Я планировала сделать ксерокопии с нескольких источников и вернуться с ними домой, чтобы сформировать доклад на компьютере, и распечатать на принтере. Задача была ясна, и сложностей не предвиделось.
Но, как любит говорить мой отец: «Мы полагаем, а бог располагает». Ксерокс в читальном зале сломался, о чем извещала табличка с рукописной информацией о его технической неисправности, и я, вооружившись тремя набранными мною источниками литературы, поспешила найти свободный стол, и приступить к поиску необходимой информации по теме: «Екатерина II и ее роль в истории России».
В просторном помещении читального зала находились четыре ряда светлых деревянных столов. Возле окон небольшие квадратные столики с тремя венскими стульями, а по центру длинные столы, рассчитанные на десятерых человек, и, приходя в библиотеку одна, я обычно занимала место у окна, но в этот раз свободного не оказалось, и я пристроилась в центральном ряду, положив свою сумку на соседнем стуле.
На другом конце стола обосновалась еще одна девушка, вероятно, тоже студентка. Она мельком взглянула на меня, словно хотела удостовериться, не близко ли к ней я расположилась, и, убедившись, что я не собираюсь сидеть с ней рядом, снова погрузилась в свои тетради.
Тишину в зале нарушали шелест страниц и легкое шептание двух девиц, которые отвлекались на болтовню чаще, чем обращались к своим работам. Они сидели в двух рядах от меня, и я замечала, как посетители библиотеки косились на них, не решаясь сделать замечание. Когда девушки обнаруживали на себе взгляды, они откидывались на свои стулья и, делая умный вид, погружались в книги, но вдруг одна из них что-нибудь вспоминала и вновь склонялась к подруге, начиная нашептывать ей свои воспоминания. И так без конца.
Я постаралась отключиться от их болтовни и взялась за просмотр книг. Две из них были полностью посвящены Екатерине Великой, ее биографии, политике, реформам и любовным романам, а третья содержала одну главу с краткой информацией по теме. Короткие выдержки из литературы я уже набросала на черновики в свои прошлые выходы в библиотеку, но ни своих взглядов на изучаемую тему, ни анализа, ни выводов я не сделала. И как связать все воедино в своем докладе я не понимала.
Еще одним препятствием для меня был регламент в десять минут, в который я должна уложиться со своим выступлением, и дополнительно пять минут отводится на вопросы и ответы. Итого за пятнадцать минут мне надо раскрыть свою тему, при этом звучать ярко и интересно, чтобы слушатели не заскучали и не начали зевать.
Я не умела выделить главную мысль и коротко обрисовать ее на бумаге. Мне казалось важным все, и, опустив какие-то незначительные детали, я будто бы делала содержание своего доклада усеченным и неинформативным. Я писала и зачеркивала, писала и зачеркивала. То мне казалось, что я чересчур углубляюсь по какому-то пункту своего плана, то не добираю по-другому, то листы исписанной бумаги увеличивались, то после очередного зачеркивания, резко сокращались. Через час я зачеркнула все и начала заново. Решила писать и не заморачиваться по поводу объема. Я запишу все, а потом подумаю, что выбрать из этого и оставить в своем докладе. Но исписав несколько страниц и не видя им конца, я удрученно откинулась на спинку стула и тяжело вздохнула.
Я неплохо училась. Все зачеты и экзамены сдавала вовремя и без троек. Изучение конспектов по лекциям, начитываемых преподавателями, сложностей не вызывало. Все, что я записывала с их слов, я легко усваивала и возвращала устными ответами на семинарах. Сложности возникали у меня с письменными работами – рефератами, докладами или курсовыми. В этих работах требовалось проводить анализ, искать причинно-следственные связи, делать выводы и отражать собственное мнение. А с этой частью я справлялась с трудом. И лучше бы я сдала на два экзамена больше, чем написала одну письменную работу. Но я рискнула и согласилась подготовить доклад. Однако, по всей видимости, переоценила свои силы, и теперешние мучения как расплата за самонадеянность, спровоцировавшую меня откликнуться на предложение одного из наших преподавателей выступить на студенческой конференции с докладом.
