Ниль Блэк "Мармарис"

И Ханна его узнает. Она понятия не имеет, зачем ее мозг запомнил это, но она слышала разговор брата и отца пару лет назад, и они говорили, что у Морского волка на руке набит корабль, проходящий сквозь шторм. Теперь понятно, почему все в шоке. Гидеон Ривера до этого не посещал собрания, Ханна бы точно его запомнила, он присылал своих людей, но в этот раз, видимо, решил сделать исключение. Ханна поражается его смелости и наглости, но рада, что о ней на ближайшее время забудут, и она сможет выкурить хоть три подряд.

– Вот каким должен быть мужчина, – остановившись рядом, вздыхает Кэсси, смотря на Гидеона, – душу бы продала за его внимание, если бы он не был врагом. Пусть горит в аду.

– Дура, – кривит рот Ханна, ждущая, когда отец отойдет, чтобы проскользнуть к выходу, – ради какого-то мужика душу продать.

– А ты чары включи, вдруг он и тебя на своем корабле покатает, – не унимается скрестившая руки на груди Кэсси. – А мы потом тебя на площади камнями закидаем. Я булыжник возьму.

– Ты заебала уже, – рычит Ханна, чей организм срочно требует никотин. – Еще слово, и я сделаю так, что ты будешь одеваться на помойке и жить, в принципе, тоже будешь там. Вот тогда все, что тебе останется – это торговать душой.

– Рано ты истинное сучье обличье включила, – не отступает девушка, – только ты забыла, что ты в семье – ничтожество.

– Ошибаешься, – скалится Ханна и кивает в сторону Криса, – это ты забыла, чья я сестра, и на что он способен. Хочешь, чтобы я пустила твою семью по миру? – наступает.

Кэсси бледнеет и делает шаг назад. Ханна вдвойне бесится, потому что она права, с ней не считаются, а стоит намекнуть на старшего, как все готовы на колени падать.

– В следующий раз будешь знать и выбирать выражения… – уже не может остановиться девушка, которую душит обида, и чувствует, что что-то не так. Кэсси смотрит со страхом куда-то за плечо, а не на нее, и Ханна, резко обернувшись, утыкается лицом в грудь новоприбывшего гостя. От него потрясающе пахнет – первое, о чем сигналит возбужденный перепалкой мозг девушки, она еще раз вдыхает смешанный запах амбры и мускуса и только потом делает шаг назад, и жалеет. Смотреть в глаза Морского волка не стоило, в них нет угрозы, агрессии, но такой холод, что можно заморозить всю планету.

– Простите, – на автомате выпаливает первое, что приходит на ум, Ханна.

– Прощаю, – ухмылка трогает красивые губы Гидеона, а Ханна, которой надо бы обойти мужчину и исчезнуть как с его поля зрения, так и из поля зрения нескольких десятков пар глаз, прямо сейчас уставившихся на них с ненавистью, врастает в землю.

Гидеон больше ничего не говорит, но при этом тоже с места не двигается, внаглую с неприкрытым интересом рассматривает красивое лицо, а когда вновь ловит ее взгляд, Ханне кажется, что их двоих только что накрыло прозрачным куполом, отрезало от всего что за ним. Ханна ни при ком за словом в карман не полезет, никого не боится и не стесняется, но прямо сейчас ее скукожившийся парализованный мозг не в состоянии выдать ни одно приемлемое указание к действию. Вся ее женская сущность бьется в немой истерике, заставляет все больше внюхиваться, тянуться, Ханну разрывает от таких странных, неконтролируемых и, главное, новых чувств. Они так и стоят: черное против притворного белого, и сверлят друг друга взглядом, в котором копья ядовитых, неозвученных слов о сталь ломаются. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Столкновение длиной в восемьдесят секунд, а кажется, тянется вечность. Ханна видит, как мрак высшей концентрации, нашедший покой в глазах напротив, за пределы переливается, как темнота, от которой она сломя голову прочь бросалась, в этот раз веревками вокруг ее запястий обвивается, а руки она сама протягивает. Для Гидеона в этих глазах напротив потонувшие давным-давно в его любимом море звёзды на поверхность всплывают, в воде плескаются, переливаются, а где-то меж ребер просыпается яростный шторм. Он поднимает морду в самых глубинах души, потягивается и, обнажив клыки, разрывается между желанием защитить или откусить голову. В этой проклятой богом дыре, над которой вечность висит черное облако человеческих грехов, он находит во враге то, что последние десять лет искал по всему миру.

