Мадам Багдасарова поправила очки и вместе с медсестрой уткнулась в фото.
– У Элеоноры глаза синие, – поясняла Лиза. – А у этой карие. Нос вздернутый, губы пухлые, грудь большая. Элеонора изящная, худая, высокая. А эта коренастая какая-то, и ноги короткие и плотноватые.
– И правда. – Багдасарова подняла глаза на медсестру, положила руку на грудь. – Ох, Лиза, успокоила. Может, и вправду не она это.
– Вам надо успокоиться. Поспите.
– Да, я хочу вздремнуть.
Оставив мадам в тишине, Лиза тихонько вышла из комнаты. Все, о чем вспоминала Багдасарова, не оставалось тайной для мадам Васнецовой и мадам Полянской. Сплетни, слухи мгновенно разносились по телефонным каналам, благо аппараты были установлены в каждой комнате. Оценив ситуацию, Лиза задумалась: «Надеюсь, Багдасарова не успела двум своим подружкам Сорокам натрещать, кого разглядела на фотографии. Иначе весть, что Элеонора блудница, окрепнет в умах подружек, и тогда жди беды. Неизвестно, как Сороки отреагируют и что выкинут. Может, Багдасарова поспит и забудет?»
Только Лиза направилась на пост заполнять документацию, как показалась фигура доктора Бородина, последовавшего за симпатичной медсестрой. «Только его еще не хватало», – подумала Лиза. Доктор словно ходил за ней по пятам и искал подходящую обстановку, чтобы поговорить наедине. Лиза не знала, куда от него деться. Она каждый раз всячески старалась избежать с ним встречи, потому что боялась ему нагрубить. Она чувствовала, что ведет себя с ним непрофессионально. Ей не всегда удавалось соблюдать субординацию, как положено между врачом и медсестрой. Лиза говорила с доктором надменно и порой перегибала палку, но ничего не могла с собой поделать. В голове фразы строились иначе, а язык не слушался и выдавал резкие интонации.
– Э-э-э, последний наш разговор закончился недопониманием, – тихо, чтобы не услышали проходящие по холлу люди, произнес доктор. – Я бы хотел внести кое-какую ясность.
– Мне все понятно, доктор, – не поднимая на него глаз, отчеканила Лиза. – Можете не утруждаться объяснениями. – Лиза всем своим видом демонстрировала, что она сильно занята заполнением документов. – У меня нет к вам вопросов.
Неожиданно ожил постовой коммутатор. Тотчас же красная лампа над одной из комнат начала мигать, показывая, где нуждаются в помощи медсестры. Лиза обрадовалась, что пришло спасение в виде удачного повода увильнуть от дальнейшего разговора с Бородой.
– Доктор Бородин! Мне некогда. – Лиза указала на мигающую красную лампу. – Надо работать. Меня ждет мадам Ковальчук.
Лиза схватила тонометр и стремительно подорвалась с места.
– Что случилось, мадам? – спросила Лиза.
– Лиза, дорогая, мне так плохо. Померь давление.
Мадам Конь сидела на краю кровати. Вид у нее был бледный и неважный. Лиза без лишних слов, принялась за дело.
– Давление в порядке. Пульс в норме, – сказала Лиза. – Что вас беспокоит?
– Мне очень плохо. Очень.
– Вызвать врача? – уточнила Лиза.
– Нет не надо, – вздохнула мадам Ковальчук. – Он не поможет.
– Так в чем дело?
– Душа болит, – грустно ответила мадам, придерживая руку на груди. – Все из-за этой стервы, Элеоноры.
«Опять мадам – причина потревоженных душевных ран», – подумала Лиза. Она очень быстро осознала основное правило сестринской деятельности. Заключалось оно не только в выполнении должностных обязанностей, но в большей степени в лечении словами, пребывании рядом с больными, поддержке их. Уколы уколами, капельницы капельницами, а доброе слово, поддержка порой эффективнее любого лекарства. Только преданные лечебному делу сотрудники и просто люди с большим сердцем могли быть милосердными и находить общий язык с каждым пациентом. Иногда больного надо всего лишь выслушать. Мадам Ковальчук явно была настроена поговорить откровенно. Лиза села глубже в кресло, не стала перебивать и дала возможность выговориться.