Вновь зашептавшиеся девицы оторвали меня от рукописей, и я решила поискать среди посетителей библиотеки знакомые лица. Возможно, кто-то поможет. Или хотя бы наведет на мысль, как соединить материал из разных источников с моими мыслями и изложить их на бумаге. Я пробегала глазами по посетителям, и сидящих ко мне лицом, я не знала, а чтобы разглядеть остальных, требовалось пройти в конец зала и повернуться к ним. И в отчаянии я уже собиралась так поступить, прикрываясь необходимостью сдать ненужную книгу, но вдруг увидела его и замерла на месте. Вот он – источник моих нынешних терзаний.
Шандор сидел за последним (или первым – это как посмотреть) столом у окна с солнечной стороны и что-то строчил на бумаге. Я не заметила, как он пришел, и поэтому удивилась его присутствию. Словно небесные силы откликнулись на мои мольбы и послали его в читальный зал. Что он пишет? Доклад к завтрашней конференции? Сомнительно. У такого круглого отличника, наверняка, доклад уже готов. Очевидно, идет с опережением и пишет какую-нибудь курсовую работу. Он сосредоточен и полностью абстрагирован от окружающей обстановки. Казалось, что солнце, светившее ему в глаза, его не беспокоит, и он его даже не замечает.
Я вспомнила, как он впервые обратил на себя мое внимание. Когда на первом курсе мы с одногруппниками стали друг с другом знакомиться, общаться, Шандор держался от нас в стороне и не стремился войти в наш круг. Мы списывали это на его скромность и необщительность, и не проявляли рвения к знакомству с ним, вокруг было полно других ребят, охотнее шедших на контакт и больше располагавших к общению.
Но для меня все изменилось на втором семинаре по истории, когда мы готовили рефераты о любой из национальностей Краснодарского края, об их истории, обычаях и традициях, которые сохранились до наших дней. Тогда Шандор впервые рассказал о себе, и мы узнали, что он цыган. Настоящий чистокровный цыган. Я помню, как прошла волна удивления по аудитории. Как бы мы не любили фильмы о цыганах, их музыку и не были очарованы их танцами, этот народ нас настораживал и вызывал подозрения – мы понимали, за дружелюбным и улыбчивым обликом может скрываться настоящий мошенник.
Он начал рассказывать свой реферат со слов: «Я – цыган и мой доклад будет о моем народе», и перед моими глазами сразу возникли мальчик и его мать-цыганка, с которыми я встретилась много лет назад на отдыхе в санатории города Сочи. Они перевернули мое представление о цыганах, сложенное со слов мамы, особенно женщина, и я расстроилась, что больше их не увидела. Потому что, поделившись с папой подробностями той встречи, получила от него выговор за то, как пренебрежительно отнеслась к мальчику, и хотела перед ним извиниться. Я устыдилась своего поведения, и сожалела о сказанных мною словах в его адрес. Но мои переживания длились недолго, потому что скоро мы уехали домой, и я редко вспоминала ту встречу. Воспоминания настигали меня, когда на моем пути попадались другие цыгане, но новые встречи отталкивали меня от этого народа, и со временем я вернулась к мысли, что эти люди не заслуживают моего снисхождения и уважения, потому что соответствуют тому мнению, которое о них сложилось.
И вот состоялась очередная встреча с настоящим цыганом. И где?! В стенах университета, в которых я и не ожидала увидеть представителей этого народа. Тогда в голове успела промелькнуть мысль, что без связей не обошлось. Но стоило Шандору продолжить чтение реферата, проникнув своей речью – грамотной речью – и страстностью изложения в самую глубь моей души, тогда я осознала, он здесь не случайно и не по блату. Он исключение из правил и заслуживает того, чтобы учиться в университете.
