По правую руку от монаха восседал купчина в синем в крапинку кафтане; лицо его с рождения было запорошено веселыми золотыми веснушками.
Закрывал сходку мытарь, сборщик податей и налогов. Этот членом совета не являлся, однако присутствовал на собрании по долгу службы. Пожилой сударь с постным лицом примчался аж из Белхибара, столицы этого края. Там же стоит престол столбового бояры Зайца, который и является держателем доброй части земель Юго-Западного края. Ах, славный Юго-Западный! Самый своевольный из семи краев Княжества, если не считать диких Северных Земель, где, кроме призраков и дикарей, вовсе никто не живет. Самый спорный из-за отношений с соседями. Самый беспокойный, если поглядеть на противоборство молодого крестопоклонничества с неканоническими, как их теперь называют, ученьями Белых Богов. Самый богатый, если считать только доходы от земледелия.
Присутствие мытаря объяснялось тем, что предстояло в том числе решить вопрос о размере оброка на грядущую осень.
Все шестеро устремили взгляды на вошедшего.
– Мы можем начать, Антон? – осторожно осведомился мельник.
Тот кивнул и неохотно занял место старосты Щуки во главе стола.
– Что ж, – нетерпеливо пригладил ус землевладелец.
Приступив с формальностей, он вознес пылкий хвалебен Светлым Богам, видя, как при этом сверкают огоньками черные очи кузнеца. Кузнец, конечно, ни на малость не верил в искренность прозвучавших слов. Затем беспринципный землевладелец возблагодарил Господа Бога, учтиво переглянувшись с монахом. Завершил благодарностью в адрес мельника, который бескорыстно согласился принять собрание.
– Имеется масса дел, скопившихся за время бездействия старосты. Как и водится, каждому следует изложить свое дело совету, – проговорил землевладелец, а Антон пока что потерялся в своих мыслях.
На повестке стояли рядовые вопросы: об отстреле опасной дичи вокруг деревни – ее что-то развелось уж очень много, особенно волков, – о расширении полей на будущий год, определении культур, которыми будут засеваться поля, о размере содержания часовни, кладов и других общинных структур. К обсуждению подключались разные члены совета, и только землевладелец, загребущие руки, не пропускал ни одного, демонстрируя свою всепричастность.
В отсутствие старосты сложилось, что в вопросах каждый тянул одеяло на себя, пытаясь решить вопрос не на благо деревни, а с наибольшей выгодой для себя, так что собрание, на котором решались обыденные, не требующие даже раздумий вопросы, затянулось уже на добрые два часа. Мужи спорили, ругались, мирились, учтиво пожимая руки, но на следующем же вопросе ругань занималась по новой. В очередной раз монах, будто подливая масла в огонь, самозабвенно и с фальшивым распевом зачитал стих о том, как спорщиков из каких-то, то ли былых, то ли вовсе выдуманных времен, затеявших спор на семь дней, в итоге скормили рысям. В чём была мораль, члены совета, кажется, не поняли, но проголосовали-таки по последнему вопросу.
Наконец слово дали скучающему сборщику налогов. И конечно, его вопрос предстоял оказаться самым неприятным. Говорил сударь с выраженным придворным наречением, протягивая ударные гласные.
– Придворные звездочеты ждут, что этот год выйдет богатым на урожай. Потому Его княжеское Высочество предъявляет ко своим боярам великие требования. Не забывайте, в ту осень, в связи с неурожаем, бояра Заяц милостиво снизил оброк на Талицу, дабы обеспечить благосостояние вашего обиталища. Но казна после кровопролитной войны с восточной ордой алкает! Посему быть, – резюмировал он, сведя долговязые кисти рук, – ваш досточтимый бояра спускает вам требование об уплате оброка равное прошлогоднему… умноженному на три.
Предложение было встречено возмущением каждого члена собрания. На три! А еще хотели дороги до соседних деревень отбить, открыть свою льняную артель для жима льна и выделки тканей. Куда там, с голоду б не помереть!
Спор понесло пуще, когда участники принялись за расчеты: сколько полей распахано вокруг деревни, сколько здесь живет трудоспособных мужей, сколько нужно на содержание вдовам и сиротам, сколько, вообще, можно получить ржи, ячменя, пшеницы и льна с действующих полей.
