Не сгорит эта сталь
Александр Анфилов
Непокоен просторный Северо-Восточный край, наводнен лихим и навьим, но и Юго-Западный на другой стороне Княжества волнуется, предвкушая перемены. Пока Остролист отправился в Срединный край в поисках пути на север, другой герой решает исполнить предназначение иначе. Вестники пробудились! История рода геройского вот-вот получит своё разрешение.Алекто, существо, сотворенное Правой Башней, которое было представлено читателю в первой истории, находит обиталище в душе человека, но в планы Башни не входило. Сила Алекто велика, но лишь сначала кажется неодолимой. Странствуя со своим спутником по Княжеству, она, каратель грехов, очень скоро понимает, что мир не делится на черное и белое. Рожденная в Правой Башне лишь недели тому назад, она стремится понять человеческие души и найти собственное предназначение. Из цикла романов "Шепчет Крапива" – том третий.
Александр Анфилов
Не сгорит эта сталь
История третья, в которой доказывается бессмысленность титулов, даже божественных
I
Лето
Юго-Западный край, Нижняя Талица
Желтые лучи, скользящие меж занавесками на серых слюдяных окнах, пронзали замершее пространство светелки. Узкие окна допускали внутрь малое количество света, звуки не проникали вовсе: шелест листвы, блеяние коз, идущих на выпас, голоса детей-пастушат – всё было глухо.
Тишину наполняло лишь сосредоточенное постукивание глиняного пестика и поверхностное дыхание. Ее восковые руки круговыми движениями растирали очередную порцию лекарства. Тёмно-зеленая кашица отдавала тягучий аромат лаванды, лакрицы и спирта. Убедившись в однородности массы, она добавила в ступку щепоть соды, чтобы убавить кислоту – кислым больной закашливался еще сильнее – потом немного сладкого вина.
«Болезнь и старость, – снова подумалось ей, – ужасное сочетание». Она оправила косынку на тусклых, тёмно-ореховых волосах и поднялась над кроватью, взглянув на почти безжизненное тело старика. Года, словно жуки короеды, изъели его лицо морщинами, отбелили жидкие, недавно подстриженные волосы, лишили всяких физических сил, а накинувшаяся за ними болезнь плотно обтянула череп и шишковатые кисти рук почти прозрачной кожей.
Знахарка поставила лекарство на шесток печи и виновато вздохнула над стариком, которого была вынуждена подвергать лечению. Она склонилась над старостой, уложив ладони ему на лицо. Оттянула веки, заметив продолжающееся пожелтение склер, потрогала лоб, сунула руку под мышку и разочарованно покачала головой. Сухие губы старика дрогнули. Вернувшись к кадке, она сполоснула руки, вытерла их о длинный подол.
Староста Щука. В свои восемьдесят два он умирал легко: верил в Белых Богов, начертанный ими жизненный путь прошел исправно и честно, не имел за душой больших грехов или непрощенных обид, в молодости много путешествовал, любил искренне и до хороших глупостей, а за собой оставил наследника и процветающую деревню. И Велес был учтив к этой достойной душе, в назначенный час лишив тело сознания и избавив от предсмертных мук. Только живые держали его в Яви, не желая отпускать за Калинов мост.
За дверями раздались быстрые шаги, и в комнату вместе с порывом ароматного летнего ветра вбежал розовощекий мужчина. В отличие от едва живого старика, этот так и дышал здоровьем. Русые волосы средней длины, светло-карие глаза и небольшой крючковатый нос – такой же, как у больного. Гладко выбритый молодец возрастом двадцати с половиной презрительно глянул на знахарку – будто даже забыл, что, зайдя проведать отца, будет вынужден опять столкнуться с этой чертихой. Коттарди, щеголеватая красно-синяя рубаха на западный крой, из-под которой на груди виднелась безупречно белая нижняя сорочка, подчеркивала его крепкое сложение.
Следом, прикрыв за собою дверь и оборвав веселье расшалившегося в сенях ветра, вошел еще один муж. Этот оказался ровно в полтора раза плечистее первого. Разрез ширился на необъятной его груди, а оливковый лен в плечах и на бицепсах натянулся складками. Хоть этот был ощутимо старше, он учтиво встал позади.
– Как у него дела? – требовательно спросил розовощекий.
Знахарка с намеренным запозданием повернула голову на вошедших, затем взглянула на старца и, немного раздраженная глупым вопросом, констатировала:
– Жар не спал. День он не мочился. Захлебывается, не может пить, так что лекарства давать трудно.