От него мы узнали, что цыгане родом из западной Индии, оттуда началась их миграция в Европу и Азию в разные периоды истории при различных обстоятельствах. Он коротко описал, как протекало это движение по странам, и как первые цыгане появились в России. Этот народ живет по всему миру и при этом не имеет своего государства. Цыганский язык отличается среди разных этнических групп, и даже внутри одной страны существуют различные диалекты цыганского языка, из-за этого цыгане одной этнической группы могут не понимать языка другой, и поэтому в России они говорят на русском языке, который для них общий. В своем рассказе Шандор упомянул, что сейчас цыгане стали оседлыми и живут в поселениях с другими нациями, но в стороне от них, и при этом сохраняют традиции и обычаи, которые следовали с ними веками.
Он коротко описал их суть, но я, очаровавшись тембром его голоса, и сконцентрировавшись на грамотности изложения его доклада, не вникла в само содержание рассказа и прослушала большую часть информации о традициях и обычаях его народа, и к четвертому курсу помнила только две вещи. Главный в семье мужчина, и у цыган два имени. Одно дается им при крещении, и это имя в его паспорте, второе – это прозвище, которое он получает, когда подрастает. Так, по документам Шандор – Юрий Георгиевич Слобода. Но среди своего народа имеет другое, цыганское имя, которое закрепилось за ним уже после двенадцати лет. Я хорошо его запомнила. Шандор. Оно означает на его языке – гордый. И хотя вслух мы называли его Юрой, мысленно для меня он был именно Шандором.
И, обнаружив его в читальном зале, я поняла, что он тот, кто может мне помочь. Шандор лучше всех на нашем курсе разбирался в истории, был готов к каждому семинару, легко отвечал на вопросы преподавателей и, казалось, нет темы, которую бы он не знал. Почти четыре года он поражал меня своими докладами и рефератами, которые читал страстно и вдохновенно, словно от его выступления зависела чья-то жизнь. Он редко смотрел на аудиторию, направляя своей взгляд вперед – будто говорил не для нас, а для невидимого нам слушателя, и для него звучали эти пламенные речи. Я проникалась его выступлениями, заслушивалась звучанием его бархатного голоса и расстраивалась, когда Шандор читал свои доклады в числе первых. После него остальные докладчики звучали скучно и уныло.
Он редко общался с парнями нашей группы, ограничиваясь короткими диалогами в рамках учебы, и никогда – с нами, девчонками. Казалось, он даже не знает наших имен. За четыре года учебы я поняла, что Шандора невозможно завлечь короткой юбкой или глубоким декольте. Он человек другого склада, и произвести на него впечатление можно только умом и активной позицией в учебном процессе. И поэтому я решила выделиться и сразить Шандора, выступив с ярким докладом и блеснув ответами на самые неожиданные вопросы. Конечно, я и раньше делала доклады на семинарах и участвовала в коллоквиумах, и Шандор много раз слышал мою речь, но конференция – событие другого масштаба, и не всякий студент может на нее попасть. И если мне выпал этот счастливый билет, как я могла от него отказаться? Вот только выяснилось, что ума у меня не много, а при его недостатке справиться с поставленной задачей затруднительно.
Наш первый контакт с Шандором, состоявшийся три недели назад, сложно назвать дружеским. Я читала на семинаре по истории доклад о Мао Цзэдуне и его политике середины двадцатого века. Я написала его по одному источнику, упомянув в списке используемой литературы пять книг, и не ограничивалась строго по времени в своем выступлении – в этом состоял успех моей работы. Я справилась с выступлением, прочитав доклад легко и непринужденно, без заминки ответила на вопросы Дмитрия Сергеевича Короля, нашего преподавателя, и уже планировала вернуться на свое место, когда Его Величество Король, как мы за глаза его называли, обратился к остальной группе студентов, предлагая, задать мне вопросы по моей теме. Редко кто-то откликался на такие призывы, а если и случалось, то это был заранее подготовленный вопрос с готовым к нему ответом. Помню, как я улыбнулась своим мыслям, понимая, что «валить» меня никто не станет, одну ногу уже занесла вперед, чтобы пройти к своему столу, как вдруг с задней парты я услышала: «У меня есть вопрос», вызвавший легкую волну недоумения в рядах моих одногруппников.
