На скамьях зароптали.
Подождав, пока приставы не выполнят его просьбы, Пим начал атаку. В речи своей он обрушил на голову графа Страффорда целую череду обвинений – от тирании до злодеяний полового свойства. И вовсе не он один: следом за Пимом с речью, куда менее членораздельной, однако гораздо более пылкой, выступил один из его приспешников, Клотуорти, а за этим еще и еще. И все вели к одному и тому же – призывали отдать графа Страффорда под суд по обвинению в измене.
То же самое Пим многие годы назад пробовал проделать с герцогом Бекингемом, но Карл предпочел уберечь тогдашнего своего главного советника от нападок, распустив парламент. Теперь, когда Карл не мог от сего уклониться, лидер парламентариев снова взялся за свое. И на этот раз вполне мог добиться победы.
Но прежде всего – комитет. Разумеется, без разбирательства особого комитета – никак. Состав удивления тоже не вызывал. Пим, по обыкновению, тщательно все спланировал, и комитет вернулся в палату с отменной быстротой, что послужило началом общим прениям. Воспользовавшись представившейся возможностью, Энтони потребовал слова.
– Несомненно, лорд Страффорд и здесь, и в Ирландии совершил многое, требующее пристального рассмотрения, – сказал он, обведя взглядом соратников. – Достойны ли его деяния зваться изменой? Этот вопрос должен решить суд. Но мы не должны допустить, чтобы они остались незамеченными, дабы и остальные впредь помнили, где пролегают границы закона и справедливости. Всенепременно, джентльмены – давайте пошлем Лордам требование о его отставке!
Садясь, он со злым удовольствием отметил гримасу изумления на лице Пима. «Ты думаешь, будто я поддерживаю тебя и твою клику. Но это не ради вас. Это – ради Луны».
Известий от Керенеля пока что не поступало, хотя в Файф он уже прибыл. Да, безумцы с железными ножами при дворе более не появлялись, однако смута-то продолжалась. Посему им с Луной требовались сведения, имевшиеся у Эоху Айрта, а для этого необходимо было избавиться от Томаса Уэнтворта, графа Страффорда.
В кои-то веки Энтони был рад Пимовым нападкам! Конечно, клику Пима и многое из того, за что они ратовали, он по-прежнему презирал, но в данном вопросе на время оказался с ними заодно.
Вскоре Энтони вызвали запиской в Старый двор. Выйдя наружу, он обнаружил посреди булыжной мостовой ожидавшего его Бена Гипли.
– Отставки и суда над графом они уже потребовали? – спросил тот, едва поздоровавшись.
– Да, – отвечал Энтони. – Пим и прочие отправили требование в Палату лордов.
Гипли со злобою выругался.
– А Страффорд только-только вернулся! С утра отбыл в Уайтхолл, для разговора с королем, а назад явился – пяти минут не прошло, я видел. Проклятье!
Его ругань привлекала слишком много внимания. Между тем, во дворе они были далеко не одни. Парламент едва начал слушания, но улицы Вестминстера уже заполонили целые толпы народу. То были те самые подмастерья и чернорабочие, докеры и моряки, что ранее в этом году осаждали дворец архиепископа Лода. В последнее время уличные беспорядки, несомненно, вдохновляемые Пимом и прочими, сделались обыкновенной чертой лондонской жизни. Оттащив Гипли в сторону, Энтони понизил голос:
– Темер желает его устранения. Луна велела мне сделать это, если сумею. Отчего идти на попятный сейчас?
– Оттого, что Страффорд намерен отдать под суд Пима и его присных, – процедил сквозь зубы глава его тайной службы. – За измену в виде пособничества ковенантерам. Он, дескать, мог сломить их силы – потому-то Пим и решил нанести удар первым.
Услышав это, Энтони покачнулся. Да, в тесном союзе Пима с ковенантерами он нимало не сомневался, но о существовании такой великолепной возможности прищемить оппозиции хвост даже не подозревал.
Ни слова более не говоря, он развернулся и поспешил назад, во дворец. Бен устремился следом. Однако, еще не успев добраться до зала Палаты лордов, Энтони услышал рев толпы и понял: он безнадежно опоздал – если даже предположить, что мог бы хоть как-нибудь предотвратить происходящее. Успел он лишь мельком увидеть Страффорда, вышедшего из зала, да блеск драгоценных камней, украшавших отданную им Максвеллу шпагу.
