До погоста было километра два.
Мы шли медленно, слушая трели птиц и крики петухов, доносившиеся со стороны деревни.
– Я ведь сразу догадался, – заговорил Миронов, – с какой целью ты вдруг подался в этакую глухомань. Сперва было обиделся на тебя. Ведь столько сил в тебя вложил, надеялся, что, когда на пенсию уйду, ты станешь мне отличной заменой. Способный ты, Алексей. Сегодня вот лишний раз доказал. – Борисыч на секунду остановился. – А потом почитал дело твоё, покумекал и понял, что из-за отца ты в Подковы эти подался. Дело, конечно, благородное. Что называется, дело чести. Сейчас не каждый отважится на такой поступок. Все усилия только на карьеру или на деньги. А ты из другого теста.
– Перехва?лите, Анатолий Борисович, – не удержался я, почувствовав себя неуютно. – Я уж, честно говоря, начинал жалеть в последнее время. Дело-то о карьере никуда не двигалось с места. Ни одной зацепки не находилось… До недавнего инцидента на почте.
– Но нашлось же. Я, Алексей, со своей стороны тоже пытался кое-что раскопать по поводу этого карьера.
– И что?
– Мутное дело. В восемьдесят третьем явно торопились его замять. Сначала было наших послали в Подковы, чтобы во всём разобраться. Но тут же из столицы пожаловали чины из КГБ. И дело перешло им. Так что даже ни единого документа, которые успели составить следаки из нашего отдела, не осталось в архиве.
– Да. Это-то в своё время и напрягло меня больше всего.
– Но одна ниточка всё же вывела меня на бывшего директора этого карьера, – продолжил Борисыч.
– На Гарина? – удивился я.
– На него самого. На Константина Георгиевича.
– Он жив?
– Живее всех живых. Затихарился в Билимбае. Это посёлок под Первоуральском.
– Далеко же забрался.
– Бросил всё в городе, включая свою семью, и залёг на дно, будто какой рецидивист. С чего бы ему бежать в этот медвежий угол?
– Что-то сильно напугало его, – предположил я.
– Или кто-то, – снова остановившись и утерев со лба пот, согласился Борисыч. – А ты знаешь, что перед этим мифическим оползнем дела на карьере шли из рук вон плохо?
– Нет. Мне помнится, что, наоборот, в семье у нас стали появляться лишние деньги. Отец мне даже на пятнадцатилетие купил спортивный велосипед. Знаете, со скоростями такой и с тонюсенькими колёсами. Я ещё собирался к нему из Перволучинска на работу в гости приехать. Но он запротестовал. Говорит, все спицы повылетают, потому что дорога тамошняя для таких колёс не предназначена.
– Деньги, говоришь? Это странно. Потому что карьер почти не работал. По крайней мере, официально. Дамба, через которую на Перволучинск дорога шла, стала разрушаться, не выдерживала уже гружёные песком «КамАЗы». Город составил смету, и получилось, что не выгодно эту дамбу восстанавливать – песок с гравием ремонта не могли окупить. Попытались проложить через лес подъезд до Лазарева – через деревню там одна ветка железнодорожная проходила для товарных составов, но и с этим не справились, бросили, не сделав и трети. Однако карьер не закрывали. И кроме того, как мы теперь знаем, обустроили на почте депозитарий. Спрашивается, ради чего работать в две вахты, если нет возможности вывезти куда-либо свою продукцию? Откуда деньги у Мистера Биста?
– Что?
Борисыч улыбнулся. Я попался на очередную его цитату.
– В общем, Алексей, – продолжил Миронов, – тебе бы съездить в этот Билимбай и хорошенько так потрясти Гарина.
– Непременно съезжу. В выходные. Управлюсь за два дня?
– Не управишься. Два дня только в один конец на поезде. Но на этот счёт ты не переживай. Я тебя подстрахую, когда вернусь из Перволучинска. Пару деньков подежурю в Подковах вместо тебя.
– Спасибо, товарищ капитан.
– Как-никак, мы по «делу о японских часах» в одной упряжке до тех пор, пока начальство не прикажет упрятать его в архив. Так что ещё как минимум неделя у нас есть.
Наконец мы добрались до погоста.
Борисыч присел на лавочку, тяжело дыша и без конца вытирая с раскрасневшегося лица пот.
Я прополол могилу, успевшую немного зарасти травой с тех пор, как я был здесь последний раз.
Я думаю, что Миронов решил прогуляться больше из-за того, чтобы никто не помешал нашему разговору о его неожиданных сведениях о карьере. Впрочем, имена на плите он всё же внимательно прочитал и сверил со списком.