Гидеон, нахмурившись, отходит первым, а Ханна, заметив, как отец двигается к ней, быстрыми шагами идет на выход. Говорить, объясняться, тем более извиняться за слово, сказанное врагу, у нее сейчас нет сил. Мимолетная встреча будто бы высосала из нее всю душу. Она обходит здание на ватных ногах и, убедившись, что хвостов, кроме охранников, нет, берет у них же сигарету и прислоняется к пыльной стене. Этот вечер запомнит весь Мармарис, сам Гидеон Ривера пожаловал на прием к простым смертным. Этот вечер запомнит и Ханна, потому что такого потрясения она давно не испытывала. Она так и не поняла, что произошло внутри, и почему в ней всё ходуном ходит, а взгляд черной бездны из памяти не стирается. Ханна судорожно вдыхает и выпускает дым, сразу тянется за второй и прикуривает от первой. Когда она возвращается в зал, Гидеона уже нет, все заняты обсуждением его визита, а разъяренный отец обещает девушке поговорить о ее поведении дома. Кристофер, нахмурившись, пьет вино, явно не слушает собеседников и всё поглядывает на сестру.

Наконец-то наступает заключительная часть сегодняшнего вечера, где Уен объявляет о том, что снимает с себя полномочия и передает их Кристоферу. Отец говорит речь, все поздравляют Криса, Ханна с трудом, но удерживает на лице гордую улыбку за брата и стоит рядом с ним, пока гости не начинают разъезжаться. Первую половину дороги до дома Кристофер молчит, а Ханна теребит подол платья и никак не может вынырнуть из мыслей о Морском волке. В салоне автомобиля напряженная обстановка, пусть Ханна ни в чем и не виновата, а Кристофер претензий ей не предъявляет, она явно чувствует ярость мужчины и очень надеется, что она в итоге выльется не на нее.

– Ну что, чувствуешь радость? Мне тоже называть тебя «ваше высочество»? – первой нарушает тишину Ханна.

– Могла бы хотя бы притвориться, что рада за меня, – продолжает крутить руль старший.

– А чего мне радоваться? – лезет на рожон Ханна. – Ты и так был любимчиком всей страны, а сейчас все в очередь выстроятся, чтобы тебе зад целовать. А все почему? Потому что ты пару человек на войне замочил? Или потому что ты сын правителя? Если только второе, то я такая же правительница, как и ты.

– Ты слишком мала и глупа, моя дорогая сестренка, – спокойно отвечает на ее выпады Кристофер и следит за дорогой. – Ты не умеешь контролировать эмоции, ты слишком озлобленная, завистливач и даже подленькая. Ты сама это прекрасно знаешь. Это знают и все остальные. Мало родиться в семье правителя, нужно еще доказать, что ты достойна ее.

– Интересно, почему я такая, – кривит рот Ханна и поворачивается к стеклу.

Доехав до дома, Ханна выходит из порше первой и сразу идёт к себе. Приняв короткий душ, она ныряет под одеяло, будучи уверенной, что сразу же отрубится, и сильно ошибается. Без пяти три ночи, родители легли, как приехали, а Ханне не спится, она все время прокручивает в голове встречу с Гидеоном и понимает, что со стороны она правда выглядела глупо, застыв статуей на его пути. Внезапно со двора доносится странный гул, потом она видит вспышки света, отражающиеся на окне, и сразу за этим слышит стрельбу. Ханна, спрыгнув с кровати, бежит в спальню родителей и удивляется, увидев, что отец не раздевался, более того, он вооружен, а дом оказывается полон его солдат.