Я резко перевела взгляд на Шандора, улыбка на моем лице растворилась, уступив место волнению. Он не делал этого прежде, хотя я не сомневалась, что ему было, о чем спросить. Мне казалось, он знал по каждой теме больше, чем нам давалось на лекциях, и «завалить» любого из нас ему не составило бы труда. Но он молчал, и мы привыкли отделываться ответами на вопросы только от преподавателей. И вдруг он решил заговорить. И ни с кем-нибудь, а со мной. Словно почувствовал, что мой пламенный доклад, прежде всего, был рассчитан на его уши. Он достиг цели, но я не ожидала такой реакции.
За пару секунд, что последовали между его «у меня есть вопрос» и самим вопросом, я успела помолиться о том, чтобы у меня нашелся ответ, и я достойно его преподнесла. В какой-то степени это был шанс, о котором я грезила, и упустить его было бы глупо.
– Какую роль сыграла «красная книжечка» в истории Китая?
Этого не было в моем докладе, но, слава богу, я знала ответ и, расслабившись, дала его в развернутой форме, пояснив о какой «красной книжечке» идет речь, что она собой представляла и какое значение носила для каждого революционера во времена «культурной революции». Шандор спрашивал о цитатнике Мао Цзэдуна, в котором были собраны тексты, речи и лозунги председателя, и его были обязаны иметь при себе все граждане Китая. Для этого он был издан в карманном формате, и любой китаец начинал и заканчивал свой день коллективным чтением цитат «великого кормчего».
Ответ удовлетворил Шандора, он сдержанно улыбнулся, и других вопросов далее не последовало. Дмитрий Сергеевич отпустил меня на место, но просил подойти к нему после семинара. Меня взволновала эта просьба, и я решила, что она связана с моим выступлением. И даже пятерка за доклад меня не успокоила, и я продолжала искать причину этого приглашения.
Кроме того, я, да и мои подруги, озадачились тем, что заставило Слободу задать свой вопрос. Он не был сложным, и, имея цель «засыпать» меня, он бы выбрал другой, позаковыристее, из раздела «неизвестные факты об известной личности», но он этого не сделал. Значит, цель была другая. Но какая? Мы не знали, но я надеялась, что настанет день, когда я найду этому объяснение.
После семинара я подошла к Дмитрию Сергеевичу, и он объяснил свой интерес ко мне, предложив выступить на внутри вузовской конференции через три недели. Тему доклада я могла выбрать сама, но он рекомендовал подобрать такую, которая бы перекликалась с темой будущего дипломного проекта. Чтобы в дальнейшем эти наработки использовать при написании выпускной работы. Он дал мне время подумать, но рассчитывал, что я откликнусь на его призыв. На его взгляд, моя хорошо поставленная речь и способность доносить информацию до слушателей заслуживала публичного выступления. Я полюбопытствовала, будет ли участвовать в этой конференции кто-то из моих одногруппников, мысленно желая услышать только одно имя, и получила удовлетворивший меня ответ, что Юрий Слобода. Это и сыграло решающую роль в моем согласии на участие в конференции.
И сейчас, сидя в библиотеке в нескольких метрах от Шандора, я не знала, как подойти к нему и попросить о помощи. Не испытывая сложностей в знакомстве с новыми людьми, я быстро шла на контакт с ними и легко находила общие темы для разговора, но впервые у меня возник страх. Я боялась показаться Шандору странной и назойливой, боялась обнаружить свой интерес к нему, боялась быть отвергнутой. Если бы он сделал первый шаг навстречу, это бы облегчило мою задачу, но кроме того вопроса на семинаре, других попыток к сближению он не проявлял, и способов преодолеть этот барьер в общении я не находила.