– Как видишь, красавицей я никогда не была, – указывая на свое лицо, безрадостно произнесла мадам Конь. – На любителя. А мужчины предпочитают женщин-кошечек: красивых, мягких, пушистых, заботливых, хозяйственных и покорных. Еще лучше, если дамы будут держать рот на замке и не часто высказывать свое мнение. Но, как понимаешь, это все не про меня. Что непривлекательная внешность, что мой волевой характер и боевой нрав, годами отточенный спортом, – все это отпугивало сильных кандидатов. В девках не ходила. У меня были мужчины. Но ко мне словно магнитом тянуло слабых.
Ковальчук встала с кровати и медленно подошла к своей стене почета и славы, где на полках аккуратно были разложены ее награды, медали, кубки и грамоты, привезенные из дома. Стена переливалась золотыми отблесками металла, пестрила разноцветными лентами медалей, гравировками, напоминающими о ее выдающихся достижениях.
– Спорт не любит слабых. Они там не задерживаются, – рассматривая свои награды, продолжила мадам Конь. – Я привыкла быть сильной и напористой. Добиваться целей и брать любые преграды. И своим ученикам-спортсменам я наказывала быть сильными как в спорте, так и в жизни. Бороться до последнего, до самого конца, чего бы это ни стоило.
Мадам Конь поправила на полке выбившийся из ряда кубок. Затем вернулась на место, опустившись на кровать напротив сидящей в кресле Лизы.
– Спорт – это вся моя жизнь, – твердо произнесла Ковальчук. – Но, как любой женщине, мне хотелось бабского счастья. Однако с мужем мне не повезло: сначала просто выпивал, а с годами стал уходить во все более долгие запои. Ничего от него толком не видела. Тащила все на себе.
Мадам Конь часто рассказывала Лизе о своем сыне, которым восхищалась. Лиза решила поддержать ее и придать теме разговора более приятные ноты.
– Зато муж вам подарил замечательного сына, – произнесла Лиза с улыбкой. – Он у вас образованный, умный. Доктор биологических наук.
– Хм, я надеялась, что сын пойдет в меня, – сказала мадам, а затем пояснила. – Нет! Я не видела в сыне спортсмена и не желала ему спортивной карьеры. Это тяжелый труд. Это через боль. Через не могу. А сын ни в физическом плане, ни в духовном не пошел в меня. – Мадам Ковальчук опустила голову, уставившись себе под ноги, и тихо добавила: – Оказался таким же слабаком, как его папаша. Поэтому и помер как собака в подворотне.
– Как помер? – изумилась слушательница и сглотнула. От шокирующей новости перехватило дыхание, так что Лиза чуть не подавилась.
Мадам Конь полминуты помолчала, а потом, подняв глаза на Лизу, решительно ответила:
– Полгода назад.
– Ой! – Лиза прикрыла рукой рот. – Это когда вы уезжали на пару дней по делам?
– Да. Ездила его хоронить.
– Вы не говорили.
– О чем тут говорить. Хвастаться нечем. Горе сплошное. Пил безбожно. Пошел по стопам своего отца. – Мадам отвела взгляд в сторону. – Оба сла-ба-ки. Они не умели противостоять жизненным невзгодам и решать проблемы, а предпочитали заливаться водкой и уходить в забытье.
Ковальчук смолкла, затем взглянула на ошарашенную признаниями Лизу и добавила:
– За сына билась, как могла. Но эту преграду, эту высоту взять не смогла. И материнский забег я проиграла. – Ковальчук вздохнула. – Не могла больше смотреть на сына-алкоголика. Поэтому сюда, в хоспис, и переехала.
Мадам Конь опустила глаза, в которых блеснула слеза. Затем подошла к окну и стала всматриваться вдаль, думая о чем-то своем. Никогда Лиза не видела, чтобы мадам Ковальчук плакала или жаловалась на жизнь. «Полгода молчать, никому не говорить о смерти сына… Ну и выдержка у этой женщины!» – удивлялась Лиза про себя, выходя из апартаментов. Мадам Конь осталась наедине со своими мыслями.
С другого конца холла навстречу Лизе направлялась Ирада, толкающая впереди себя штатив с заряженной капельницей. Колеса штатива не поспевали за торопливыми шагами медсестры и издавали громкий шум, соприкасаясь с мраморным полом. «Так хочется попить кофейку», – подумала Лиза. На горизонте промелькнула фигура главной медсестры Татьяны. Своим тяжелым взглядом она посмотрела на обстановку вокруг. «Уже не попью», – расстроилась Лиза. Работа кипела. Татьяне не предоставилось возможности сделать кому-то замечание, и она скрылась из виду. Все еще грезя горячим бодрящим кофе, Лиза пошла на сестринский пост. Только напарница Ирада исчезла за дверью чьих-то апартаментов, как красная лампа замигала над очередной комнатой. «Да что они сегодня, все друг за другом! Всем плохо. Какая-то цепная реакция! – негодовала Лиза, спеша на помощь.