– Это генерал Торн. Мы ждали их, так что были готовы, – натягивает бронежилет Уен. – Этот сукин сын давно мечтал о моем кресле и пошел на отчаянный шаг, думая, что в такую важную для Кристофера ночь я потеряю бдительность. Мне нужен был повод избавиться от него, я его получил. Ты с матерью сидишь в спальне, никуда не вылезаешь.

– Отец, не надо, – кричит испуганная Ханна и хватает его за руку. – Не ходи туда, пожалуйста. Пусть этим солдаты занимаются. Почему ты сам идёшь вниз?

Ей никто не отвечает, а охрана отца, подхватив его под локоть, волочит в ванную, где сидит на бортике ванны мать, и закрывает за собой дверь.

Стрельба не умолкает, но на второй этаж никто вроде бы так и не поднялся, всех положили на первом. Ханна переживает за отца, который внизу, и, не послушав маму, воспользовавшись тем, что охрану вызвали по рации вниз, тоже выползает в коридор.

Только она подползает к лестнице, чтобы узнать, как там отец, как видит Криса, который, утирая рукавами потный лоб, с пистолетом в каждой руке поднимается к ней.

– Какого черта ты тут делаешь? – рычит Крис и, засунув второй пистолет за пояс, хватает девушку за руку.

– Как отец? Где он? – сопротивляется Ханна, отказывающаяся возвращаться, пока не увидит Уена.

– Он в порядке, – волочит упирающуюся девушку к спальне Крис. – Мы почти закончили. Этот идиот хотел воспользоваться эффектом неожиданности, но ничего не вышло.

Ханна не слушается, кричит, отбивается, всё зовет отца, а Крис, толкнув ее внутрь, подходит к зеркалу проверить губу, по которой получил прикладом.

– Сиди тихо и не вылезай, не хочу, чтобы тебя нашла шальная пуля. Никому не позволю навредить моей семье, – трогает опухшую губу Крис и, обернувшись к сестре, замирает.

– Что ты творишь? – с трудом отлепляет язык от неба шокированный Кристофер, так и продолжая сверлить взглядом целящуюся в него Ханну. Девушка, видимо, выдернула пистолет из его пояса, пока он волочил ее в спальню.

– Тут такой бардак, мало ли, что могло случиться, – кривит рот Ханна, – тебя убили в ходе нападения, бывает.

– Не глупи, Ханна, не делай этого… – шумно сглатывает Крис, но девушка не дает ему договорить, нажимает на курок, и комнату оглушают два выстрела.

Крис, прижимая стремительно окрашивающуюся в красный ладонь к груди, прислоняется к зеркалу позади, а Ханна падает на колени, держась за плечо, а потом заваливается на спину. За ее спиной, прямо на пороге стоит отец, из руки которого выпадает пистолет.

– Ради власти, ради долбанного признания, – шепчет превозмогающий боль Кристофер, сползая на пол, – как ты могла, сестра?

Ханна отворачивается к стене и, прикрыв веки, приставляет дуло под подбородок.

Осечка.

Все ее попытки к сближению оканчивались горьким плачем

– Может, остановишь его? – становится рядом со стоящим с руками в карманах бежевых брюк Гидеоном его давний друг и партнер Элрой. Элрою месяц назад исполнилось тридцать лет. Бывший конкурент Риверы, который после поглощения не просто перешёл на его сторону, но и стал его близким другом, сегодня отвечает за поставки в юго-восточной Азии. Друзья смотрят на визжащего на лужайке мужчину, которого, схватив за штаны клыками, волочит по траве огромный бурый волкодав. Слева от мужчин стоят ещё двое, смиренно опустивших голову и усиленно не реагирующих на крики несчастного, молящего избавить его от собаки.

– Зачем? – выгибает бровь Гидеон, поправляя рукава черной рубашки. – Уверен, Мия предупреждала моих гостей, что к Азуру лезть не надо. Предупреждала ведь? – громко обращается к остальным и те торопливо кивают. – Пусть сам с ним договаривается. Если не договорится – одного из двоих придется пристрелить.