Вдруг Шандор засуетился на месте, стал рыться в своем портфеле. Он что-то искал. А потом оторвал взгляд от сумки и направил его в зал. Огляделся по сторонам. Невольно я сделала то же самое. В читальном зале сидели человек пятьдесят, в основном, студенты, и в большинстве – девушки. Еще около десяти человек стояли на раздаче, ожидая своей очереди к получению учебных пособий.
Когда я вновь посмотрела на Шандора, он уже двигался к противоположному ряду у окна. Мне стало любопытно, куда он направляется, и я следила за ним, вместе с тем замечая, как другие реагирует на его передвижение.
Так уж генетически сложилось, что где бы он не появлялся, он резко выделялся своим высоким ростом, смуглой кожей и длинными черными волосами, которые собирал в хвост. Мне нравились короткие мужские стрижки, и первый год нашей учебы я не принимала прическу Шандора, усматривая в ней небрежность и леность, но постепенно к ней привыкла, и уже не представляла Шандора без хвоста. Он не был красавцем, но привлекал внимание своими выразительными чертами лица. Четкая линия нешироких прямых бровей, нависающих над близко посаженными черными, как смоль глазами, длинный широкий с небольшой горбинкой нос на вытянутом худощавом лице, пикантная ямочка на подбородке и пухлые зажатые губы – и во всем этом сквозит напряженность, твердость и непримиримость. Словно его лицо отливали из стали и смягчить его другими сплавами не потрудились.
Кому-то – вероятно, моей лучшей подруге Юле – могло бы показаться (знай, она о моих тайных желаниях и стремлениях выделиться среди остальных девчонок), что я влюблена в Шандора. Но я очень серьезно относилась к этому чувству, и не считала себя способной влюбиться только за внешние данные и умение говорить. Но однозначно я была им увлечена как умелым рассказчиком, как человеком, с которым было бы, о чем поговорить, если бы мы стали друзьями. И чем дольше мы учились вместе, чем чаще он выступал перед нами с докладами, тем сильнее мне хотелось познакомиться с ним ближе.
Шандор о чем-то спросил парней – одного, второго, третьего, – они отрицательно покачали головами. Меня распирало от любопытства, и я ждала, что будет дальше. Он отвернулся от них, как мне показалось, удрученно вздохнул и челюсти его заиграли. Словно от негодования. Слобода снова огляделся вокруг и направился по моему ряду в конец зала, прошел мимо меня, я потупила взгляд и не решалась оглянуться назад, чтобы посмотреть, что творится за моей спиной. Девицы напротив меня снова о чем-то зашептались, и мне показалось, что объектом их разговоров стал Шандор. Я не видела, где он, но что-то мне подсказывало, их взгляды и речи складывались о нем.
Слобода долго не возвращался, и я, не выдержав, повернулась. Он стоял возле маленького стола, за которым сидел один молодой человек, тот рылся в своем рюкзаке, но потом удрученно покачал головой, и по его губам я прочитала: «Извини». В этот момент я догадалась, что Шандор ищет ручку, вероятно у него закончилась паста, а запасного стержня с собой не оказалось. Не было его и у парней. Я стала соображать, могу ли помочь ему в решении его проблемы, есть ли у меня то, что он ищет. Разве можно упустить шанс быть ему полезной, быть им замеченной!
И вдруг он повернул голову и…наши взгляды встретились. Хмурость сошла с его лица и уступила место чему-то необъяснимо притягательному. Он смотрел на меня не моргая, и я чувствовала, как меня засасывает в пучину черного омута его глаз – небольших, но таких глубоких. Я не шевелилась, но ощущала, как покинула свое тело и устремилась в бездну. Мне показалось, я услышала его голос где-то в своей голове и легкое покалывание в висках просигнализировало мне о сильном перенапряжении. Что это? Магия? Так цыгане проникают в твое сознание и вынуждают совершать безумные поступки, объяснения которым найти невозможно?
Невероятными усилиями я заставила себя моргнуть и колдовство пропало. Я резко отвернулась от него и уставилась в книгу. Сердце бешено колотилось в груди, словно я пробежала стометровку, меня потряхивало и в животе возник резкий спазм. Ох, Лиза, ты уверена, что хочешь дружить с таким человеком?