По малу багровел и землевладелец, постепенно переходящий с высокого купеческого наречия на всё более приземленные словечки. Понимал, хапужник, что львиную долю придется оплатить именно из его земельных доходов. Мужи долго препирались, пока один из них не заявил, что решение вопроса требует вычислений, которые с ходу не провести. Владевшие математикой землевладелец и купец вызвались выполнить расчеты зерна и дохода, получаемого деревней за сезон.
Княжеского чиновника это весьма раздосадовало, поскольку означало, что он застрял в этом староселье еще минимум на день. Но и без одобрения деревенского совета он уехать не смел: если деревня не примет заявленный оброк по добру, начнется долгая административная процедура расчета, принудительного установления и побрания оброка, которая потребует в разы больше усилий от бояры. Мытарю, ясное дело, за такое разгильдяйство неслабо прилетит по шапке, ведь его задача и заключается в том, чтобы, зная как и чем живет деревня, взять с хлебопашцев столько, сколько возможно, но без нарушения вольницы, документа о жизни деревни на боярской земле.
– Более никто не желает говорить? – спросил Антон.
Устав от минувшей перепалки, люди молчали, восстанавливая дыхание, но и переглядываясь друг с другом с заговорщически. Всякий ожидал, что кем-то будет вынесен еще один, не менее больной вопрос, о котором каждый вполне осведомлен, да не желает вскрывать этот нарыв.
– Тогда мы, с позволения нашего хозяина мельника, вновь соберемся здесь завтра в обед, когда расчеты будут завершены, – подвел итог Антон, спеша закрыть сходку.
Землевладелец решительно поднял руку:
– У меня, право, есть вопрос, коль остальные изволят молчать. И касается он старосты деревни.
– Староста Щука на излечении, идет на поправку, – с показным спокойствием ответил Антон. – Если более вопросов не имеется…
– Да ради Светлых Богов! – фыркнул землевладелец, удерживая скрещенными руки на груди и демонстрируя тем свою сдержанность. – Понимаю, уважаемые мужья, что дума вам глубоко неприятна, но что поделаешь, коль таково положение дел. Сколь глаз не вороти, как говорится. Деревне нужен староста!
– В деревне есть староста.
– Дорогой Антон, – милостиво улыбнулся землевладелец, – все понимают, что добрый Щука, на своем девятом десятке, уже одной ногой на том свете, побереги Господь его душу, – опять сделал уважительный кивок монаху и перекрестился.
Монах тоже наспех осенил себя и сложил руки на груди, будто в молитве, забубнил. Мельник лениво вторил этим двоим, купец потянулся тоже сотворить крестное знамение, но провел троеперстием только ото лба к пупу и на том сник. Кузнец только брезгливо поморщился.
Землевладелец со змеиными глазами продолжил:
– Щука уже как вторую луну не исполняет своих обязанностей. Нет смысла оттягивать, – он положил ладонь на стол и объявил страшное: – надлежит выбрать нового голову.
Повисло молчание, члены совета переглянулись. В душе каждый соглашался со сказанным и всё же не решался открыто поддержать постановку вопроса против действующего головы. Сместить добряка Щуку, который за двадцать лет своего «правления» вытащил деревню из лютой бедности, выстроил часовню, помог жителям открыть несколько лавок и производств, казалось немыслимым. Конец эпохи.
– Вообще-то, – несвойственно тихо кузнец буркнул себе в бороду, – и правда надобно что-то сделать.
Антон устремил на него жгучий взгляд, ведь с кузнецом-то у отца были самые дружеские отношения, и от него последнего он ожидал подобного хода. Кузнец же поспешил оправдаться:
– Мы тут сладились принимать решение о выплате оброка, – уютно окая, принялся растолковывать кузнец, – мотематику вот купец собралси вести, счета водить будет, цифирь собирать. А коли нет старосты, который такое решение одобрит, м-м, ну к чему, спрашивается, вся эта тягомотина?
Остальные недоуменно поглядели на уважаемого последователя Сварога. Сказанное им было непонятно, но перебивать никто не смел.
– А что ж? Мужи дорогие! – взыскательно оглядел он остальных, удивляясь их непрозорливости. – Княжескую вольную-то нашу давно ль видали? У меня в ларе хранится – могу принести. Там он же и сказано: «…а всякое решение совета Нижней Талицы касательно княжеских податей да будет утверждено избранным старостой деревни». Выходит, без старосты и решение об оброке не сладится.