– Пса? – выкрикивает вслед несчастный и в ответ получает только улыбку от Элроя.

Гидеон медленно идёт на главный двор, где его уже ждут два гелендвагена, любимый роллс ройс фантом и два эскалада. Стоящая у лестниц Мия, завидев босса, сразу идёт к нему. Мие Каро двадцать восемь лет, пятнадцать из которых она знакома с Гидеоном. Отец Мии работал садовником у родителей мужчины, и, благодаря им, девочка ходила в лучшую школу Мармариса, где и подружилась с взявшим на себя её защиту от хулиганов Гидеоном. Мия десять лет назад бросила учебу и примкнула к Гидеону, уже тогда оказавшемуся в немилости собственной семьи из-за того, что тот был членом банды и планировал наладить и монополизировать торговлю оружием в регионе. Изначально Гидеон был так сильно увлечен оружием из-за желания застраховать Мармарис от нападений со стороны Кале, который всегда был на шаг впереди в развитии, но сегодня торговля оружием – его основной бизнес и доход. Гидеон относится к Мие как к члену семьи и называет её сестрой. Мия предана ему и ни разу не давала ему поводов усомниться в ней, тем более девушка лучше всех знает, что Гидеон не простит предательство даже членам своей семьи. Элрой и Мия часто шутят между собой, что на любой другой работе в случае некомпетентности максимум можно потерять эту самую работу, а работая на Риверу, можно потерять всё и даже свою жизнь. В любом случае они нынешним положением дел довольны и менять работодателя не планируют, даже несмотря на сложный характер босса. Гидеон накидывает на плечи протянутый девушкой пиджак и садится в черный бронированный эскалад – частый ход для того, за чьей головой охотники выстроились в ряд. Сколько раз уже было, что снайперская пуля застревала в стекле роллса, только приближенные знают, что в целях безопасности Гидеон часто ездит в автомобиле телохранителей, а центровой большей частью просто маскировка.

***

Огромная люстра в стиле барокко прямо над столом напоминает повиснувший в воздухе космический корабль, который абсолютно не вписывается в интерьер дома, оформленного в стиле модерн. От блеска серебряных приборов и позолоченных подсвечников, оккупировавших стол, болят глаза. Супруга правителя Мармариса не отличается особым вкусом, о чем говорит как интерьер дома, так и её наряд, расшитый золотистыми нитями, из-за которого она напоминает полыхающий факел. Горячее, принесенное десять минут назад, остывает, но никто к еде не тянется. Двое сыновей Алонсо, которым семь и пять лет, бегают вокруг стола с игрушечными пистолетами, и они единственные в этой комнате, кто не чувствует нависшее напряжение.

– У него армия больше, чем у государства, у меня нет выбора, – шепчет в ухо явно недовольной визитом незваного гостя жене Кевин и улыбается поднявшему бокал Гидеону.

– Замечательные дети, – поглаживает по голове подошедшего младшего сына пары Гидеон, за спиной которого стоят двое его телохранителей. – Такая редкость найти свою истинную, а нашел ли ты её?

– Прости? – прокашливается Кевин, который на самом деле так её и не нашёл, а женился на дочери папиного друга. Детей пара усыновила, но об этом никто не знает. Народ думает, что Алонсо и Сессилия истинные и у правителя идеальная семья, к которой нужно стремиться.

– Мысли вслух, – постукивает пальцами по бокалу Гидеон, а потом пристально смотрит на мужчину. – Ты правишь Мармарисом, твоя жена увешана бриллиантами и светится, как ёлка на городской площади, ты даже детей купил за мой счёт, – понижает тон, – как смеешь ты не отвечать на мой запрос? – улыбается вновь подбежавшему к нему ребёнку, а потом, нагнувшись, треплет его по голове. – Идите с мамой наверх, дядям надо поговорить, обещаю, завтра пришлю вам много игрушек.

– Гидеон, я могу объяснить, – прослеживает взглядом за удаляющимися детьми и супругой Алонсо и выпивает воды, чтобы убрать сухость в горле.