И вот Шандор уже рядом. Его длинные пальцы распластались по столешнице, и он навис надо мной, заполонив собой все пространство.
– Привет, – тихо, почти шепотом произнес он.
Я сглотнула и боязливо подняла на него глаза. Он слегка улыбнулся, и я увидела перед собой другого человека. Его взгляд просветлел, морщинка между бровей разгладилась и в лице появилось больше мягкости и дружелюбия.
– Привет, – ответила я.
– Ты Лизавета, верно? Не найдется ли у тебя запасной ручки, Лизавета? – он улыбнулся шире, и взгляд потеплел еще больше.
Надо же – он знает, как меня зовут! А Юлю знает, а Лену? А что еще ему обо мне известно? Он помнит, что я – та самая студентка, которой он задавал вопрос на семинаре несколько недель назад? Могу я сейчас спросить, для чего он это сделал? Ой, а почему он меня назвал Лизаветой? Лизавета… Боже, как странно это звучит. Пожалуй, меня впервые так назвали. Лизой, Лиз, Лизком, Лизонькой, Елизаветой я была, – но Лизаветой не помню. Что за чудно?е произношение? Он откуда – из девятнадцатого века?
Его бровь чуть приподнялась. Что такое? Ах, да, он же задал вопрос, а я молчу и ищу ответ на какой угодно вопрос, но только не на тот, который озвучил он. Хм, а о чем он спросил? О Господи, Лиза, соберись, а то ведешь себя как влюбленная дурочка, а ты же не такая.
– Прости, что ты спросил?
Он повторил вопрос. Я оказалась права в своих подозрениях, потянулась к своей сумке, моля бога, чтобы запасная ручка у меня нашлась. И – о чудо! – ручка оказалась на месте.
– Возьми, только она черная.
Мы продолжали говорить шепотом, стараясь не нарушать тишину в зале.
– Спасибо, мне подойдет. Я обязательно верну. Если уйдешь раньше, завтра принесу.
Он стал разгибаться во весь рост с намерением уйти, но я накрыла его запястье своей рукой, призывая остановиться. Сама судьба привела его ко мне, и упустить свой шанс я не могла.
– Ша?ндор, погоди.
Он посмотрел на меня с удивлением, словно изумляясь, что я помню его цыганское имя, потом резко перевел взгляд на мою руку, удерживающую его, и вновь между его бровей пролегла складка. Жгучий уголь его глаз прожег мою кисть насквозь, и я ощутила, как моя ладонь взмокла. Он не предпринимал попыток высвободиться, но всем своим видом демонстрировал недовольство от моего касания. Я поспешила отпустить его, опасаясь, что проявила непозволительную вольность и гореть ему теперь за это в адском огне. Да и мне, видимо, тоже.
Его реакция выбила меня из колеи, и я растерялась. Как теперь озвучить свою просьбу? Не слишком ли самонадеянно думать, что он удовлетворит ее? Но пребывая в крайней степени отчаяния, я собралась с духом и положилась на судьбу. Будь что будет. Хуже – только отказ от выступления на конференции и разочарование во мне Дмитрия Сергеевича.
– Прости, – сказала я, – мне нужна твоя помощь.
Я взмахнула в сторону учебников и продолжила:
– Я в тупике. Не знаю, как систематизировать всю информацию в короткий десятиминутный доклад.
Он посмотрел на мои книги.
– Какая тема? – спросил он.
Я протянула листок с темой. Затем он сам взял мои наброски. Пробежал по ним глазами. У меня красивый округлый почерк, и он без труда понял их содержание. Поднял одну книгу, посмотрел оглавление, вторую и потом последнюю.
– Может, ты сядешь?
