Солдаты быстро выстроились в шеренги.
– А говорили, что на фронт едем, – послышался чей-то недовольный голос из середины строя.
По шеренгам пошёл неодобрительный гул.
– И с кем тут воевать? – раздался обиженный голос с другого края шеренги.
За спинами ополченцев темнело несколько бараков, вокруг которых теснилось несколько небольших частных домов. Перед ними была небольшая бухта, у причала которой стояло несколько маленьких гражданских катеров. В окнах нескольких домов был виден тусклый мерцающий свет зажжённых свечей. Из печных труб в небо медленно уходил сероватый дымок. Фонари не горели – светомаскировка. Было непривычно тихо и безветренно.
– Отставить разговоры в строю!
Громкий голос командира заставил всех замолчать.
Стало совсем тихо. Так тихо, что стал слышен лёгкий шелест наползающих на камешки у берега волн Кольского залива.
Красивые, совсем ещё юные глаза вчерашних школьниц смотрели в одну сторону – на своего командира, который и сам-то ещё внешне мало чем отличался от них самих.
У всех этих бойцов, у каждой из них уже кто-то погиб на фронте, кто-то под бомбёжками, поэтому и рвались они на фронт, рвались в бой, чтобы отомстить. Уже была осень 1941 – го…
Командир молча окинула взглядом строй. В устремлённых на неё взглядах легко читались и обида, и досада, и грусть, и усталость после длительного переезда.
Ополченцы прибыли в Мурманск на поезде, в товарных вагонах-теплушках, которые много суток тащились на Крайний Север из глубокого тыла, где все эти девчонки прошли ускоренный курс бойца.
– Здесь наш фронт! Сейчас распределимся по казармам и выясним обстановку, – отчеканила каждое слово младший лейтенант и громко добавила: – Взять вещмешки! Распределиться по казармам повзводно! Командиры взводов, через полчаса приём пищи. Столовая – крайняя казарма справа. Разойдись!
Солдаты с криками и визгом бросились в сторону казарм. Каждой хотелось занять койку поудобнее.
– Катька, я с тобой! Займи мне!
– Светка, мне займи!
– Маринка!..
Со всех сторон ещё несколько мгновений раздавались выкрики новых бойцов и, уплывая за входные двери бараков, становились глухими и неразборчивыми.
Нина медленно повернулась в сторону моря. Ей не хотелось уходить от берега. Она закрыла глаза и втянула полной грудью свежий солоноватый морской воздух. На лице появилась лёгкая улыбка. В её воображении перед глазами почему-то всплыл их класс, школьная доска с нарисованными на ней смешными мордашками. У доски с широченной улыбкой на лице и разведёнными в стороны руками стояла Валентина Яковлевна, их классная руководительница, учитель русского языка и литературы, которая весело объявила:
– Ребята! Ур-ра! Ка! Ни! Ку! Лы!
Все тут же громко захлопали в ладоши и дружно закричали в ответ:
– Ур-р-ра-а-а!!!
И это «Ура!» загремело из всех окон школы. Поднялось над расцветающими повсюду вокруг школы и по улицам кустами сирени, над уже пустившими зелёные листочки берёзами и улетело в чистое голубое небо, к яркому солнышку, и его разве что глухой мог не услышать.
Нина теперь уже плавно парила в своём воображении над всем этим великолепием, радовалась весеннему теплу, красоте природы, голубой речке, петляющей между оврагами и перелесками, и птицам, которые весело щебетали повсюду. «Ур-ра!» стало постепенно затихать и улетать куда-то вдаль, откуда навстречу девушке наползло что-то серое, туманное и холодное. На пару секунд она вдруг увидела себя со стороны, в каком-то незнакомом заснеженном каменистом месте, одетой в телогрейку, шапку-ушанку с красной звездой, с автоматом в руках наперевес и бегущей среди бойцов с тем же криком «Ура!» куда-то вперёд. От этого видения девушка вздрогнула, но глаз своих не открыла, и воображение вновь вернуло её в учебный класс школы, где их молодая учительница поздравляла всех с успешным окончанием десятого класса, желала всем хорошенько отдохнуть, набраться сил, загореть и побольше уничтожить фруктов и овощей перед поступлением в вузы.
– Почему распустили строй?
Неожиданный громкий и строгий окрик практически в самое правое ухо заставил Нину вздрогнуть и вернул её из мира прошлого в мир настоящего.
– Почему не доложили о прибытии? – последовал за первым не менее строго второй вопрос.
Отменная реакция и солдатская выправка почти автоматически по-военному развернули Нину в сторону подошедшего офицера. Она успела разглядеть на отворотах ворота петлицы лейтенанта, на груди знак «Гвардия», приложила правую руку к шапке, отдала честь и мгновенно отчеканила:
– Батальон ополченцев в составе ста восьмидесяти человек прибыл в ваше распоряжение, товарищ лейтенант! Больных нет, раненых нет. Батальон готовится к приёму пищи!