– Я плохой парень, Кевин, я тот, на кого такие как ты, собравшись в своих гольф клубах, могут показывать пальцем и говорить, что он несёт зло, он во всем виноват, – спокойно говорит Гидеон. – А ты прикрываешься мной, валишь всё на меня, пользуешься моими деньгами и связями, чтобы удержать власть. Я выполняю грязную часть, а значит, ты должен выполнять мои условия. Таков уговор.

– Мы только недавно оправились, мне нужно время…

– Может, ты работаешь на Кале? – выгибает бровь Гидеон, отталкивает тарелку, у Кевина кровь от лица отливает.

– Нет! Даже не думай, – тараторит Алонсо. – Я предан Мармарису и никогда не предам свой народ!

– Замечательно, – поднимается на ноги Гидеон. – Потому что, если ты дашь мне хоть один повод, я привяжу драгоценности твоей жены к твоим ногам и лично утоплю тебя в заливе. Я ухожу, даю тебе ещё один шанс, только потому что твои дети в этом доме. Поднимись наверх, поцелуй каждого в лоб и поблагодари их за то, что утром они не увидят мозги отца, забрызгавшие стены. В следующий раз я не приеду на ужин, ты приедешь ко мне. Ты не хочешь следующего раза, поверь мне.

– Я всё понял, – встает на с трудом удерживающие его ноги Кевин, и стоит мужчине выйти за порог, как тяжелым мешком валится обратно в кресло и утирает салфеткой потный лоб.

С Гидеоном лучше не шутить, Кевин это лучше всех знает, но проклятый Совет, который он послушался в первый и последний раз, не дал ему своевременно среагировать на запрос мужчины и в итоге, он уверен, что из-за этого ужина он поседел на пол головы. Гидеоном детей не пугают, о его жестокости байки не слагают, да, его зовут Морским волком и обе страны до сих пор помнят трупы на стенах, но только те, кто лично имел с ним дело знают, насколько страшным он может быть. Гидеон не проливает реки крови, не вырезает семьи, он убирает всех, кто ему мешает и делает это настолько красиво и точечными ударами, что ни у кого не может быть сомнений, что человек погиб в результате несчастного случая или просто умер от болезни. Те, кто все-таки сомневается – свои сомнения не оглашают, не играют с судьбой. Кевин никогда не забудет, как вся страна оплакивала погибшего в автокатастрофе главного мецената Мармариса Эда Юнга, на место аварии до сих пор носят цветы. Только Алонсо и прибывшие на место медики знают, что мужчина был уже мертв до аварии, более того, до того, как поместить труп в автомобиль, из него было вырезано сердце. Все потому что он активно выступал за введение закона о донорстве, по которому пересаживать гражданам страны можно было бы только органы граждан Мармариса «чтобы не портить кровь». Кевин не пропустил его предложение после звонка Гидеона, а Юнг, который обладал большим влиянием в верхах, запретил делать операцию мальчику из находящегося на его попечении приюта, пока не найдут сердце из Мармариса, и ребенок, не дождавшись сердца, умер. Гидеон, который так и не нашел истинного, и как многие мужчины и женщины страны планировал взять ребенка из приюта, не простил Юнгу этого.

***

– Ты как с Иоса вернулся сам не свой, – сидит в кресле в гостиной на первом этаже виллы Элрой и вертит в руке стакан виски. – Что ты там увидел?

– Спроси, кого я там встретил, – усмехается Гидеон и, подняв ноги, кладет их на столик. – Я встретил там Беллу.

– Кого? – поперхнувшись виски, переспрашивает Элрой.

– Хочу поручить тебе кое-что, – игнорирует его вопрос Гидеон. – Собери мне досье на Ханну Ли, дочь Уена.

– У нас есть досье на всех членов семьи правящей верхушки Кале, могу тебе его просто достать, – нахмурившись, смотрит на него Элрой. – Зачем тебе приговоренная к смерти?

– Мне не нужна ее биография, я хочу, чтобы ты разузнал, что это за девушка, какая она, и отмени мои командировки на ближайший месяц, – откидывает голову назад Гидеон. – Насколько я знаю, приговор ей ещё не выносили.

