раньше обидчивый, все сильнее погружался в мрачную задумчивость. С горячей, остервенелой злостью он стыдился заштопанного пальто и дырявых ботинок. Осенью они вместе поработали в колхозе, Ленька накопил на магнитофон, а Даник купил всего лишь пару кассет. Остальное он потратил на крепкую обувь и несколько белых рубашек, которые отглаживал до крахмальной жесткости. Больше он никогда не появлялся на уроках, одетый кое-как.