После этого мы вернулись в отделение. Время на часах стремительно приближалось к семи.
Я попытался снова дозвониться до Лены, но трубку на другом конце так никто и не взял. Я понимал, что с каждым часом упускаю возможность нашего примирения. Наверняка она ждала моего приезда и хотела смотреть мне в глаза, когда я буду объяснять ей, по большому счёту, малообъяснимые вещи. Меня это не смущало – я прямо сейчас готов был отправиться в город и всю ночь напролёт петь серенады под окном Лены. Но обстоятельства будто возвели стену на пути к Перволучинску. Да и сил у меня почти не осталось.
Борисыч всё то время, пока я висел на трубке, что-то записывал на бумаге и с жалостливым видом то и дело посматривал на меня, покачивая, словно автомобильный болванчик, круглой лысеющей головой.
– Пожалуй, пора, – сказал наконец он, видя, что я не могу оторваться от бесполезного телефона.
Я ожидал опять какого-нибудь афоризма, но Миронов к сказанному ничего не добавил.
Мы молча дошли до почты, по дороге прихватив с собой Марину. После отъезда Борисыча нужно было привести все помещения в порядок, чтобы прямо с завтрашнего утра Вера могла продолжить работу в обычном режиме.
В девять часов начало смеркаться. На востоке небо заволокли пока ещё далёкие тучи. В сумерках они были похожи на высоченные горы, начинавшиеся где-то за полосой леса. Потянуло прохладой. Пахло дымом от сгоравших берёзовых дров и густой прелью, доносящейся из болот.
Возле почты нас поджидал успевший подружиться с капитаном Пират.
Внутри здания мы провозились до темна – поставили на место коробки в архиве, заперли депозитарий и подвинули на место шкафы.
Нетленные мощи так и неопознанного мужика мы перенесли в мироновскую «шестёрку», предварительно накрыв задние кресла плёнкой. Я опять удивился видом раны на голове – она сделалась ещё меньше. В этот раз точно. Даже кости черепа как бы нарастали вокруг дыры, подобно тонкому льду. В судебной медицине я был не силён, и с процессами, которые происходят в организме после его смерти, во всех подробностях знаком не был. Может быть, так оно и должно быть, решил я и благополучно об этом забыл.
Марина бегала с ведром и шваброй, ворча по поводу худой крыши. Гороподобные тучи предвещали дождь, а это означало, что завтра утром опять придётся расставлять по залу и коридору тазики и расстилать тряпки.
Закончили мы в 22:20.
Пока стояли возле крыльца, ожидая, когда выйдет Марина, Миронов с загадочной улыбкой всматривался в фонарь. А потом ни с того ни с сего начал читать стихи:
– Нет, мы не стали глуше или старше, мы говорим слова свои, как прежде, и наши пиджаки темны всё так же, и нас не любят женщины всё те же. И мы опять играем временами в больших амфитеатрах одиночеств, и те же фонари горят над нами, как восклицательные знаки ночи.
Он замолчал, посмотрел на меня и зачем-то подмигнул.
Пират глухо гавкнул и завыл, тоже уставившись на фонарь.
– Бродский, – добавил Миронов. – Всё образуется, Алексей. Всё образуется.
В тот вечер я уже совсем не мог соображать, поэтому лишь задним числом, значительно позже понял, что этот стих Борисыч прочитал по поводу моей Лены и наших с ней временных затруднений, о которых каким-то образом догадался.
Когда Миронов уехал, я проводил Марину и еле доплёлся до своего дома. Кое-как сбросив с себя форму, я было потянулся к телефону, чтобы ещё раз попытать счастья, но быстро сообразил, что не смогу связать и двух слов, если Лена возьмёт трубку. Дополз до кровати, укутался в одеяло и провалился в чёрную бездну.
8
Снились мне летающие фонари, а по ним, похожий на толстую обезьяну, прыгал Миронов. Уцепившись за очередной фонарь, он смотрел на меня сверху и манил рукой, крича: «Цезарь! Цезарь! А у Ленки-то твоей прохудилось». Я силился ему что-то ответить, но из уст моих вырывалось только глухое «му». Потом я почувствовал, что стою босиком в тёплой луже, а внутри меня звонит телефон. Я посмотрел себе на живот и ужаснулся – в нём оказалась дыра, из которой ручьём, завиваясь в тоненькую спираль, вытекала кровь. «Мутанты», – смог наконец крикнуть я.
И проснулся.