– Не буду спрашивать, зачем, и все сделаю, – вздыхает Элрой.

***

– Колоритная персона, – кладет папку на массивный дубовый стол в кабинете босса Элрой через три дня. – Я это культурно, если нет, то мерзкая эта твоя Белла.

– Не сомневаюсь, ведь в брата не мерзкая из-за должности не выстрелит, – с усмешкой смотрит на него расположившийся на диване Гидеон. – Рассказывай, нет желания читать.

– Помимо того, что, как и большинство детей богатых семей, она избалованная, так девчонка ещё два раза привлекалась к ответственности, – начинает Элрой. – Первый раз за воровство из кабинета директора в четырнадцать, тогда отец ее отмазал, позже за вождение в нетрезвом виде, притом там была авария, пострадала только она сама, Уен, конечно же, все замял. Есть еще штрафы за драки и хулиганство. Два года назад увязалась за какими-то музыкантами и сбегала из дома, но ее нашли и вернули. Честно говоря, чем больше я рыл, тем больше мне казалось, что узнаю про какого-то пацана раздолбая, а не про девушку из достопочтенной семьи, – смеется. – Ее никто не переносит, всё окружение открыто не переваривает девушку, мои источники никогда не лгут. Она любит своих же подставлять, постоянно унижала даже тех, кто к ней хорошо относился, а потом ее прихвостни сливали это в интернет. Думаю, если ее приговорят к казни, то никто плакать не станет и это будет, скорее, услугой населению Кале. Была бы у меня такая дочь, я бы ей мозги на место быстро вставил. Она еще наркотиками баловался, может, всё еще балуется. Если коротко – воришка, лгунья, хулиганка, наркоманка, а теперь ещё и потенциальная братоубийца.

– И из всех женщин этой части света именно в ней я нашел своего зверя, – цокает языком Гидеон. – И правда приятного мало.

Мужчина поднимается с места и, размяв шею, идёт к окну. С того вечера в Кале эта девушка плотно засела в его мыслях и покидать их не собирается. Зверь в Гидеоне сразу учуял свое, и будь это какая-нибудь другая девушка – он бы был только рад. Сейчас ему радоваться нечему. Мало того, что девчонка оказался дочкой врага, так она ещё соединяет в себе всё то, что Гидеон не переносит в людях. Элрой нарыл толстую папку информации, но Гидеон уверен, ему её даже открывать не надо – ничего хорошего он про нее не найдет. Ли Ханна красивая. «Потрясающе красивая», исправляет сам себя Гидеон, и на этом все комплименты для девушки заканчиваются. Судьба будто бы решила посмеяться над ним, выбрав его истинной именно ее. Гидеон будет смеяться последним, потому что такая женщина ему не нужна, но Ханна может дать ему то, ради чего он закроет глаза на всё остальное.

– Сочувствую, – вырывает его из мыслей остановившийся позади Элрой. – Ставлю «Андрею» на то, что ты свернешь ей шею, как только она откроет свой рот.

– Ты поставил свой корабль и, боюсь, он останется у тебя, – усмехается Гидеон и возвращает взгляд ко двору, по которому носится довольный после ужина Азур.

***

Всё как в тумане, всё будто бы не с ней. Будто бы Ханна смотрит на себя со стороны, видит сквозь этот туман, разделяющий ее от остальных, их лица, глаза, полные презрения, ненависти, непонимания и ни толики сочувствия. Хотя она заслужила. Как можно ждать сочувствия, хладнокровно выстрелив в родного брата? Плечо ноет, постоянно напоминает о той ночи, когда Ханна не смогла. Говорят, она лежала в больнице почти три недели. Ханна точно была в себе, но ничего не помнит, кроме нависшего над ней лица матери и её глаз, полных осуждения и слез. Ей кажется, что с момента как она села в машину брата и они отправились домой, прошла всего одна ночь, свои воспоминания она обрывает именно на этом моменте, пусть на ладони до сих пор чувствуется прохлада металла пистолета брата. Ханна знает, что Кристофер в порядке, он даже начал выходить на работу, но сама его не видела или не запомнила. Хотя последнее невозможно. В любом случае она надеется, что брата к ней не пустят, и, судя по всему, Кристофер и не собирается.