Мытарь встрепенулся, выронив изо рта кусок солонины, и упер в стол обе ладони:
– Поддерживаю! Староста в деревне должен быть всегда и непременно! Без его-то одобрения, уж простите, грош цена всем вашим решениям, – ткнул указательным пальцем в скатерть. – Вековая традиция! Так-то, мужи, без старосты, почитай, и деревни-то нет. Предупреждаю! Ежели завтра, к вечерней, решения не будет, привилегию на рубку леса у Талицы заберут. Уж вы меня не первый год знаете, я прослежу. За каждый лиственничный ствол будете в Белхибар гонять и очередь на прием к бояре высиживать.
Антон грозно глянул на чиновника, понимая, что его угрозами руководит вовсе не фискальный порядок, а мелкий интерес скорейшего отъезда из этой не такой уж значительной в масштабах Княжества деревеньки.
– Отец жив, он только утром приходил в себя!
– У-й, и то верно, – забурчал из-под рыжей бороды купец. – Ну не по-людски же. Как он разозлится на нас, когда поправится и узнает, что мы, молодцы?, его уж и сместили. Ох, устроит нам старец Щука.
– Вот уж Щука-то лучше прочих бы уразумел наши действия, – заявил землевладелец. – Надо выдвигать кандидатов!
– И кто на примете? – ехидно спросил Антон.
Но землевладелец, сделал вид, что ехидства не заметил, наоборот – степенно кивнул в ответ на этот очень к месту заданный вопрос и завел о том, что новым старостой следует выбрать человека, конечно, обученного грамоте и счету, обязательно знающего иноземные языки, ибо Талица это вам не заглушье какое-то в глухом Северо-Восточном. Чай не медвежий угол, мы-де недалеко от западного большака стоим. Еще староста должен разбираться в делах учетных, чтить традиции и, конечно, владеть большими земельными наделами.
– Ведь кто будет лучше заботиться о земле, чем ее рачительный хозяин?
– А вот вам! – купец без стеснения выставил над столом пухлую дулю. – Нипочем я этого ростовщика не сделаю нашим головой. К нему уж и так треть рядовичей в закупы ушла – на полях горбатятся. Да он деревню с потрохами продаст в первый же свой день.
– Так, может, нам выдвинуть нашего дорогого купца? – тут же отразил землевладелец. – Ужто и купеческую грамотку пожаловали?
Купец покривился: больно топорный укол – землевладелец мог бы надумать и получше. Купца хоть и звали купцом, однако больше из уважения к этому состоятельному общиннику. Да и сам «купец» секрета не делал, что рода он даже не рядо?вого, а холопского. Хоть он и выкупился на волю еще по молодости, до купеческой грамоты ему еще сто лет возить по городам лен и шерсть, которыми он торгует. Купец и не обиделся, а почуяв куда дует ветер, ответил:
– Не нужно выдвигать нового человека. У нас уже есть способный малый, который в период Щукиного недуга занимался делами, – указал ладонью на Антона. – Так отчего б не оставить его?
– Я очень уважаю сына старосты, но слишком уж он молод. Куда ему управлять целой деревней? – не восприняв это предложение всерьез, благодушно ответил землевладелец, да было поздно.
– А что ж? – поднял голову кузнец. – По-моему, у него до сих пор получалось. Явно же, вот, Антон наш! Да всё как было сказано: он и грамотен, и по-западному что-то могёт, и честен, и о деревне болеет. Да и тятька его кой-каким премудростям, поди, обучил.
«По-западному могёт», конечно, было преувеличением. Старый Щуки и правда между делом научил Антона именно что какому-то западному языку, да Антон и понятия не имел, где страна с этим каркающим, шипящим наречием лежит и даже как она правильно называется, то ли Святая, то ли Священная империя и еще каких-то там наций, Бог ее знает. Говорят, это даже и не страна, а кучка мелких княжеств. На западе у них с языками вовсе непонятно, трех шагов не ступишь, чтобы границу очередного графства-швабства не пересечь, и везде говорят по-своему. «То-то дело у нас в Княжестве», – тоскливо думал Антон, отвлекшись от неинтересной болтовни за столом. От Старецграда в Западном до Порта Соя в Восточном – сорок пар лаптей истопчешь дорогами, а язык всё один. Говор, конечно, разный. Колька на нижне-княжеском бачит, как и многие тут в Талице. Кузнец, он из Сварги родом, по-северному окает. А всё едино, захочешь – поймешь, никуда не денешься.