За окном моросил дождь. Раскачивались почерневшие от влаги ветки деревьев. Повсюду шумело, шуршало и стучало. Сразу со всех сторон. Я подумал, что дождь каким-то образом проник и в мою спальню, но это был не он. Это кто-то гремел посудой у меня на кухне.
Я выскочил из постели, поискал глазами свою форму, но ничего, кроме джинсов и свитера, не нашёл.
Через минуту на пороге показалась Марина.
– Это ты кричал? – спросила она, вытирая руки о полотенце.
– А ты чего? – только это я и смог промолвить, с глупым видом уставившись на Марину.
– Ничего. С утра проведать тебя пришла. Ты ж вчера вообще никакущий был. Смотрю, у тебя и дверь на улицу нараспашку. Подумала, может, чего случилось. Зашла – а ты как убитый спишь. Тормошила тебя, тормошила – ни в какую. Послушала – дышишь. Ну, думаю, слава богу. Хотела уйти, но решила холодильник проверить. Открыла – а там шаром покати. Одёжка вся мятая-перемятая. Ты уж прости. Не удержалась. Покушать сготовила и форму твою стирнула.
– Спасибо, конечно, – медленно приходя в себя, пробормотал я. – Но не стоило.
– Да не переживай ты так. Не клеюсь я, лейтенант. Просто по-человечески жалко стало. Нужен ты мне больно. Хм.
– А который час?
– Двенадцать.
– Шутишь?
– Ага. А сейчас на арену выйдет Олег Попов, – поёрничала Марина.
– Е… – хотел было выругаться я не по-детски, но осёкся и стал натягивать на себя джинсы.
– Ненормальный, – махнула рукой Марина и удалилась из спальни.
Когда я, одевшись, вышел в общую комнату, на столе уже стояла тарелка, на которой дымились макароны с подливкой. А Марина исчезла, словно её и не было вовсе.
Нехорошо опять получилось, подумал я. Но эта её манера появляться без зова в самые неподходящие моменты меня напрягала, хотя теперь я и был убеждён в том, что Марина делает это без всякой задней мысли. Нервы мои были ни к чёрту. Хорошо, что в голову ей не пришла идея спуститься в погреб. Ведь там среди банок с огурцами я хранил злополучный палец – свидетельство моего самого настоящего должностного преступления. Спирта нашлось только на пол-литровую банку, да и в качестве его я сильно сомневался.
Аромат подливки сводил с ума. Да и куда мне было спешить? Весь день у меня сегодня свободен. Засуетился я только по инерции, привыкнув за последние пару дней к такому насыщенному графику.
Я сходил в ванную. Умылся. Сбрил успевшую отрасти щетину. И с минуту рассматривал в зеркале своё осунувшееся лицо. Сдал я, конечно, конкретно. Сделался похож на больного.
– И нас не любят женщины всё те же… – промолвил я, вспомнив слова из Бродского, которые продекламировал мне вчера Борисыч.
Покушав и в душе? поблагодарив вездесущую Марину, я решил всё-таки съездить сегодня в город. Может, после того как поговорю с Леной, удастся пересечься с Мироновым и узнать новости о нашем самоубийце раньше. Не хотелось без дела сидеть в Подковах и ждать у моря погоды.
Заправив из канистры «уазик», я нетерпеливо вырулил на дорогу и отправился к своей цели.
Однако проехать мне удалось немного. За маревом продолжавшего моросить дождя возле дамбы навстречу мне уже спешила жёлтая точка. Это Борисыч возвращался из города в деревню. Поравнявшись на узкой дороге, мы притормозили напротив друг друга. Я открыл дверь.
Миронов, опустив громко взвизгнувшее стекло, был в этот раз не улыбчив.
– Поворачивай, – сказал он. – Есть важные новости.
Я кивнул, захлопнул дверь, развернулся и поехал следом за «шестёркой». Город никак не хотел впускать меня за свои глухие границы.
Оставив машины на улице, мы с капитаном поспешили в дом.
– Ну и погодка, – промолвил Борисыч, разуваясь и снимая куртку. – Вчера ещё было лето. И на тебе – самая настоящая осень. Сегодня прогноз слышал – август обещают аномально холодным.
– Новости, новости, Анатолий Борисович, – как нетерпеливый ребёнок, пролепетал я.
– Да-да. Новости, Алексей. Я помню зачем приехал. Чайку бы горяченького сейчас жахнуть.
– Жахнем, товарищ капитан. Да он ещё, наверное, и не остыл. Сейчас организую.