– Как ты могла? – садится за железный стол сильно исхудавшая за этот месяц Сюзи. – Почему ты так поступила с нами? Тебя могут казнить, Ханна, но мы сделаем всё что угодно, чтобы этого не допустить, просто расскажи, почему ты пошла на это.

– Казнь – это хорошо, – втягивает в себя побольше воздуха Ханна, собирает пальцами пыль со стола, – не придется жить с тем, что не смогла, что Кристофер не сдох.

– Прошу тебя, прекрати! – восклицает женщина, глаза которой вновь наполняют слезы. – Зачем ты это делаешь?

– Ты знаешь зачем, – пристально смотрит на неё девушка и видит в её глазах не ненависть, которая сейчас была бы для нее лучшим успокоением, а полное непонимание. Сюзи будто бы смотрит не на дочь, а на что-то, что её мозг никак не воспринимает и не в состоянии проанализировать. – Ты всегда знала, мама.

– Из-за зависти? Из-за желания быть на его месте? – убирает взгляд женщина.

– Я хотела править Мармарисом! – громко и фальшиво смеется Ханна, и ее смех отскакивая эхом от стен камеры, глушит ее саму.

– Мы пригрели змею на груди, – поднимается на ноги Сюзи и утирает платком лицо. – Твой брат два дня пролежал в реанимации, чуть не умер из-за тебя, а теперь он убивается, чтобы тебе дали хотя бы пожизненное с расчетом на амнистию, но только бы не казнь. И как бы мне ни было больно, ты это заслужила. Может, решетка вправит тебе мозги.

Сюзи выходит, и в камеру сразу проходит будто бы постаревший за эти дни отец. Ханна опускает глаза, не находя сил смотреть на него, и чувствует, как покатившиеся вниз слезы обжигают ее лицо. Вроде бы неплохо держалась, уже решила, что и дальше продержится, но отец смотрит на нее с жалостью, а это даже хуже непонимания со стороны матери. Что должен сделать ребенок, чтобы его послушали? Она облизывает соленые губы и усмехается, вспомнив, что именно эту фразу гуглила пару месяцев назад. Она ответа во всемирной паутине не нашла, но придумала свой: выстрелить в брата. Ответ оказался неверным.

– Пусть я и правитель, но здесь моя власть ограничена, – останавливается рядом со столом Уен, не садится. – Я уже всех поднял, за ниточки подергал, но мы не успели скрыть случившееся, это разлетелось по всему миру на фоне атаки Торна и народ требует возмездия.

– Конечно, я ведь посягнула на святое для них, – поднимает на отца зареванное лицо Ханна. – Я посмела выстрелить в самого генерала Ли.

– Прошу, хотя бы раз в жизни признай, что ты виновна, – устало говорит мужчина. – Население требует казни для братоубийцы, ты опозорила нашу семью.

– Так я же не убила его, – нервно смеется Ханна, – к сожалению.

– Как смеешь ты! – бьет ладонями по столу побагровевший Уен. – Где твое раскаяние? Где извинения? Хотя бы фальшивые! Твой брат все еще страдает от раны, но день и ночь старается ради тебя, пытается договориться. Другой на его месте сам бы тебе шею свернул, а он говорит, что простил тебя, снова оправдывает тебя тем, что ты якобы ребёнок. Но ты не ребёнок, Ханна, ты чудовище, и ты не заслуживаешь сочувствия. Я в этом убедился.

– Когда суд? – смотрит будто бы сквозь него Ханна, звенит наручниками под столом.

– Через месяц, – идет к двери Уен. – Тебя переведут в тюрьму в Гинстон, до суда ты будешь сидеть там.