«Ох, вот бы сейчас, как отец по молодости! Котомку через плечо и дай Бог ног до края света идти, а не этой грызней заниматься», – с тоской выдохнул Антон, но быстро подавил эту малодушную мысль.
– …Так что думаю, предложение, внесенное купцом, вполне разумно. Я тоже за Антона, – тем временем согласился и мельник, изобразив на лице извинения перед землевладельцем.
Последний явно был не готов к такому повороту.
– Ну а… а что ж реликвия?! – разыграл он последний козырь, ударив ладонью по столу.
Члены совета разом повернули головы в его сторону.
Вот так так.
Тут-то Антон понял, отчего ростовщик на протяжении всей сходки выглядел таким взволнованным. Молодой Щука полагал, что руководит землевладельцем лишь корыстный интерес должности, но теперь становилось ясно, что та была еще и дорожкой к более ценной, чем сами богатства, вещи.
– Да-да, уважаемый совет! – пылко оглядел землевладелец каждого поочередно. – Не забыли? Реликвия Великих Героев, что хранится в Нижней Талице уж много веков. С годами мы о ней позабыли. А ведь Княжеский монетный двор выплачивает огромные суммы за подобные вещи. Глядишь, отдали бы безделушку да не только на этот год остались при своем, но и получили бы привилегию от налога еще на пару лет. Чем вам?
– Так ведь никто не знает, где она схоронена. Кроме старого Щуки ж.
– Разве? – с нажимом спросил землевладелец и даже привстал, уперев взгляд в Антона. – Сегодня отчаянные времена. Я понимаю, что старший Щука ревностно берег вещицу, но когда как не сейчас нам ею воспользоваться?
– Я от совета ничего не скрываю, – твердо заявил Антон. – Отец не поведал мне ни о том, что это за предмет, ни где таковой сокрыт.
– И мы должны в это поверить? – усмехнулся землевладелец. – Не слишком ли расточительно обладать такой вещью в одиночку, Антон?
***
Собрание длилось еще долго, более и более походя на допрос, возглавленный пристрастным землевладельцем. Все знали, что Щука и, следовательно, Антон были каким-то образом породнены аж с потомками первых героев и что сквозь века к старому Щуке пришла одна из вещей истинных героев. Такие вещи, как всем известно, обладают воистину сказочными свойствами. В чём заключалась сила предмета, схороненного в Талице, никто не ведал, но одно его существование порождало розни.
После собрания хмурые мужи побрели по домам раздумывать над случившимся. Антон, выйдя на улицу, отметил, что солнечное поутру небо уже накрепко сковали тёмно-серые тучи, увидев в том плохое предзнаменование. Он отправился домой, размышляя как бы не допустить ростовщика, который, без сомнения, имеет большой вес в совете, до управления деревней. Однако на подходе к дому услыхал, как оттуда доносятся нечеловеческие крики и немедленно поспешил к отцу! Ведунья уже начала операцию.
II
Юго-Западный край, подле твердыни Серый Камень
Горячий ветерок аллюром пролетел через равнину, в нижней части которой тянулась извилистая, синяя нитка – один из притоков реки Родная, основное течение которой лежало на востоке отсюда.
Всадник вошел под сень молодого дерева, спешился, придержав коня под узду, снял разогретый солнцем железный шлем причудливой, со всех сторон закрытой конструкции. Вдохнул полной грудью. С дерева свисали ветки: снизу все ощипанные, разоренные, зато у макушки сплошь облеплены желтыми ягодками. Алыча. Солдаты ее обобрали задолго до того, как созрела. И до макушки бы добрались, да ветки еще тоненькие – не залезешь.
Воин стянул рукавицы, тоже окованные железными пластиками, и провалился взглядом в чистейшее небо с милым сердцу изумрудным отливом. «Скоро станет еще зеленее», – подумал он. В середине лета, особенно в жаркие дни, небо всегда обретало этот красивый зеленоватый отсвет. Воин обернулся на груду камней в паре верст от берега. На вершине холма высились военные укрепления – твердыня Серый Камень.
