Нечаянный свидетель, оказавшийся не в том месте не в то время, упал с пробитой пулей головой.
Меченый понимал, что рискует, делая то, что делает, и оставляя следы своего пребывания, но сохранить жизнь дрищу, который видел его, не мог. На войне не так – там можно помириться… как-нибудь, когда-нибудь… Здесь же всё гораздо хуже и опаснее.
Меченый убрал пистолет, поднял выпавшую из оружия гильзу, спрятал в карман и затащил тело убитого подальше в переулок. Поискал глазами, куда можно его спрятать, и обнаружил мусорный контейнер. Поднапрягся и забросил труп внутрь. Вытер следы крови тряпьём из мусорки. Это было лучшее, что он мог предпринять в сложившейся ситуации. Отправив куски материи обратно в контейнер, захлопнул крышку.
От спокойствия Меченого веяло замогильной жутью – оно не раз помогало убийце в, казалось бы, безвыходных ситуациях, действуя на врагов, точно гипноз змеи – на зайца. Неважно где: на войне или в «мирной» жизни.
Часы тикали…
Меченый бросил картонку, которую отыскал здесь же, поверх кровяных разводов, маскируя их; сморщился при виде такого непрофессионализма и из-за столь неудачного стечения обстоятельств и вернулся к переодеванию. Вернее, хотел вернуться, уже начал стягивать одежду через голову, когда его остановил какой-то громкий шум. Доносился он – чуткий на ухо Меченый легко это определил – со стороны морга.
Меченый бесшумно прошёл к началу переулка. Шум не стихал. Убийца молниеносно выглянул наружу, оценил ситуацию и спрятался обратно. У него перехватило дыхание от смеси эмоций: гнева, негодования и смятения. Смятение было ненавистнее всего. Меченый любил контролировать ситуацию; всё, что не подчинялось ему, рассматривалось как враждебное и вредоносное.
Меченый мигом сориентировался и, прихватив свёрток с халатом и документами врача, бросился прочь. Плутая переулками, он направлялся к своей оставленной за пару кварталов неприметной машине. На ходу он достал смартфон, сделал звонок и, не дождавшись ответа, сказал несколько слов, после чего прервал связь.
Константин Вильсон сидел с озабоченным лицом. Страх грыз заммэра изнутри.
План сорвался. Меченый не смог избавиться от тела. Это плохо; это ужасно.
Более того, если убийца не врал – а не верить ему нет смысла, – ситуация складывалась наихудшим образом. Вокруг происходящего творилось слишком много суматохи и звучало чересчур много шума.
Подключить к этому делу кого-нибудь ещё? Но тогда велик риск окончательно засветиться.
Вильсон посмотрел на зажатый в толстой потной руке смартфон.
Позвонить тем, кого он предупреждал? Но они и без того настороже. Не пройдёт и пары часов, как им всё станет ясно. А излишнее вмешательство может всё только испортить…
Надо дать Меченому шанс.
Кроме того, имелась вероятность, пусть и исчезающе маленькая, что тело из морга всё-таки не найдут: его ведь уже нет на прежнем месте…
В любом случае, пока Вильсону оставалось то, что он ненавидел всем сердцем и, возможно, сильнее всего в жизни, – ждать. И надеяться…
Глава 10
Среда
Максим сел на кровать рядом с Кусманчиком, под неяркий свет дешёвого бра.
Молодой парень, торгующий телом – в прямом смысле торгующий, позволяющий кусать и кромсать его за деньги, пить из него кровь, – с интересом взглянул на собеседника. Точнее, на слушателя, молчаливого и благодарного.
Впервые за очень долгое время, а может, и за всю жизнь Кусманчик сталкивался с тем, что кто-то его слушает. Что кому-то небезразличны он сам и то, что он говорит. Для всех остальных он не представлял ровным счётом ничего. Ещё одна «мясная шлюха» для владелицы рассадника госпожи Риты; человек без прошлого, настоящего и будущего для «коллег» и охранников, и вовсе недочеловек для всех прочих, например полицейских.