Румянец на щеках из нежно-розового стал красным.
– Я не спрашиваю, как он страдает, верь, я чувствую это всем сердцем! Когда ты его вылечишь?
По лицу женщины тенью прошла улыбка, и она пояснила:
– Несреча уже обрезала нить. Его путь завершен. Его следует отпустить.
Молодой муж насупил губы, впился в знахарку горячими глазами:
– Слушай сюда, колдовская поросль! – он тут же попытался успокоиться, сжал кулаки и продолжил почти спокойно: – Ты обязана его вылечить. Если…
– Ничем я не обязана, молодой сударь. Ни тебе, – сказала и она перевела взгляд на больного, – ни ему.
Юный господин скрипнул зубами, намереваясь указать место этой дряни, но женщина продолжила:
– Всё, что я делала и делаю, это лишь по моей собственной доброте. Потому что мне самой больно видеть, как страдают люди, горестно не облегчить страдания, коль на то моя сила. Но здесь…
– Довольно! – оборвал он. – Ты вылечишь отца. Или я избавлю этот грешный мир от тебя и твоего черного ремесла.
– Угрозы-то не помогут мне лечить, – отвечала она медленно, наставительно. – Вот в этом молодой сударь может не сомневаться. Я прилагаю все силы, но с природой невозможно бороться. Природа-то сильнее. Он стар! – высказала она, снова осаживая юношу. – Это следует хорошо понять. Никому не под силу сделать человека бессмертным, никакие травы не омолодят, никакие увещевания не придадут сил одолеть недуг. Если не эта, то следующая хворь довершит начатое.
– Хватит так говорить! Хотя бы скажи, какое Горе, какое Лихо в нём поселилось? Как изгнать беса?!
Та устало выдохнула, опять отправив снисходительный взгляд:
– Никто в больном не поселился, уж юному ли сударю верить в сказки непросвещенной старины? Не надобно искать навьево, где оного нет. У старика нарушен баланс соков в теле: глен и кровь застаиваются. Если блокаду не раскрыть и не дать крови бежать как воздух, несдобровать ему. Молодцу вроде тебя куда легче было б справиться с недугом, однако этот-то уж полвека не мальчик. Его кости размякли, его кишечник забит, его кровь отравлена. От этой болезни два лекарства на свете: молодость… и смерть.
Розовощекий в сердцах треснул кулаком по столу!
– Бесовское отродье!
Знахарка вжала голову, но не по испугу, а из-за неприятного шума.
– Скажи, что мне сделать?! Не играй же со мной, ведунья! Тебе нужны деньги? Я ведь сказал, что заплачу сколько скажешь. Для зелья нужны травы, камни, соки зверей? Я отправлю за ними людей хоть к черту на рога!
Женщина покачала головой и утомленно подняла руку, прося сбавить тон.
– Но постой, ты сказала, что я бы перенес эту болезнь. Я знаю, ты, ворожея, можешь навести такое! Будь я проклят Всевышним, но сделай это! Я перенесу болезнь за него. Я…
– Этого не потребуется…
– Заколдуй нас! – не унимался тот.
– Да и никакая из меня не ворожея. Пять дюжин зим землю топчу, а такого чаровства не видала. Уж и не знаю, кто, кроме богов, мог бы этакое сотворить. А что до лечения, коль так хочется приковать старика к Яви, то поднесите-ка пару тазов воды, до пузырей прогретой на огне, крынку самогона покрепче, свежую просеянную золу, веревку, чистых тряпок да пилу однорукую, с мелким зубом.
Глаза молодого человека расширились. Он отшатнулся, вопрошая, для чего же ей перечисленное?!
– Так и станется, – кивнула она. – Это не мое желание. Но я удалю ему ступню и кисть руки. Удаление застойных частей подарит ему еще несколько дней на этом свете.
Розовощекий не выдержал ответа, ринулся к женщине, схватил за грудки, сдернув со стула ее легкое тело. Знахарка не изменилась в лице, безразлично глядя перед собой.
– Думаешь, я позволю? Окаянное ты исчадие! – он толкнул ее обратно. – Да лучше я убью тебя сей же…
Здоровяк в зеленой рубахе, что молчал до сих пор, уложил массивную ладонь на плечо друга и отвел в сторону отдышаться. Женщина оправила съехавшие одежды, опустив взгляд.