Я подхватила свою сумку и пересела на соседний стул, приглашая его сесть рядом. Шандор оторвался от книг и напряжено посмотрел на освободившееся место. Его брови почти сомкнулись на переносице, и в лице вновь появилась жесткость, которую мы часто у него наблюдали. Затем Слобода покосился на стул напротив, долго буравил его, будто вел с ним немой разговор, и в заключении кинул взгляд на девушку, сидевшую в конце стола. Она водила пальцем по книге и замирая на каком-нибудь слове, переписывала текст из нее в свою тетрадь и не обращала ни на кого внимания. О чем он думает? Переживает, что мы можем помешать ей? А другие его не заботят? И, в конце концов, он обратил свой взор на меня. Что было в этом взгляде? Что я сделала не так? Не понимая причин его молчания, и почему он не садился, я разволновалась, что навязываюсь ему, и у него нет желания мне помогать.
– Прости, – сказала я, – если ты занят и не можешь… Не буду тебя отвлекать…
Шандор вышел из оцепенения и оглядел зал. Особенно задержался на девицах, не перестававших шушукаться, даже невзирая на сделанное им замечание, затем посмотрел на свое место и снова склонился ко мне, не сильно низко, но так, чтобы я слышала:
– Ты можешь пересесть за предпоследний стол на том ряду?
Он указал на столы возле окна, освещаемые солнцем.
– Там удобнее всё обсудить, – пояснил он.
Значит, он согласен?! Он мне поможет?! Ох, ну тогда я пойду за ним хоть на край света! Он взял мои книги, я собрала свои черновики, схватила сумку, и мы направились к его столу.
Следуя за ним, я отметила, насколько он крепче и выше меня. Туфли на низком каблуке лишь немного приподнимали меня над его широкими покатыми плечами, и на каждый его шаг я делала два своих, чтобы не отставать. Эдакая суматошная пигалица, боящаяся наступить на пятки и заслужить выговор от грозного учителя.
Шандор предложил мне сесть за соседний стол и развернуться к нему. Тихо, чтобы не привлекать к нам внимания, он указал на мои ошибки, и возникшие из-за них сложности. Мой доклад лишен живости и интереса, потому что перечислены голые факты без ссылок на первоисточник, а именно они оживляют доклад и отображают проведенную над ним работу. Он предложил мне найти сочинения государственных деятелей, состоящих на службе у императрицы, записи иностранных дипломатов, труды известных историков, и свести воедино мои выдержки из разных источников с воспоминаниями и очерками современников Екатерины, и тогда доклад сразу обретет достоверность и живость.
Я последовала его совету и через полчаса вернулась за стол с двумя новыми источниками литературы. Шандор пробежал глазами по моим рукописям, затем заглянул в одну из книг. Я тем временем с любопытством рассматривала учебники на его столе и пыталась понять в его черновиках, что он пишет. Но в его записях я не смогла разобрать ни слова, и у меня мелькнула мысль, что с таким почерком ему надо было бы стать врачом.
Шандор нашел в книге воспоминания статс-секретаря императрицы Гавриила Романовича Державина, провел параллель с моими записями, и на примере показал, как соединить их в единое целое. Затем предложил сделать то же самое мне. У меня это заняло больше времени, но, когда я выдала ему результат, он похвалил меня и сказал действовать также по остальным пунктам моего плана. Я озадачилась тем, что и без того не малый объем, возрастет в разы, но Шандор просил не зацикливаться на этом.
– Это нормально, – сказал он, – что на бумаге будет большой объем. Ограничения действуют только на устное изложение доклада. Записывай всё, что у тебя есть, а что из этого осветить на конференции, мы обсудим позже.
И в этом тоже была моя ошибка. Я так озадачилась регламентом в десять минут, что решила весь устный доклад уместить на двух листах, и совсем не подумала, что в печатном варианте ограничений по страницам нет.
Я поблагодарила Шандора за помощь и развернулась к своему столу. Солнечные лучи изрядно нагрели мне спину, и я хотела пересесть на другой ряд, но, заметив в небе облака с характерными для дождя кудрями, которые скрыли от нас солнце, подивилась точности прогноза погоды и осталась на месте.