Мадам Васнецова сидела с отрешенным видом, откинувшись в кресле, со скрещенными на груди пальцами, на каждом из которых сверкало по кольцу с драгоценными камнями. На голове оставалась пара забытых бигуди-липучек. Пуговицы на халате были застегнуты неправильно. На журнальном столике перед ней лежал глюкометр для самостоятельного измерения глюкозы крови и использованные тест-полоски.
– Что такое, мадам? – забеспокоилась Лиза. – Сахар упал?
– Сахар в порядке. В душе непорядки.
Лиза уже принялась мерить давление.
– Давление хорошее, – сказала Лиза. – А с душой что стряслось?
– Душа плачет. Недаром мне лицо этой мадам показалось знакомым.
Лиза почувствовала, откуда ветер дует, и задумалась: «Все-таки Багдасарова успела натрещать в уши подружке непроверенные факты. Теперь, гляди, фантазия у мадам Васнецовой разыгралась. Старые боли всплыли». Лиза подняла брови и тихо спросила:
– Вы Элеонору имеете в виду?
– Ее, бесстыжую.
– Элеонора – известная актриса, снималась во многих фильмах. Поэтому и лицо ее вам показалось знакомым, – начала разъяснять Лиза. – А почему бесстыжая? За что вы ее обзываете.
– Какая она актриса! – возмутилась Васнецова, поправляя полы халата. Она никак не могла понять, что с ними не так. – Элеонора, это та бесстыжая, которая спала с моим мужем. Это она во всем виновата. Жизнь мне испортила. Я столько плакала в своей жизни из-за гулящего мужа, что теперь слезы закончились.
– С чего вы это взяли, мадам? Где ваш муж, музыкант, и Элеонора пересекались?
– Она поклонницей его творчества была. Бегала за ним всюду и везде. Преследовала на концертных площадках во всех городах. Муж был очень популярен, знаменит. У него такой красивый тембр голоса был. Презирал фанеру, всегда пел вживую. Песни у него одна душевнее другой. Он собирал стадионы. Он не виноват. Это такие, как Элеонора, виноваты. Сумасшедшие фанатки, готовые на все, чтобы приблизиться к своему кумиру. А он на пару со своими друзьями из группы пользовался ими. Развлекался. Мужик есть мужик. Они все полигамны. Если перефразировать пословицу: если женщина хочет, то кобель… Ну, ты поняла.
Лиза молчала и не перебивала. Васнецова начала нервно одергивать полы халата, которые не хотели расправляться. Провела рукой по волосам и наткнулась на бигуди. Быстро от них избавившись, отбросила липучки на стол.
– Ты мне не веришь? – спросила мадам Лизу.
– Я вас слушаю, но пока у меня не складывается эта картинка в голове. Простите, мадам.
– Я знаю, о чем говорю. Сама была его преданной поклонницей. Знала наизусть весь репертуар. На одном из концертов меня с ним познакомили. Чего уж там греха таить. – Васнецова опустила глаза и принялась играючи перебирать кольца на руках. – Сама хороша. Не задумываясь, прыгнула к нему в койку, как представился удачный случай. Потом забеременела. Сына родила ему. Благо он ребенка признал и женился на мне. Поначалу я так счастлива была, – продолжала говорить Васнецова, не переставая покручивать кольца. – Меня никуда не брал с собой. Говорил, что там скучно, неинтересно и вообще мне там не место с мужиками. То ему контракт подписывать надо, то он с продюсерами и спонсорами встречается, то он в студии звукозаписи пропадает, то у него выступления. А я растила ребенка. Хлопотала по хозяйству. Прислугу контролировала. Мужа практически и не видела толком. Со временем смирилась. Он хорошо обеспечивал семью, ни в чем мне не отказывал, драгоценностями и бриллиантами одаривал. Я много путешествовала. Радовалась жизни, пока не стала замечать, что на моих подружках и знакомых такие же кольца, браслеты и ювелирные гарнитуры. И поняла, что муж так откупался за свои измены. Надеялась, одумается. Ведь у нас был сын. Но он жил своей жизнью. После каждого концерта пьянки, гулянки, наркотики, бары, кабаки. Плакала, страдала. И девок от него оттаскивала, и следила за ним. Да, да, – покачивая головой, сказала Васнецова, глядя на внимательно слушающую Лизу. – И такое было. А потом поняла – бесполезно. Его только могила исправит. Все разойтись с ним хотела и не развелась.