Уэнтворта пожирала хворь: лицо его приобрело нездоровую желтизну, кожа обвисла неопрятными складками. Сейчас он был совсем не похож на жуткий образ, сотворенный ему молвой. Но толпы зевак не проявляли к сему никакого уважения: Энтони слышал множество едких насмешек, но не увидел, чтоб хоть один человек снял шляпу перед простоволосым графом.
– В чем дело? – глумливо выкрикнул кто-то, в то время как Страффорд бросил усталый взгляд на толпу, сквозь которую должен пройти.
– В сущих пустяках, уверяю вас, – отвечал он со всею уверенностью, на какую только был способен, однако голос его прозвучал хрипло, нетвердо.
– Ну да, еще бы! – крикнул некто другой. – Государственная измена – это ж сущий пустяк!
Толпа разразилась хохотом. Пользуясь тем, что за шумом его не услышат, Энтони обернулся к Бену.
– Обвинения шатки. Вполне возможно, он их одолеет.
– Очень на это надеюсь, – откликнулся спутник, глядя в толпу, устремившуюся по пятам за направившимся к выходу Страффордом. – Ради всех нас. Сила Пима меня тревожит.
«Как и меня», – мысленно признался Энтони. Он-то рассчитывал сделать кое-что для блага Луны… но, похоже, вначале придется позаботиться о благе Англии.
Халцедоновый Чертог, Лондон, 28 декабря 1640 г.
Из всех обычаев, перенятых дивными от смертных, в наибольшее недоумение приводили Луну подарки на Рождество. Разумеется, их никто так не называл, однако обмен подарками в самый короткий день года стал делом обычным и, мало этого, служащим в придворной жизни особой цели.
О чем Луне весьма цинично и напомнил сэр Лислик, явившийся к ней однажды с гончим псом у ноги.
В своем роде пес был просто образцом совершенства – длинное, изящное тело, сливочной белизны шерсть, красновато-коричневые уши… Не дивный в облике пса, но волшебная гончая той самой породы, что разводят в Уэльсе, при дворе Тилуит Тег[17 - Валлийское название эльфов и фей, «малого народца».], если догадка Луны верна. Любопытно, что же он за него отдал?
Лислик поклонился, широко взмахнув шляпой. Все взгляды устремились на него. Естественно, он выбрал для появления час отдыха – из тех, когда вокруг соберется побольше праздных придворных.
– Ваше блистательное величество! Тревоги о вашей безопасности не дают мне спокойно уснуть. Молю: позвольте преподнести вам сей скромный дар, верного спутника, что будет хранить ваш покой.
На лицах некоторых из придворных отразилось явное раздражение. Главным пороком Лислика, добивавшегося королевской милости, были вот эти назойливые напоминания о спасении ее особы, стрелою вознесшем его из относительной безвестности к месту в рядах Халцедоновой Стражи, близ самой королевы. Однако он тут же поспешил исправить ошибку: не распрямляя спины, поднял взгляд вверх и добавил:
– Или хотя бы добудет для вас лису, когда вы снова отправитесь на охоту.
Следовало отдать ему должное: улыбался он очаровательно. Луна с равным очарованием – или, скорее, очарованно – улыбнулась ему в ответ. Стоило ей протянуть руку, как пес без понуканий подошел к ней: этому гончаку не требовалось ни поводка, ни плети, при помощи коих обучают своих собак люди. Деликатно обнюхав ее пальцы, пес послушно склонил голову, позволив Луне дружески почесать себя за ухом.
Лислик шумно вздохнул и приложил руку к сердцу.
– Счастлив тот пес, что находит отклик в сердце хозяйки. Сегодня мне помешает уснуть не тревога, но зависть. О, как хотелось бы мне занять его место у изножья вашей кровати!
Вокруг собралась небольшая толпа придворных, слетевшихся к восходящей звезде. Не все, разумеется, ведь глубина ревнивой неприязни дивных способна граничить с морской. Льюэн Эрл непрестанно дулся, чувствуя, что его обошли. К огорчению Луны, поближе придвинулся и Валентин Аспелл. Как бы ей ни хотелось думать, будто ее дивный глава тайной службы просто присматривает за рыцарем, истина состояла в том, что взгляды Лислика разделял и он.