Полицейские любили внезапно нагрянуть, скрутить и засадить в каталажку – под залог, который выплачивала госпожа Рита. У неё было много денег – не то что у Кусманчика или людей вроде него. Либо менты напрямую шли к начальству и выбивали из госпожи Риты деньги за молчание. Продажные, циничные, беспринципные личности. Но разве не таково всё общество?
Кусманчик так думал на протяжении долгих лет, с самого детства. После издевательств отчима, после тайных поеданий друзьями, которые они, естественно, и не собирались оплачивать, да и не могли, после несчастной и извращённой, с точки зрения «нормальных» людей, любви и, наконец, после судьбоносной, если её можно так назвать, встречи с госпожой Ритой. Она предложила ему «работу и кров»… на деле обратившиеся рабством и тюрьмой. И Кусманчик, будучи рабом, по-прежнему пребывал в этих тесных застенках и не знал, как вырваться. Да уже и не хотел.
Но этот Максим, этот запуганный, странный бездомный, одетый в рваньё – хуже, чем у самого Кусманчика, – чем-то сразу привлёк внимание юноши. А когда стал слушать – просто слушать не перебивая, – буквально разрушил картину мира, что складывалась у Кусманчика кирпичик за кирпичиком бесконечными, мучительными годами.
С Максимом в компании время летело незаметно. Кусманчик пересказал ему бОльшую часть своей биографии, в красках и подробностях, и всякий раз, когда приступал к новой главе собственных земных скитаний, полных боли и бессмысленности, ждал, что вот сейчас Максим перебьёт его. Или рассмеётся во весь голос, как делали остальные. Или больше того – молча развернётся и уйдёт. Ему ведь, по сути, здесь делать нечего. Однако этот момент всё не наступал, и Кусманчик говорил, и говорил, и говорил…
– Наверное, со стороны я выгляжу плаксой? – спросил он.
Максим на мгновение задумался, а потом отрицательно помотал головой.
– Знаешь, – сказал Кусманчик, – я ещё не встречал человека, способного так долго и с таким желанием слушать незнакомца. Тебе, наверное, при твоей-то жизни особенно не с кем поговорить?
Максим не ответил, даже не кивнул.
– Вот и мне тоже, – продолжал тогда Кусманчик. – Правда, у меня всё несколько лучше. Наверное. Зато тебя никто не пытается ни съесть, ни изнасиловать.
Молодой человек повернул голову к бездомному, посмотрел на него задумчивым, не до конца понятным Максиму взглядом – будто из-за завесы фантазии, сквозь флёр нереальности.
На этот раз Максим усмехнулся: такие наивность и простодушие поразили его. И сказал своим хриплым голосом:
– Меня пытаются убить.
Кусманчик покачал головой. Видимо, он ещё не окончательно огрубел и потерял связь с жизнью, подлинной, а не выдуманной так называемыми людьми или теми, кто хотел бы на них походить, раз им под силу сопереживать.
– И не только убить, – добавил Максим. – Знаешь, после всего того, что ты мне рассказал, я тебе… – Кусманчик подумал, что Максим скажет «сочувствую», но он произнёс, – завидую.
– Завидуешь? Мне? Почему?!
Максим неловко пожал плечами и промолчал.
– У меня ведь никогда не было нормальной жизни! – воскликнул Кусманчик.
– Вот именно…
– Не понимаю. – Юноша правда не понимал.
– Ты всегда жил в яме… А я… Не знаю… Может быть… Не уверен… – забормотал Максим.
Кусманчик во все глаза воззрился на бездомного.
– Ты не помнишь, кем ты был?
Максим сжал губы и ничего не ответил.
– Но хоть что-нибудь ты помнишь? Какие-то отрывочные воспоминания остались? Или что-нибудь приходит во сне?
Кусманчик хотел как лучше; желал подтолкнуть память Максима, чтобы спасти его. Если уж ему, Кусманчику, не удастся вытащить из ямы самого себя, он, по крайней мере, попытается протянуть руку помощи другу. Да, он уже воспринимал Максима как настоящего друга. А всего-то и надо было: послушать. Не затыкать уши и не отгораживаться невидимой стеной от другого, живого и разумного, существа.