– Почему не развелись? – спросила Лиза.
– Да некогда мне было с ним разбираться. Сына спасать надо было. Пока бегала за мужем, сына упустила. Но я не виновата. Это все гены никудышного отца. Сын вырос и тоже подался в музыку. Но музыкант из него получился посредственный. Слава, деньги и связи знаменитого отца не очень ему помогли продвинуться на сцене. А вот все привычки отца он перенял отлично. Выпивка, наркотики, девки, драки по пьяни. Шоу-бизнес – та еще помойка. Сына лечила от наркозависимости, не до развода было. Уже когда муж сильно заболел, вся спесь из него вышла, когда он физически перестал быть лихим скакуном, вот тогда немного подуспокоился. Что-то ни одна фанатка за ним не ухаживала. А я с ним была. Потом муж помер. Чтобы ему там воздалось, – указывая глазами на небо, раздраженно сказала мадам. – За то, что всю жизнь мне нервы мотал. Ох и натерпелась я от него.
– И все-таки Элеонора – актриса. Это факт. Мне с трудом верится, что она была ярой поклонницей вашего мужа. Не думаю, что у нее нашлось бы время бегать за вашим мужем по музыкальным площадкам. Ей своих гастролей хватало. Думаю, вы обознались.
– Мне все равно, кто эта стерва. Актриса там или еще кто. Ох, но мне было бы легче, если бы мне показалось. Не хотелось бы с любовницей мужа в одних стенах помирать.
– Вам показалось. Вы обознались и путаете ее с кем-то другим, – уверяла и успокаивала Лиза. – Скоро время обеда. Приводите себя в порядок.
Следующая лампа вызова не заставила себя долго ждать. Выходя из комнаты Васнецовой, Лиза увидела мигающий красный огонек над дверью мадам Полянской. Вид дамы был не краше предыдущей. Она металась по комнате. На коже лица и груди от волнения выступали красные пятна.
– Это все она виновата, – взволнованным голосом говорила мадам Полянская.
– Дайте догадаюсь, – ответила Лиза. – Мадам Элеонора.
– Она самая. То-то ее лицо мне показалось знакомым.
– Не накручивайте себя, а то давление поднимется еще ненароком.
– Давление нормальное. А вот жизнь моя прошла ненормально. Я всегда страдала из-за мужа, – продолжала говорить мадам, не переставая ходить по комнате. – На душе тошно и беспокойно. Сердце стучит. Вот-вот выпрыгнет.
– Мадам, успокойтесь, – сказала Лиза. – Присядьте. Может, капель?
– Да! Налей мне.
Лиза подошла к аптечке, которая находилась в каждой комнате. Отмерила пару капель корвалола. Разбавила их небольшим количеством воды и протянула стакан мадам. Одним залпом Васнецова проглотила горькое лекарство, не запивая дополнительно.
– Муж был очень интересным мужчиной. Телезвезда! Постоянно на виду у всех. Женщины на него вешались, – затянула свою печальную песню Полянская. – Кроме внешнего очарования, он не был лишен и внутреннего шарма. Он умел так красиво и легко говорить. И с чувством юмора у него все было в порядке. Как и с ораторскими способностями. Женщины восторгались им и сходили с ума от его сладких речей. Я тоже попалась на эту удочку. Мать моя отговаривала выходить за него замуж. Она была права, когда говорила, что красивый муж – чужой муж. Он никогда только моим не был.
Полянская достала фотографию мужа и уткнулась в нее.
– О, красавчик! Язык его – это сила. Этот орган у него работал на славу. Не знаю, какое удовольствие от него получали женщины, но другой орган работал не так хорошо и не имел таких выдающихся способностей. – Позабыв о манерах великосветской дамы, Полянская показала мужу на фотографии язык и затем резко отпустила ему звонкий щелбан. – Чтоб тебе!
Мадам отбросила фотографию, помолчала, а после добавила:
– Я его очень сильно любила и боялась потерять. Поэтому терпела, молчала, прощала измены. И дочь меня останавливала. Не хотела она безотцовщиной расти. Так до самой его смерти и мучилась я с кобелем.
– Так при чем здесь Элеонора?
– Так ты не знаешь? – удивленно произнесла мадам. – Она с ним спала, курва. Каждый раз после съемок. Она же вместе с ним работала на телевидении.