***

Мама больше к Ханне не заходит, Уен говорит, что она слегла из-за нервов, проходит лечение. Ханна всё пытается понять что она чувствует, но у нее не получается. В голове одна сплошная пустота и тишина. Такое ощущение, что тот выстрел забрал с собой не просто все ее силы, но и ее чувства. Ханне это даже нравится, она думает, что если бы так было всегда, то и стрелять бы ей не пришлось. Как бы было замечательно, если бы люди разучились чувствовать, если бы их можно было бы выключить без шанса на восстановление. Ханна давно дошёл до той стадии, что готова пожертвовать и приятными эмоциями, лишь бы никогда не чувствовать страх. Любовь, тепло, счастье – это всё прекрасно, но ей не нужны эти чувства, если чтобы пережить их, надо прочувствовать и отчаяние. Именно отчаяние доводит людей до той самой грани, после которой уже нет возврата. Оно накапливается годами, растет внутри как ядерный гриб, а взрывается легким хлопком, накрывает глаза пеленой и выключает мозг. В момент этого самого взрыва человеку кажется, что хуже уже не будет, что он уже прошел все круги ада, и последний шаг или приведет его к долгожданному освобождению, или окончательно добьёт. Ханна получила последнее, и может, именно поэтому все ее эмоции и чувства отключились, и сидит она сейчас в этой камере как пустая оболочка, не способная даже на то, чтобы оплакивать себя. Это лучше, чем ставший верным спутником страх, который клейкой слизью обволакивал ее тело, забивался в горло, парализовал конечности и доводил до немых истерик, потому что даже на крики у нее уже не оставалось сил. Вот оно как оказывается, за месяц до смерти избавиться от всего человеческого и резко начать по-настоящему жить. Ханна не лгала отцу, она правда ни о чем не жалеет, хотя нет, она лжет – она жалеет, что Кристофер остался жив. А ещё она жалеет, что довела маму до срыва и укоротила годы жизни отца.

Ханна сидит на койке в камере, пахнущей хлоркой, ждет свое сопровождение и, поглядывая на нетронутый поднос с едой на столе, впервые за этот месяц чувствует панику, смыкающую когти на ее горле. Что-то человеческое в ней всё-таки осталось. Ханне страшно выходить за эту дверь, страшно настолько, что она, наверное, даже согласилась бы остаться в этих стенах до конца жизни. Отец говорит, что весь Кале ее ненавидит, называет чудовищем, и даже те, кто притворялся друзьями, ни разу ее не навестили. Ночью Ханна почти не спала, обнимала подушку, хотела к маме, к папе, хоть к кому-нибудь, к кому можно бы было прижаться как потерянному ребёнку и плакать, ощущая под руками чьё-то тепло. С утра на ней снова непроницаемая маска, а внутри поднимается дым от сгоревших дотла надежд и былых мечтаний.

– На выход, – объявляет остановившийся за решеткой охранник и просовывает ключи в замочную скважину.

Никто и попрощаться не пришел. Ханна криво улыбается про себя, шагая вслед за охранниками, думает, что попрощаться все равно успеют, ей гнить в тюрьме до конца своих дней, если не казнят. Она замирает за сопровождением, остановившимся перед последними дверьми, переминается с ноги на ногу, трется запястьями, заключенными в наручники, о бедро. Через стекло на двери она видит одетый в черный конвой, усмехается тому, что ее будут сопровождать как какого-то особо опасного преступника и вздрагивает из-за ударившегося о дверь яйца. Снаружи поднимается шум, Ханна поддается вперед и только сейчас замечает собравшуюся справа толпу, в руках которых транспаранты. Она успевает прочитать только на одном из них «братоубийца», и охрана приказывает ей сделать шаг назад. Через две минуты процессия вновь двигается вперед и двери, наконец-то, распахиваются. До самого автозака Ханна идёт, не поднимая лица, она старается не слушать то, что выкрикивает толпа, но каждое их слово врезается осколком в ее память. Торопливо заняв свое место на сидении спиной к водителю, Ханна нервничает, что двери автозака не закрывают, чувствует себя выставленным на витрину уродцем, в которого продолжают лететь яйца и гнилые яблоки. Наконец-то, к ней подсаживаются двое солдат в форме и с оружием, и двери закрываются.