Как же поступить с псом? Луна отнюдь не была уверена, что гончаку стоит доверять место в спальне, у ее ног. Нет, дело было не в возможной угрозе: желая ей смерти, Лислик попросту позволил бы безумцу убить ее. Сколь высоко он ни взлетел, есть высота и повыше, а чтобы достичь ее, Луна нужна ему живой. Однако гончие Тилуит Тег – создания весьма разумные, способные на куда большее, чем обычные псы. Подарок был сделан затем, чтоб снискать ее расположение: все эти дары в день зимнего солнцестояния – лишь еще один путь к возвышению при дворе. Вот только все это не означало, что Лислик не имел в виду и какой-либо иной цели.
Его следовало разговорить.
– Так, значит, спать у изножья моей кровати? – усмехнулась она, дразняще изогнув бровь. – Вот каково оно, твое желанное место?
– Я счел бы холодный камень пола вашей спальни постелью более роскошной, чем всякая иная, разостланная вдали от вашей особы, – отвечал он, уже не столь шутливо, как прежде. Нотка страстной тоски в его голосе задрожала меж ними в воздухе, словно туго натянутая струна.
Луна сделала ему знак подойти ближе. Видя это, собравшиеся вокруг разошлись, вернувшись к прерванным увеселениям. Таким образом, оба – хотя бы с виду – остались наедине.
– Но ты грезишь о ложе не столь холодном.
– Какой же мужчина не грезил бы?..
Возможностей для самообольщения не оставалось. Страсть в сердце Лислика предназначалась не ей. Быть может, отчасти ее телу… но не духу. Стремлением его была власть – власть и место в ближнем кругу ее советников. Все прочее – просто предлог, маскирующий истину.
Каждый миг их встреч был исполнен фальши. Однажды Амадея отважилась спросить Луну, отчего она так благоволит рыцарю, не делающему тайны из своего презрения к смертным. В ответ Луна оправдала его поведение опасениями угрозы, каковую те собой представляют, но знала: суть дела много хуже и много подлее. Ныне дивные, мнившие смертных низшими существами, называли себя Наследниками, а на Лислика взирали, как на своего капитана. В то время как наверху все шумнее вели себя благочестивые, внизу день ото дня становилось больше и больше Наследников.
Однако истинные корни этой опасности находились не здесь, но в Шотландии; поведать же истину своей леди обер-гофмейстерине Луна никак не могла. Пригрев на груди ядовитого змея, она вернее выведает его цели, и чем больше приблизит к себе, тем больше узнает о его связях с Никневен.
Даровав Лислику то, чего он желает, она могла бы выиграть очень и очень многое. В постели мужчины нередко говорят – без этого им прямо-таки не уснуть.
Но при одной мысли об этом к горлу подступила тошнота. Когда-то она любила – любила и сердцем, и душой, а любовь дивных не меркнет со временем. С тех пор она, бывало, принимала в постели джентльменов, но крайне редко, и никогда – из собственных придворных: явленная этаким образом, благосклонность могла нарушить шаткое равновесие, которое Луна изо всех сил старалась блюсти. А если она и нарушит собственный запрет, то уж никак не ради этого златоволосого дьявола, готового в угоду амбициям обречь ее на смерть.
Нет, до своей постели она Лислика не допустит – даже для блага короны и собственного двора.
Между тем ее молчание слишком затянулось. Заставив себя улыбнуться, да так, чтоб за улыбкой таилось обещание, Луна сказала:
– Ты – не мужчина, но эльфийский рыцарь. Однако грезы являются дивным не только во сне, но и наяву, а ведь некоторые видения, если верить молве, открывают грядущее.
Лислик склонился к ее руке и легко, точно перышком, коснулся губами запястья. Не содрогнуться от его прикосновения стоило немалых усилий.
– Что ж, буду ходатайствовать перед Фатумом о даровании мне ясновидения, а до тех пор – жить надеждами.
Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 21 апреля 1641 г.
– Подумайте о законе, – сказал Эндрю, стараясь говорить как можно уверенней и тверже. – Не одну неделю на наших глазах граф Страффорд защищался от возложенных на него обвинений. И неоспоримо доказал: сколь бы ни спорными мы полагали принятые им решения и предпринятые им действия, границ измены они не переходят. Каковы самые веские улики против него?
Вопрос риторический, однако со временем Энтони кое-какой ораторской театральщине выучился. Пусть ему и не тягаться в красноречии с Холлисом или Стродом, попробовать нужно.
Энтони поднял над головой лист бумаги.