– Вы что-то путаете, мадам. Элеонора – актриса. Она работала в театре и снималась в кино. – Лиза поспешила развеять ошибку мадам. – Ваш муж вел в основном развлекательные шоу-программы, чаще музыкальные. Увольте, но я не припоминаю, чтобы Элеонора в каком-либо качестве участвовала в таких программах. Простите, мадам, но мне кажется, вы обознались.
– Это было бы замечательно, если бы я ошиблась. А то душа моя терзается в догадках.
– Нет, что-то в этой истории не складывается. И интервью он никогда не брал у актрис, – добавила Лиза.
– Да, интервью он не брал, – задумавшись, ответила мадам Полянская. – Ты права, Лиза.
– Вам надо успокоиться. Прилягте, отдохните.
– Да, с удовольствием полежу немного.
Когда Лиза выходила из комнаты мадам Полянской, то с сарказмом думала: «Ай да Элеонора! Ай да молодец! Первым же и единственным своим появлением взбудоражила старые душевные раны постояльцев хосписа. Пока мужья развлекались с бабами в ресторанах, преданным женам доставались объедки со стола в виде инсультов, инфарктов, немощности, пьяных скандалов, проблем с потенцией бывших лихих скакунов. За обманутых любовниц обидно, а несчастливых жен жалко. Некоторые мужики такие сволочи!»
5. Разговоры в сосновом бору
Мадам Элеонора большую часть времени проводила в апартаментах. Никто не знал, чем она там занималась. Но ни к завтраку, ни к обеду она не выходила. Иногда просила принести чай или кофе в комнату. Выходила лишь один раз в день, только отужинать. Держалась возле мужчин, чья компания ей была больше по нраву. С женщинами не общалась, а перешептывания и косые взгляды других мадам игнорировала.
После обеда в «Райском уголке» наступал тихий час. Одни гости хосписа отправлялись на отдых или сон, разбредаясь по комнатам. Другие предпочитали прогуливаться по парку, разминая свои кости и суставы, либо сидеть на скамьях за беседами, наслаждаясь теплыми летними деньками и свежим воздухом.
Под ласковыми лучами солнца мадам Конь в сопровождении своих подданных медленно прогуливалась по уютному сосновому парку. Пожилые женщины словно плыли в море времени. В конце длинной процессии еле поспевала за ними Снегурочка. Аллея, простирающаяся перед ними, расцвела красотой, как никогда прежде. Глаза женщин скользили по высоким прямым стволам сосен, тянущихся вверх и как будто пытающихся достичь небес. Деревья мелькали перед глазами, словно кадры невероятной сказки. Воздух наполнялся теплом, а запах сосновых иголок смешивался с нежными ароматами растений, рассыпавшихся по склону возле бора. Время от времени дамы останавливались, чтобы вдохнуть полной грудью чудесный лечебный воздух и полюбоваться великолепным видом, который открывался перед ними. Звуки природы окружали со всех сторон. Щебет птиц звучал словно переливами какой-то удивительно завораживающей мелодии. Казалось, вся природа была союзницей прогуливающихся, помогающей им найти здесь умиротворение и покой. За каждым следующим поворотом таилась загадка, обещавшая раскрыться только перед теми, кто способен уловить магию мгновения.
Пожилые женщины продолжали свое путешествие по сосновому бору, когда на пути им встретилась мадам Соболевская. Она замерла в своем инвалидном кресле посреди аллеи и не могла оторваться от восхитительного пения соловья. Магическая песня птицы заставила певицу забыть о времени и окунуться в воспоминания. Под впечатлением мадам Сова медленно и выразительно запела романс Алябьева на стихи Дельвига «Соловей»:
– Со-ло-вей мой, со-ло-вей, го-ло-си-стый со-ло-вей! Ты ку-да, ку-да ле-тишь? Где всю ноч-ку про-по-ешь?
Птичка отвечала играючи, словно пела с ней одну песню. Мадам Сова уже подпевала ей следующими строками романса живо и скоро:
– Со-ло-вей мой, со-ло-вей, го-ло-си-стый со-ло-вей!
– И эта здесь! – возмутилась мадам Конь, указывая кивком своим подданным на оперную диву. – Чего ей в актовом зале не поется.
Поравнявшись с Соболевской, мадам Конь залилась ржаньем и громко съязвила:
– Дорогуша, вы пытаетесь перепеть соловья? Ну как, получается?
Женщины хихикнули. Мадам Сова опустила глаза и промолчала. Резко подалась на электроприводном кресле в другую часть аллеи, отрываясь от неблагодарных слушателей. Старый генерал, догнав процессию женщин, пристроился к ним в надежде поучаствовать в беседе.