До границы со Странами Объединенного Духовенства на западе не более пятидесяти верст. Там же, но чуть южнее да через Тихое море, лежит статный Царьград. Когда-то статный, а сейчас, говорят, в упадке: крепости порушены, дворцы травой поросли, торговля квелая. «Ох, а всё равно хотелось бы и там побывать», – с улыбкой подумал воин.
Пойди отсюда на восток, к основному течению реки Родная, и на восточном ее берегу найдешь крупнейший портовый город Княжества – Порт Правый, который, в свою очередь, уже стоит недалеко от границы с Великим Халифатом, другим могущественным соседом. Не так давно еще были тут ордынцы с военными машинами, но прежний княже Дмитрий Иванович, да светится имя его, устроил им. Прогнал дикарей назад в их столицу. Вот это здоровенный, сказывают, городище! Якобы разбиты по всему городу зеленые сады, чтобы давать тенек. Что через весь городя бегут ручьи в рукотворных руслах да с чистейшей водой. Город, у которого, верите ли нет, вообще нету ни стен, ни оборонительных башен. «Хм, поди, брешут». Чудное у него название, кстати, не то Амбар, не то Хлев.
«Сарай! – вспомнил воин, тут же мысленно укорив себя за такое невежество; пятидесятнику, кем он является, такое легкомыслие не по стати. – Да, Сарай-Берке, по имени хана Берке, одного из правителей».
Юго-Западный край в веках оставался самой спорной территорией Княжества, на которую чаще других посягали и западные, и южные полководцы, но сегодня, согласно Вышеградскому договору, именно так лежали границы между соседями. Этот маленький приток реки Родная, даже не имеющий собственного имени, сегодня представлял границу между миром и войной.
– Докладываю! – отсалютовал подоспевший солдат.
Пятидесятник, удерживая железные рукавицы под мышкой, обернулся на подошедшего и сразу отметил неряшливый вид подчиненного: трухлявые лапти, нестираные штаны, затасканный летний холщовый охабень. Разве что борода чиста и расчесана, а толстые усы еще и торчат кверху, аки крылья.
«Ладно, – усмехнувшись, подумал пятидесятник, – за такие усищи спускаю неряшливый вид».
В одной руке солдат держал круглый щит, в другой – бердыш. Уютно окая, он доложил:
– Лукари, значит, косулю шмакнули, а еще в силок угодил вепрь, токмо борзый до жути, еле умолотили хряка. Свежевать-то здесь, буди?
– Нет необходимости, – покачал головой пятидесятник, придержав узду встрепенувшегося коня. – Соорудите носилки, чтобы унести туши в крепость, там повара с них побольше смогут добыть, – проговорил он совершенно без акцента.
Солдат салютнул и убежал донести распоряжения остальным.
Над рекой вновь пробежал ветерок, взъерошив гладкую как стекло поверхность. Офицер, потянув коня под узду, зашагал к солдатам.
Это Тим Шато в должности первого помощника пятисотого воеводы Явда?та распорядителя твердыни Серый Камень. Тим в свои двадцать пять уже пребывал в достойном звании пятидесятника. Такой чин вкупе с назначением на должность помощника командира приграничной крепости и аж пятисотого воеводы многим виделись как неприкрытое кумовство. Однако такое суждение было ошибочным, ибо ребенок, выросший в сиротском церковном приюте далеко-далеко на западе, и на своей-то родине не имел никаких высоких знакомств, а уж на эти земли и вовсе пришел голяком. Голубоглазый, русоволосый, он легко смешался с местными.
При крещении, небогатой выдумкой тамошнего церковного настоятеля, мальчишка был наречен Тимофе?ос – «почитающий Бога». Но сложное имя почти сразу обстриглось в Тим.
А с родовым именем вовсе глупо получилось. От рождения у сироты, понятное дело, никакого родового имени и не было. Церковный приют располагался в селе, которое звали Шато де Ревель, но чаще все говорили просто «Шато». И в день вступления Тима в возраст, в четырнадцать лет, остановилась в этом селе контора ганзейских кнехтов. Это такие наемники, что стерегут обозы торговцев из Ганзы, северо-восточного торгового союза.