– Копия с копии записки, сделанная без ведома государственного секретаря Вейна!
Сын Вейна со скамьи напротив бросил на него злобный взгляд, нимало не устыдившись свершенной кражи.
– И показания самого государственного секретаря Вейна касательно заседания Тайного Совета, на коем эта записка была составлена. Между тем, одна и та же улика, предъявленная дважды, не становится вдвое более веской. Лорд Страффорд предлагал покорить «сие королевство» посредством ирландской армии. Имей он в виду Англию – да, это была бы бесспорная измена, однако ж об Англии он не упомянул. Другие присутствовавшие не сомневаются, что речь шла о Шотландии, восстание в коей, прошу заметить, на том заседании и обсуждалось. Таким образом, измены здесь нет.
С презрением отшвырнув бумагу, он сцепил руки за спиной, дабы никто не заметил их дрожи.
– Итак, осудить графа Страффорда за измену в рамках процедуры импичмента невозможно. Этот билль об опале[18 - Билль об опале (англ. «bill of attainder») – законодательный акт парламента, вступавший в действие в том порядке, в котором получали юридическую силу другие парламентские законы, а также при условии одобрения его королем. Посредством данного законодательного акта Палата общин могла объявить государственной изменой деяния, которые не рассматривались в английском праве как таковая. Более того, билль об опале допускал осуждение того или иного лица за деяние, которое в момент его совершения вовсе не считалось в английском праве преступлением. По сути, билль об опале передавал функции определения вины и вынесения приговора от судебных органов законодательным.] направлен на то, чтоб обойти сие препятствие, обвинив Страффорда в намерении – в намерении! – ниспровергнуть законы Англии, недоказанном и неосуществленном, однако являющим собой акт государственной измены. По сути, билль гласит, что Страффорд ради блага Англии должен взойти на эшафот, поскольку мы утверждаем, будто это так.
Теперь – пауза: пусть Общины осмыслят его слова. Однако скамьи вокруг были слишком уж, слишком пусты. Где же все? Им бы ради голосования по столь важному вопросу в проходах тесниться! И все же сегодня на слушания, несмотря на штрафы за неявку, собралась едва половина Общин. Боятся ввязываться…
Боятся попасть под беспощадный натиск Пима, направленный не просто на одного человека, но на основы, корни самодержавия. Лод вместе со Страффордом угодил в Тауэр, а прочие слуги Короны бежали за рубеж. Тем временем парламент (точнее сказать, Общины) утверждался в праве надзирать за королевскими советниками, менять церковные порядки как сочтет нужным, управлять доходами страны; требовал передачи в свои руки власти над гражданским ополчением… Да, пока силу закона получил один только билль о непременном созыве парламента не реже, чем раз в три года, но если Энтони потеряет сей шанс расстроить планы оппозиции, как знать, чем кончится эта лавина?
– Давайте же не превращаться в тиранствующую толпу, – негромко сказал он в настороженной тишине. – Закон гласит, что Страффорд невиновен в измене. Мы должны прислушаться к его гласу.
С этим он поспешил сесть, пока под ним не подогнулись колени.
– Слушается вопрос, – заговорил спикер палаты, Уильям Лентхолл, – о билле об опале касательно Томаса Уэнтворта, графа Страффорда. Мнения Палаты общин разделились.
Сегодня вестибюль перед входом в часовню очистили от постоянно ошивавшейся там черни. В дверях стояли, готовясь записать имена проголосовавших против принятия билля, сэр Гилберт Джерард с сэром Томасом Баррингтоном.
Энтони поднялся и вышел наружу, за барьер, первым. В этот момент он ненавидел сию загородку, поощрявшую ленивых и боязливых оставаться на местах, в то время как несогласные вынуждены уходить прочь под взглядами врагов.
Но нет, их будет слишком мало – это Энтони понял, еще не обернувшись в сторону входа.
Две дюжины… четыре… Наблюдая за выходящими, молясь всем силам небесным, он насчитал пятьдесят девять. Вскоре несогласных призвали назад, в часовню, и Лентхолл огласил разницу: голосов «за» набралось двести четыре.
Конечно, шанс еще оставался. Билля пока что не утвердили Лорды, и не одобрил король. Между тем, Карл неустанно обещал Страффорду, что столь вопиющей неблагодарности за свою службу тот не подвергнется…
Но, как бы ни обернулось с жизнью и смертью Уэнтворта, граф проиграл, а Пим одержал победу.