Закончив с набросками, мы покинули читальный зал, потому что людей в нем прибавилось, и наше шептание вызывало недовольство. Шандор предложил спуститься в фойе и внизу доработать мои записи, разделив доклад по ним на несколько частей. Его участливость казалась искренней, и я не стала скромничать и согласилась.
В холле Шандор отказался сесть на лавку, и мы пристроились возле окна, потупив взоры в мои бумажки. Он начал объяснять, что я должна осветить в каждой из частей, и как выделить в них главную мысль, чтобы заинтересовать слушателя. Я доверяла его богатому опыту и жадно вникала всем рекомендациям, делая на весу поправки в тексте и расставляя акценты.
Мы перешли к выводам и анализу, когда послышался стук в окно. Одновременно повернув голову, мы обнаружили, что на улице пошел дождь.
– Вот это сюрприз, – произнес Шандор.
– Ты с зонтом?
– Нет.
– Может, он ненадолго.
Вместо ответа он пожал плечами и вернулся к моему докладу.
Непогода разыгралась не на шутку, и в здание то и дело забегали молодые люди, у которых не оказалось при себе зонта. Одни из них злились на стихию, нервно стряхивали с одежды капли, словно избавляясь от назойливого жука, другие хохотали и не выглядели пострадавшими. Они сдавали намокшие плащи и куртки в гардероб, и его работница недовольно бурчала, что ей некуда вешать их мокрые одежды. И пока они разбирались, как им поступить, уборщица вооружилась тряпкой и стала махать ею из стороны в сторону, смывая следы грязи, которую нанесли вновь прибывшие.
Добравшись до нас, она стала ворчать, что шли бы мы лучше в зал или куда подальше и не мешали ей работать. Это была женщина предпенсионного возраста с пышными формами, одетая как типичная уборщица: синий халат, белый платок на голове и резиновые тапки – с отображением всех тягот жизни на лице и вступить с ней в конфликт – всё равно, что накликать на себя беду.
– Шандор, может, мы сходим в кафе и там закончим? Я жутко проголодалась, и не отказалась бы от обеда.
Он напряжено посмотрел на меня и насупился, словно я предложила что-то непристойное. Что не так? Думает, я с ним заигрываю?
– У меня есть зонт, если твои сомнения в этом. Я провожу тебя до остановки, если дождь не закончится. Тебе в какую сторону?
– До университета.
– Ты живешь в общежитии?
– Нет, рядом. Нам не по пути.
Неужели ему известно, где я живу? Откуда?
– Ничего страшного. Я провожу сначала тебя, потом уеду сама.
Он не спешил соглашаться и посматривал в окно. Нет, кафе определенно не входило в его планы. Да и я, по всей видимости, тоже. В своей попытке сблизиться с ним, я очевидно, перегнула палку. Его хмурый взгляд с ярко выраженным неодобрением блуждал с уборщицы на окно, и снова на меня, и я, осознав, что выгляжу чересчур навязчивой, стала гадать, как вернуть ему радушие и расстаться добрыми друзьями.
– Молодые люди, – снова подала голос уборщица, – вы определились, уходите вы отсюда или остаетесь?
– Мы уходим, – сказал Шандор.
Получив в гардеробе одежду, мы стали одеваться. Я привыкла, что парни помогали мне с верхней одеждой, и подсознательно ждала этого от Шандора, но он даже не смотрел в мою сторону – быстро накинул свою бежевую куртку из хлопка, и взял в руки свой коричневый портфель из кожзама. Я сама безропотно надела свой плащ, застегнула все пуговицы и завязала пояс на талии.
– Я провожу тебя до остановки, – сказала я.
– Ты же хотела в кафе!
– Мне показалось, тебе эта идея не понравилась. Я не хочу навязываться. Ты и так мне сильно помог, за что я тебе очень благодарна, но дальше я справлюсь сама. Спасибо за помощь.
– Ты уверена? Мы еще не отсекли лишнее.
– Я не хочу злоупотреблять твоим временем.