– Ты ведешь себя слишком дерзко для своего положения, – басовито объяснил второй, еще придерживая за плечи взволнованного друга. – Не забывай, что ты не одна на этом свете, – не без подтекста посмел указать он. – Ты и твоя дочь живете в Талице именно с дозволения умирающего. Шестнадцать лет назад, когда ты явилась в эту деревню с калечным младенцем да без мужа, именно добряк Щука отстоял ваше здесь проживание. Прочие жители хотели прогнать тебя с твоим про?клятым дитя. Пойми, что всё серьезно. Этот человек, ты и твоя дочь – ваши души сегодня плывут в одной ладье. Коли у тебя есть силы спасти Щуку, сделай это, и мой господин будет признателен до конца дней. Если нет, то твои издевательства ни к чему. И будь уверена, они сполна вернутся тебе.
Краснощекий тем временем отступил в угол светлицы, приходя в себя.
– Он умрет, – безразлично произнесла женщина. – Уже сегодняшней ночью, а то и раньше, если не сделать то, о чём я говорю.
– Какое же это лечение – резать человека на части?! – снова сорвался молодой Щука.
– У него грязна кровь. Как я и указала, черная желчь сбилась в конечностях, мешая красной крови бежать.
Женщина подняла покрывало возле ног старца и продемонстрировала почерневшую ступню, а затем правую руку, указательный и средний пальцы которой начали приобретать такой же порфировый цвет.
Дальнейших объяснений не требовалось.
Мужи вышли прочь, захлопнув за собой дверь.
– Ты веришь ей, Лавр? – спросил младший, разглядывая мелкую гальку на дороге, разогретую горячим солнцем этих краев.
– Как тебе сказать? Я верю, что он и правда умрет, коль ничего не сделать. Да и, право слово, не ее вина, что из старика жизнь уходит. Девятый десяток. Иной раз и трое столько не живут.
– Но отец ни разу в жизни не болел! А если это именно она? Она сама навела на него порчу, а теперь просто издевается? Прямо сейчас испивает его душу! Проклятье на наши головы за то, что мы не рассказали о чертихе, когда тут проходила миссия Белхибарского Собора. Уж они бы ее заклеймили, уж она бы у них всё…
– Я понимаю, Антон, что тебя страшит грядущее, но будь достоин отца и смело принимай рок, – не опасаясь устыдить, ответствовал Лавр. – Как завещал Велес, жизнь и смерть – равнозначные части бытия. Понимаю, как страшно верить ей, ведающей непонятные законы мироздания, но ты сам избрал ее мудрость.
– Наш монах учит, что грядет второе пришествие. Пророк вот-вот снова снизойдет на землю. Все умершие воскреснут, а все живые получат праведный суд. Какой же вердикт ждет мою душу? – сдавливая деревянный крестик под сорочкой, говорил Щука младший. – Мне вечно кипеть в адском котле за этот сговор с приспешницей дьявола.
– Ты знаешь, что мне непонятны слова этого болтуна монаха из часовни. Мать рассказывала мне лишь о Белых Богах. Да и Щука не признавал Пророка. Он, как и я, всю жизнь молился на одном колене. Он дитя Сварога Отца Небесного. Мать верила, что Велес переводит души через Калинов мост, прямиком в Навь. Когда настанет день завершения твоего земного пути, вы с отцом встретитесь снова на той стороне.
– Но Велеса изгнали из Ирия. Как раз за ведовство! За то, что раскрыл людям тёмные секреты мироздания. Даже Белые Боги не желали для людей этих знаний.
– Ты ищешь ответ в час нужды, но ответ приходит только в час смирения. Не забивай голову высокой материей – пуще заплутаешь. Антон, ты… ты готов?
– К чему?
– Я не хочу, чтобы ты дурно обо мне думал, но состояние отца… – он притих на этом слове.
– Знаю, брат, знаю, – Антон положил руку на его великанское плечо. – Ты прав. Я решил ей поверить. Сделай, как она просит, но скажи, чтобы не смела начинать без меня. А я покамест отправлюсь на это клятое собрание совета.
– А чего так опасливо? – подтрунивая, спросил Лавр. – Ты потомок Великих Героев! Не говоря, что сын самого Щуки Талицкого. Не страшись каких-то деревенских пустомель.
Антон вымученно улыбнулся:
– Поверь, есть в деревенском совете пара страшных людей.
– Думаешь, будут проблемы?