Лейтенант внимательным и серьёзным взглядом осмотрел девушку с ног до головы и строго, даже грубо добавил:
– Не нужно было распускать строй!
– Так где вас тут искать, товарищ лейтенант? – уже опустила руку и с доброй улыбкой парировала Нина. – Да и поздно ведь уже.
– Поздно будет тогда, когда в голову пуля влетит! Больше поздно не бывает, – выдал пулемётной очередью новый командир и строго посмотрел девушке в глаза.
Лейтенант был невысокого роста. Не выше Нины. По нему было трудно сказать, сколько ему лет. Лицо его было каким-то измождённым, усталым, взгляд – тусклым, глаза – впалыми, смотрели они исподлобья, но очень пристально и как-то изучающе внимательно.
Одет он был опрятно. Подтянут. Строен. Застёгнут на все пуговицы – по Уставу. Только когда командиры двинулись в сторону столовой, странная, раскачивающаяся походка испортила Нине всё впечатление об этом молодом человеке. Однако воспитание не позволило ей спросить, почему он шёл как-то странновато, как моряк по палубе во время качки.
Батальон дружно гремел ложками в тарелках с кашей. После долгих переездов все были очень голодны и соскучились по горячей еде. Никто не разговаривал – настолько всем хотелось поесть горячей нормальной пищи.
– Наворачивайте! Наворачивайте, мои хорошие! – раздавался весёлый голос поварихи из окна раздачи. – До утра ничего вам больше не дам! Хи-хи-хи!
Повариха – полноватая женщина лет сорока, с добрыми чертами лица, в белом халате и белом колпаке – сама шутила и сама же посмеивалась над своими незамысловатыми шутками. Было понятно, что она очень рада вновь прибывшим бойцам, так она им всем по очереди приветливо улыбалась и одновременно внимательно разглядывала. – Здесь у нас тихо, – протяжно выговаривала она каждое слово. – Здесь нам с вами будет спокойно, – как бы заранее пыталась успокоить, оглядывала девчат и, подперев лицо руками, продолжала она свою лекцию. – Это на той стороне Губы бойня идёт каждый божий день. А сюда они не сунутся. Здесь у нас кругом камни да скалы, протоки да озёра с болотами. У берега-то даже и причалить негде, – разводила повариха руки в стороны, как будто сама впервые об этом слышит и сама же удивляется этому невероятному факту.
Девушки молчали и спокойно слушали рассказ повара, изредка поворачивали головы в её сторону. Нина переводила взгляд с лейтенанта на повариху и обратно, как бы ожидала подтверждения: правду ли говорит эта женщина, но лейтенант стоял у окна, опирался на него спиной, сложив на груди руки, и думал, видимо, о чём-то своём.
Девчонки уже обхватили горячие кружки с чаем двумя руками и жадно, глоток за глотком пили желтоватый кипяток вприкуску с кусочками сахара. От усталости и горячей пищи у некоторых начали сами собой закрываться глаза – настолько девушки устали от долгих переездов.
Запись в дневнике:
Макарыч
В расположение батальона ополченцев было запрещено заходить. Единственным, кому не запрещал лейтенант приходить к девочкам, был дед Макарыч. Он жил в доме неподалёку. Трудно было сказать, сколько ему лет. Может, шестьдесят, а может, и больше. Но жизнь на природе, которая заставляет много двигаться, работа во дворе и по дому делают здоровье крепче.
Дед он был боевой. На все руки мастер. И столяр, и плотник, и печник, и рыбак, и охотник. Ветеран Первой мировой войны. Орденоносец. Участник Гражданской войны. Неоднократно раненный, но выживший – видимо, потому, что нужнее был в этой жизни, чем в той, другой. Его двое сыновей в первые же дни войны ушли на фронт, и они со своей женой Матвеевной остались одни.
Во время одного из авианалётов погибла Матвеевна. Они с Макарычем на пристани были, помогали выгружать улов с баркаса, а тут бомба. Ухнула прямо рядом с ними. Макарыча взрывной волной выкинуло с баркаса в воду, а Матвеевну всю осколками в спину и изрешетило. Она упала как подкошенный колосок. Даже не вскрикнула.
Макарыч долго потом сидел на берегу и не выпускал её из объятий. Не давал никому её у него забрать, чтобы похоронить. Гладил её волосы, лицо. Обнимал, разговаривал с ней как с живой. Тихо плакал.
А им ещё буквально за несколько дней до этого и первая похоронка пришла на старшего сына.
Беда одна не ходит. Так и остался Макарыч жить один. На фронт его не взяли – старый. Оставили работать при фактории. Он каждый день после работы потом ходил на могилку к своей Матвеевне и подолгу там молча сидел.
Запись в дневнике:
Саша. Декабрь 1941 – го
– Почта! – громким и радостным голосом сказала медсестра, вошла в палату и продолжила, хитро улыбаясь: – А ну, посмотрим, кому сегодня танцевать!
После этих слов она схватила ближайший к ней стул, поставила его посреди палаты, встала на него и приготовилась объявлять.