Максим отвернулся и уставился в пол. Сны… Снятся ли они ему? О да. И ещё как! Во множестве. Но всё это пустые фантасмагории и галлюцинации, которые не несут с собой ничего рационального – один лишь бред.
На глаза бездомного навернулись слёзы. Если бы он только вспомнил!..
Глаза Кусманчика расширились, когда он увидел, как этот казавшийся пришельцем из иных мира и жизни человек плачет. Слёзы катились по щекам, падали на тряпьё, в которое Максим был одет, срывались на пол…
Максим рыдал и не мог остановиться. Возможно, ему просто надо было сбросить напряжение, скопившееся за последние часы. Нет, больше – за всё то время, что он пребывал на улице.
А ведь когда-то у него был собственный дом… или квартира… а может, комната… Он верил в это, он… почти помнил! Но когда он рассказывал о своих воспоминаниях другим бездомным, они лишь смеялись и издевались. И тогда Максим сам стал сомневаться, и чем дальше, тем сильнее. Но в глубине души он так хотел верить! И этот откровенный разговор с Кусманчиком разбередил его, казалось, зачерствевшую, будто уже несуществующую душу. Вот только душа никуда не девается; прячется, да, возможно – как совесть, страх, вожделение, – однако не исчезает. Это невозможно в случае с разумным живым созданием.
Кусманчик приобнял Максима, но тот отстранился. Тогда юноша сказал:
– Я как-нибудь могу тебе помочь? Я практически заперт тут, и у меня не столь много знакомств, но…
И вдруг почувствовал, как глупо звучат его слова. И, в конце-то концов, что он может предложить несчастному бездомному?
Не прекращая рыданий, Максим повернулся к Кусманчику и уткнулся лицом ему в бок. Молодой человек вздрогнул, потому что бомж коснулся одной из недавних, ещё не зажитых ран, но стерпел и не отстранился. Он снова попытался приобнять Максима, и на сей раз тот даже не шелохнулся.
А у Максима на уме сейчас было только одно. Лишь одно вертелось в его голове. Одно-единственное слово. Месть. Месть!.. И связана она была… с чем? Он почти ухватил причину; она тоже была короткой, в единственное слово, однако эту причину ещё надо было вспомнить…
Вспомнить! Почему он не может вспомнить?! Что же с ним сделали? И кто?!..
– Разумовский, – одними губами прошептал Максим.
Кусманчик удивлённо посмотрел на него, ожидая пояснения.
Его не последовало. Но Максим вспомнил. Не всё, но кое-что. Стресс, вызванный разговором, разбередил глубины памяти, те её области, которые, как чудилось, надёжно и навсегда похоронили давние воспоминания. Те самые, над которые смеялись; из-за которых издевались…
– Разумовский, – повторил Максим чуть громче.
– Разумовский, – эхом откликнулся Кусманчик. – Это он виноват, что ты потерял всё? Это он выгнал тебя на улицу и превратил в… – Юноша недоговорил.
Максим, со слезами на глазах, отчаянно кивал. Да, Кусманчик прав! И Максим наконец-то вспомнил! Не всё, нет, – но и того, что он теперь снова знал, было достаточно.
– Я найду его… – прошептал Максим. – Я найду Разумовского… и…
Кусманчик погладил его по плечу.
– Может быть, останешься ещё хоть на полчасика? Я дам тебе откусить от меня самый вкусный кусочек. И крови можешь попить. М-м?
Кусманчик не испытывал особенного влечения к Максиму – сейчас он относился к нему скорее как мать или отец относятся к несмышлёному, достойному лишь сочувствия ребёнку, нашкодившему и поплатившемуся за это, однако, по сути, в том совсем невиноватому.
– У меня тут есть все средства предохранения, – убеждал Кусманчик. – И зелёнка с йодом. И пластырь с бинтом. Ты ничем не заразишься. Тебе ничего не угрожает. И денег я с тебя не потребую. Всё по дружбе.
Пуще прежнего смущённый добротой нового знакомого, Максим кивнул.
Он примет предложение Кусманчика. В конечном итоге, и ему, Максиму, нужно отдохнуть и восстановить силы. А если друг предлагает помощь, хотя бы и такую, грех отказываться.