«Хэй, юнге», – с хрипотцой тогда крикнул загорелый, щетинистый мужик за столиком, поставленным прямо на улице – явно пьяный. Рядом табличка: «Rekrutierung». Мужик ради смеха предложил идущему мимо церковному курёнку в белой мантии стать благородным воином и любимцем женщин!
А Тим возьми и согласись. У курёнка что, сбор недолгий: забежал в общую келью, собрал узелок, повязал на палку да перекинул через плечо. А когда нового, четырнадцати зим отроду кнехта записывали в гильдейскую книгу, тот так и назвался: Тим из Шато. Это уже спустя годы Тим, прочтя умную книгу, узнал, что родное село-то называется просто Ревель. И стоит в нём барское поместье – шато де Ревель. Тут-то и стало ясно, что «шато» – не часть названия, а просто такой дворянский дом. А куда денешься, коль ты уже записан как Шато?
Размышления о былых временах вдруг оборвало донесшееся до слуха гоготание солдат. Шато нахмурился: ему не нравилось, когда подчиненные проявляли вольности, поскольку видел в том проявление негодной дисциплины, а негодная дисциплина была, в его понимании, следствием неумелости лидера. Лидером тут был он сам.
Пятидесятник натянул чудные блестящие рукавицы, оставив шлем с ватным подшлемником на седле. Этот офицер был единственным в крепости, да что там, пожалуй, единственным во всём Княжестве, который носил полный латный доспех на высокий западный манер – его гордость, богатство и подлинный магнум опус. Доспех этот до последней заклепки был спроектирован и изготовлен Тимом вручную. Купить такой местного производства было попросту невозможно, как из-за отсутствия сырых материалов, так и самой традиции бронного дела в этих краях. Можно было заказать похожий комплект на западе, но даже плохонький образец обошелся бы в сумму, которую пятидесятнику полжизни копить.
Искусству изготовления диковинного доспеха научила рукописная книга неизвестного автора, привезенная Тимом с родины и изложенная еще на его родном языке. Зачитанная в буквальном смысле до дыр, она рассыпалась в руках от неосторожного прикосновения, но желтые листы, словно неиссякаемый источник, вновь и вновь демонстрировали давно врезавшиеся в сознание чертежи и диаграммы с новой стороны. С головой захваченный идеей создания полного металлического доспеха, обеспечивающего защиту каждой части тела, но сохраняющего солдату подвижность, Тим потратил десятки мер серебра и четыре года жизни на то, чтобы воплотить проект.
В ближайших городах не было построено ни одной литейной с тиглем, которая бы могла выплавлять большие листы высококачественной стали, годной для пластин доспеха. Поэтому многие детали были заказаны за границей или куплены у случайных коробейников. Последних в оборотистом Юго-Западном, по счастью, пруд пруди. Доспех был сконструирован и подогнан Тимом самостоятельно вплоть до точки[1 - Точка (старорусск.) – старинная мера длины, равная 1/2800 аршина или ?0,2 мм.], представляя собой цельнометаллическую конструкцию, усиленную стальными листами в неподвижных местах. Под стальными листами кольчуга, а под кольчугой – хлопковый ватник, который на зимнее время может заменяться на шерстяной.
Жаркому климату Юго-Западного такая броня была не под стать: на летнем солнце голые пластины железы разогревались до страшных температур. Однако Тим, так горячо полюбивший бронное ремесло и увлеченный идеей, не замечал этих недостатков. Над рядовым дурачком, который с ног до головы заковался в блестючее железо, только бы и посмеялись. Но Тим был не дурак, да и давно уже не рядовой.
Звание пятидесятника, понятное дело, означало, что он вправе вести под своим стягом до пяти десятков солдат. Стяг Тим себе пока не придумал, да и пятидесяти солдат у него не было, поскольку все двести голов, приписанных к Серому Камню, находились в подчинении пятисотника Явдата.
Подойдя к отряду, Шато удовлетворенно оглядел добытые туши, а следом и солдат – те сразу притихли и с чего-то даже построились в шеренгу, хотя приказов он не отдавал.
Серый Камень – молодая фортификация у юго-западной границы Княжества, расположенная на невысоком, солнечном холме, окруженная плешивым карликовым леском, что успел отрасти после вырубки при возведении крепости.