Раненые, кто пока не мог самостоятельно встать с кровати, приподняли головы от подушек или приподнялись на локтях. Кто уже мог ходить, тут же встали и медленно пошли, придерживая свои перебинтованные руки, медленно переставляя загипсованные ноги и шаркая больничными тапками по деревянному полу, навстречу сестричке. На хмурых лицах проступили улыбки. Забылась боль постоянно ноющих ран. Теперь целую неделю разговоры будут о тех новостях, которые раненые узнают из прибывших писем.
– Михайлов! – выкрикнула очередную фамилию медсестра.
– Я, – поднял правую руку, отозвался молодой человек с почти полностью забинтованной головой с кровати в углу палаты у окна.
Парень встал. Было видно, что он улыбается, так как бинты не скрывали только его бледные, но ровные и красивые губы. Он вытянул руки вперёд и, как бы трогая пространство вокруг себя, стал делать медленные шаги в сторону голоса, который только что принёс ему радостную весть.
– Сань, я тебе помогу, – подошёл к нему сосед, и они уже смелее двинулись навстречу послеобеденной радости.
– Ладно, тебе танцевать не нужно, а то ещё голова закружится – упадёшь. Тогда мне попадёт за тебя. Держи. – Сестричка вручила парню бумажный треугольник.
– Спасибо, Сонечка, – поблагодарил её молодой человек, развернулся, снова вытянул руки вперёд и медленно пошёл в сторону своей кровати. – Оторбаев!
– Я!
– Танцуй!
Парень не скрывал радости, вынул костыль из-под мышки, взял его двумя руками и изобразил, как будто воткнул его посреди палаты, закружился вокруг него, прихрамывая и переступая одной ногой при каждом шаге, а свободной рукой размахивал, как будто в ней у него был сигнальный флажок.
– Держи, солдат!
Медсестра выкрикнула ещё несколько фамилий. Приятная танцевальная процедура повторилась столько же раз.
К молодому человеку с перебинтованной головой на кровать подсел его сосед и предложил:
– Сань, давай прочитаю.
Саша крутил в руках долгожданный треугольник и улыбался. Наконец он решил доверить свою драгоценность соседу и попросил:
– Вань, прочитай, но только «От кого», хорошо?
– Хорошо. – Сосед взял письмо, перевернул, так как оно было адресом вниз, прочитал: – «Полевая почта, Александрова А.».
– Я знал! Я знал! – радостно закричал Саша. – Я знал, что она жива! Алёшка моя! – Он протянул руки к соседу и сказал: – Пожалуйста, не открывай. Не нужно читать. У меня теперь будет стимул бороться за зрение, понимаешь? Я знал… Солнышко моё! Умничка! Жива! Жива!
Ваня молча кивнул, пожал плечами и вернул письмо Саше. Тот тут же спрятал его за пазуху во внутренний левый карман, прижал обеими руками к сердцу и застыл с улыбкой на губах.
– Да что там у тебя за краля такая, а, Саньк? Ну-ка, расскажи! – хитро улыбался один из раненых в палате.
С лица «слепого» парня не сходила улыбка. Так с ней на лице он и рассказал, как они два года назад стенгазету выпускникам в школе делали, как вместе репетировали номер за пианино, как сцену из спектакля ставили по рассказу Чехова…
Аля
Май 1940 года. Тёплый солнечный полдень. Небольшой уютный городок на Донбассе. По широкой улице, петляющей между редких двухэтажных и частных деревянных домов, вприпрыжку, размахивая портфелем, бежит невысокая стройная темноволосая симпатичная девчонка. Её красивая, толстая, с вплетёнными в неё бантами коса то летит перед ней, то развевается позади. На девочке чистая выглаженная школьная форма. Она бежит из школы домой. Бежит с такой улыбкой на лице, что кажется, будто весь мир радуется вместе с ней. А девочка просто радуется тому, что стенгазету одобрили. Стенгазету к их школьному выпуску они делали вместе с одноклассником Сашей целую неделю.
Стенгазета получилась оригинальной и красивой: на солнечно-голубом фоне разлетающиеся в разные стороны бело-голубые голуби, на крыльях которых аккуратно приклеены вырезанные из фотографий улыбающиеся лица выпускников, а под лицами написаны их пожелания учителям и ученикам. Вся газета напоминает одно большое светлое облако, которое парит над красивой разноцветной планетой. Сколько бумаги на неё извели – лучше не спрашивать! Поэтому и боялись ребята, что директор может рассердиться на них за расточительность. Но, когда директор увидела газету, только прижала к груди руки и всё приговаривала: «Ой, какая красота! Ой, молодцы! Ну, порадовали!»
Саша – выше среднего роста, стройный, спортивный парень. Они с Алей учатся в одном классе уже девять лет, а дружат ещё с детского сада. Может, эта дружба между ними – уже что-то большее, но до сих пор они «это» ещё не обсуждали, хотя, бывало, подолгу пристально смотрели друг другу в глаза, когда оставались после уроков в классе одни, чтобы вместе сделать сложное домашнее задание.