– Кроме толкотни воды в ступе? Думаю, жадюга-землевладелец таки осмелится поднять вопрос о переизбрании старосты.
– По?лноте. В Талице любят Щуку, никто против него не скажет. Я побуду с отцом. А ты покажи им там!
***
Антон прошел по залитой солнцем улочке, по пути раскланиваясь с жителями этой оживленной деревни.
– Гой еси, Антон, – уважительно сказал встретившийся по пути плотник. Он крепко и сочувственно пожал ему руку и прихлопнул по плечу.
– Доброго дня, Антон, – сказала Евдокия Мелентьевна. Хоть и старенькая она была, а при виде Антона, поднялась с лавки, отбив поклон. Антон уж сто раз просил ему не кланяться, чай не барин, но старя Евдокия давнишнюю доброту Щуки старшего помнила и на сына его большую часть своего доброго расположения перенесла.
Антон остановился у большой и, по меркам этой деревни, просто роскошной избы. Что ж, у мельников других не бывает. Золотистая древесина, резной гребешок под крышей, ажурной резьбы наличники. От волнения перед грядущим Антон взял себя за гладкий подбородок большим и указательным пальцами.
Брился он не в угоду нелепому западному обыкновению, какое, к примеру, исповедовал упомянутый землевладелец, а силу того, что борода у него росла, прямо сказать, постыдная: жидкая и без курчи, точно у ордынцев, хотя иного внешнего сходства с последними Антон не имел. Все знают: жидкая бороденка – явный знак вырождения, с такой и невесту не найдешь. То-то дело Лавр! Антон ему по-белому завидовал. Вот кому ушли сила и богатство рода: медвежьего цвета, от уха до уха, кудрявая, густая, хоть в косы из нее заплетай.
Антон толкнул дверь мельницкой избы. Что он молодой – полбеды, куда хуже, что безбородый, аки де?вица. Куда там заседать в совете на почетном отцовском месте. Но никуда не денешься. Он миновал светлые сени, где его поклоном в пояс поприветствовала жена хозяина дома, а затем, через массивную дубовую арку, шагнул в светлицу.
За столом, вдоль окон с белыми занавесками, сегодня восседал совет деревни Нижняя Талица. Состоял таковой из шести высокоуважаемых старожилов. Их-то бороды, как и положено у добрых мужей, тянулись до груди. Впрочем, по части возраста больной старик в доме неподалеку превосходил каждого хотя бы на одно колено. Одежды собравшихся были незатейливы, сразу было ясно, что здесь нет никого из высоких сословий.
Жилистый кузнец, ярый стяжатель старых порядков и истовый последователь Сварога, сидел в черных, мешковатых штанах и асбестовом фартуке, заброшенном на голый торс. По блестящей шее было понятно, что он лишь недавно оборвал работу, чтобы поучаствовать в сходке. Мельник, хозяин дома, носил белую льняную рубаху с красной вышивкой на поясе и рукавах; по такому же образу был скроен сарафан его жены, что обслуживала скуповатый стол, и косоворотки аж семерых детей-погодок, которые и без того были похожи один на другого. У Амвросьи, что живет тут через два дома, тоже было семеро – всех схоронила, один Савка на свете кое-как прижился. А у мельника семеро и даже не хворают, вот какой крепкий род.
Справа сидел землевладелец. Глаза серые и цепкие, как у гадюки. Этот предпочитал дублет светло-коричневого оттенка с кожаными вставками, какие сейчас были в обыкновении на западе. Носил усы подковой, а бороду, пусть и густую, брил начисто – басурманин, что с него возьмешь? Сидел он рядышком с монахом.
Монах в своей снедающей скромности именовал себя «никчемушным почитателем Пророка». На людях он не смел вкушать ничего изысканнее постных щей и черного хлеба. Истово исполняя канонические обряды и говения, он не уставал клясть себя, а за одно и всех вокруг, за врожденную греховность и за слабое тело, требующее излишеств. При всяком подходящем и неподходящем случае приводил отрывки из Писания, стращая грешников. Антону этот щебетун вовсе не нравился: такой уважаемый чин носит, грамотен, столько тайных свитков прочел – казалось бы, глубже всех смертных должен суть вещей просматривать. У самого же глазенки юркие, заискивающие, подталкивает люд не к праведной жизни, а всё больше пожертвование сделать. Церкви в Талице, конечно, нет, только деревянная часовенка на отшибе, но освящена по всем правилам служителями Белхибарского Собора, чем местные до известной степени гордятся.