Я налил в фаянсовые бокалы чаю, достал ложки, поставил на стол сахарницу и приготовился слушать.
– Хочу сразу предупредить, – начал Миронов, сделав большой глоток, – что речь пойдёт о вещах для тебя, Алексей, не совсем привычных. Из области, что называется, конспирологической.
– Анатолий Борисович, я уже ничему не удивлюсь, честное слово. Так что можете без вступлений.
– Ну хорошо. Тебе фамилия Ракитов о чём-нибудь говорит? Из того, что ты успел нарыть о случае на карьере.
– Ракитов? – задумался я. – Да нет. Я бы запомнил.
– Так вот, этот Ракитов Вениамин Андреевич и есть тот, кого мы нашли в подвале. И человечек этот не из простых. Целый полковник бывшего КГБ. Сейчас это называется ФСБ. Но это волк стреляный. Сорок три года. Давно как в отставке. И последние десять лет провёл в самой настоящей психушке. А до того, как там оказаться, полтора года отсидел по делу о госизмене; в восемьдесят пятом был признан невменяемым и перемещён в психиатрическую клинику с диагнозом «шизофрения». И как ты думаешь, где он нарисовался по своей службе последний раз перед тем, как его арестовали?
– Где?
– На том же самом месте, где позже решил свести счёты со своей жизнью. На почте. Тот инцидент в восемьдесят третьем, о котором все вроде и помнят, но ничего конкретного не могут сказать. Вот тебе, Алексей, конкретика: человеком, который якобы требовал, чтобы ему дали позвонить в Америку, был Козырев, наш водитель «КамАЗа», а приехавшим разобраться в инциденте – Ракитов. Уж не знаю, чего наш Николай на самом деле искал в депозитарии – полагаю, что вовсе не позвонить пришёл, – но точно известно, что Ракитов его в конце концов застрелил. Сам он при этом был ранен, и нашли его в почтовом подвале без сознания и истекающим кровью. Формально за убийство Козырева он и был арестован. Но что на самом деле стояло за этой разборкой, никто не знает. Возможно, Николай тоже был вооружён и стрелял в майора. Как я ни старался, но выяснить ничего не сумел.
Я молчал, пытаясь переварить услышанное. Теперь было понятно, чей палец спрятан в моём подвале, и почти понятно, каким образом он появился двенадцать лет назад в холодильнике у матери Марины. По-видимому, она оказалась в комнате выдачи на почте в тот самый момент, когда Ракитов терял сознание, а Николай лежал бездыханный. Она-то и забрала палец. Только зачем? Может, Ракитов сам её попросил перед тем, как отключиться? Если в тот раз они тоже пришли за таинственными часами, то почему механизм так и остался в ячейке? Не успели ввести код? Или Козырев не позволил ценою своей жизни? Ракитов знал, где искать палец. Спустя двенадцать лет появился в доме Марины и без лишней суеты за какой-нибудь час успел достать его из банки и преспокойно вернулся на почту. Так и получается, что он сам лично вручил Ксении палец и попросил его сохранить. Та с испугу ничего не стала говорить об этом нахлынувшим в депозитарий гэбистам. Потом получила письмо от Ракитова. Поехала к нему в психушку. А уж он, будучи подкованным в деле психологической обработки, втёрся в доверие, выставил себя жертвой. И Ксения до самой своей смерти хранила в тайне своё участие в этом деле даже от дочери. Моя спонтанная теория выглядела вполне логичной. Оставалось только понять истинное предназначение злополучных часов.
– Но дело усложняется ещё и тем, – продолжал тем временем Миронов, – что Ракитов заведовал в КГБ не самым обычным отделом. Он не занимался шпионами или диверсиями, вообще никакого отношения не имел к обычной государственной безопасности. Он занимался инцидентами, связанными так или иначе с НЛО.
– Что?
– Ты не ослышался. То самое НЛО, о котором сейчас трындят из любого утюга. Тогда эта тема была ещё под строжайшим секретом. Я полагаю, что и о проекте «Сетка» ты тоже ничего не слышал?
– Нет. Никогда не интересовался инопланетянами. Видимо, совершенно отстал от жизни. Только не понимаю, как вам удалось обо всём этом узнать?
– Я не знаю всё обо всём, я знаю немножко про чуть-чуть, – сказал Миронов и посмотрел на бюст Наполеона.
Я не совсем уловил смысл этой витиеватой фразы.
– Плохие парни, – пояснил Борисыч и щёлкнул Наполеона по носу. – Фильм с Уиллом Смитом. Не видел?