«Чёртов вирус! Как ты всё поменял, извратил!.. Но тебе не удастся лишить людей того, что им свойственно с момента зачатия человеческой расы, – души!»
И он припал жадными, голодными зубами к боку Кусманчика. Почувствовал свежее мясо, кровь… Главное, не сойти с ума от этого впечатления.
Прежде чем прикрыть от наслаждения глаза, Максим заметил, как их закрыл веками Кусманчик. Даже если ему было больно, тот никак этого не выдал: не вскрикнул, не вздрогнул…
Максиму было хорошо, а это – лучшее состояние, лучшее ощущение перед тем, как идти на важное и рискованное дело. Смертельно опасное. Но – необходимое, неизбежное. Перед тем как идти на месть.
Он найдёт Разумовского. И уничтожит. Отплатит той же монетой. Разрушит его жизнь и заставит умирать, медленно, мучительно. И через это обретёт спасение и спокойствие, и наконец всё – абсолютно всё! – вспомнит.
Он вернёт себе потерянную жизнь. Вернёт через смерть.
Левое предплечье Максима, там, где его подрал оживший мертвец – или кто была эта тварь? – обожгло внезапным приступом боли, но бездомный, погружённый в нахлынувшие волной мечтания и долгожданное, хоть и сиюминутное счастье, не обратил на это внимания.
Глава 11
Среда
Припарковавшись на улице О, Герер и Вольский вошли в ломбард.
Снаружи он ничем не выделялся на фоне остальных многочисленных ломбардов, которые довелось видеть полицейским. Когда коллеги оказались внутри, их ощущения не изменились. Типичный ломбард: тесный, бесшумный и пропитанный ощущением денег, причём денег, заработанных преимущественно нечестно. Такие деньги легко получить, но ещё легче потерять, и ломбард мог помочь клиенту как в первом, так и во втором случае. Никому не хотелось проблем с законом, поэтому владельцы ломбардов предпочитали работать честно. Или делать вид, что они честны перед различными кодексами, в том числе уголовным. Однако «деньги делают деньги», и чем больше ты их сделал, тем больше тебе хочется. Следовательно, разрешено всё то, что не запрещено – и не замечено. Кради – но будь предельно осторожен и насторожен. По крайней мере, подобные мысли навевал именно этот ломбард.
«Получается, есть в нём что-то своё, нечто особенное», – подумал Анатолий.
Но мысль свою продолжить не успел, поскольку занятый разговором – судя по всему, с очередным клиентом – владелец, упитанный лысый мужчина в очках, наконец обратил на них внимание.
Анатолий отвлёкся от досужих размышлений и тоже внимательно посмотрел на того, кого заинтересовал его вид. Впрочем, неудивительно, что их вычислили: несмотря на то, что оба полицейских были в штатском, определить, кто они, опытному глазу не представлялось сложной задачей.
Справился с ней и владелец ломбарда. Ни слова не говоря, он кивнул посетителю, рослому, непропорционально сложенному малому с длиннющими руками. Тот никак не отреагировал – просто развернулся, прошёл мимо, задев плечом Вольского, и скрылся с глаз, очутившись на улице.
Вольский, недовольный тем, что здоровенный мужик не смотрит, куда прёт, сморщился и обратил более неприветливый, чем прежде, взгляд на владельца заведения.
Анатолию физиономия человека, только что покинувшего ломбард, показалась подозрительной. Он почти не сомневался, что перед ними был преступный элемент. Но не пойман – не вор, и Анатолий переключился на ожидавшего их владельца ломбарда. Тот нетерпеливо переминался с ноги на ногу и постукивал пальцами по перегородке, за которой стоял; при взгляде на Вольского с Герером лицо его исказилось в гримасе неудовольствия, а может, отвращения.
Вольскому это не понравилось ещё больше.
Нравится владельцу, что его отрывают от работы, или нет, а у полицейских тоже были здесь свои дела, причём дела важные. И требовалось немедленно вмешаться, пока Вольский не взорвался и не налетел на, в общем-то, не сделавшего пока ничего страшного человека.
– Лейтенант Герер, – выступая вперёд, представился Анатолий и предъявил служебное удостоверение.