Тауэр-Хилл, Лондон, 12 мая 1641 г.
Море людей простиралось во все стороны, куда только достигал взгляд. Люди теснились на крышах домов, свешивались из окон, заполнили собой и Петти Уэльс, и Тауэр-стрит, и Вудрофф-лейн, а на всем свободном пространстве Тауэр-Хилл столпились так тесно, что не продохнуть.
«Сколько же их здесь? – думал Энтони. – Сколько же тысяч собралось полюбоваться его смертью?»
Кэтрин среди них не было. С утра Энтони робко спросил, не пожелает ли она составить ему компанию, но… Прочие олдермены явились с женами, не менее них самих жаждавшими взглянуть, как встретит своей конец Тиран Черный Том. Однако Кэт, к большинству сторон жизни относившаяся с тою же твердостью, что и все остальные, не выносила крови, а посему отправилась провести день в Ковент-Гарден, вдали от тысячеглавого чудища, в эти минуты с дьявольским ликованием ждавшего казни.
Энтони это чудище откровенно пугало. Через пару дней после голосования в Палате общин ему уже довелось спасаться бегством от разъяренной толпы, только тогда и узнав, что результаты голосования распубликованы на весь город, а он заклеймен «страффордианцем». И, как ни страшны были в последнее время уличные волнения, сегодняшнее празднество казалось куда страшнее. Весь Лондон обратился в дикого зверя, не повинующегося приказам ни одного из людей.
Близился полдень. Яркое солнце озаряло верхушки Белой башни и эшафот, где ждал своего часа палач. С реки веяло свежим, прохладным ветром, однако в толпе царила жаркая, удушливая вонь множества человеческих тел. Невзирая на тесноту, вокруг неустанно бродили разносчики, бойко торговавшие пивом, сыром и луковицами. Кое-какие предприимчивые умы прихватили с собой даже ночные горшки, дабы не рисковать потерей удобного места.
Энтони безмолвно взмолился о том, чтоб все это поскорее кончилось, и, словно в ответ на его молитвы, толпа разразилась звериным воем. У стены Тауэра блеснули кольчуги и навершия пик: Страффорда вывели наружу.
Рожденный в богатом йоркширском семействе, Томас Уэнтворт держался гордо, величественно, словно герцог. Хворь и темница ослабили его тело, но крепость духа он сохранил – даже писал королю, рекомендуя ему ради благополучия Англии подписать билль об опале. Энтони подозревал в сем благородном самоотречении расчетливый ход, уловку, призванную разжалобить Лордов, но если так, то хитрость Страффорда провалилась с треском. Все, что она принесла ему – смерть на плахе.
В одном из крепостных окон мелькнуло чье-то лицо. Задрав голову, Энтони увидел там, в окне, Лода, выглянувшего из собственной темницы. Архиепископ поднял руку, благословляя друга, идущего на казнь, но в следующий же миг пошатнулся, всхлипнул, спрятал лицо в ладонях и скрылся из виду.
Всходя по ступеням на эшафот, Уэнтворт собрался с духом и обратился к толпе с прощальной речью. Правда, до ушей Энтони доносились только обрывки фраз.
– Доброю волей прощаю весь мир…
«И даже короля», – подумал Энтони, неуютно поежившись. Все обещания, данные Страффорду Карлом, обернулись ничем. Король даже совершил последнюю отчаянную попытку вызволить графа силой, послав за ним в Лондонский Тауэр солдат, но и это ни к чему не привело. Вернее сказать, привело только к худшему, породив волну истерических слухов о пороховых заговорах да иноземном вторжении и упрочив положение Пима. Спрашивается, кто теперь сможет довериться королю?
Закончив речь, Уэнтворт зашептал молитву. Ропот толпы стих. Все ждали минуты казни. И в этой-то тишине Энтони услышал ядовитое шипение неподалеку:
– Не питайте надежд на властителей, на сынов человеческих: в них же спасения несть[19 - Вольный перевод псалма 145, стих 3. Синодальный перевод: «Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения».].
Вначале он было подумал, что это сказал один из коллег-олдерменов. Но нет, все они смотрели на эшафот, где Страффорд только что отверг предложение завязать ему глаза. Затаив дух, Энтони огляделся по сторонам в поисках говорившего. Повсюду вокруг стояли купцы и джентльмены, члены городского совета…
«Вот он».
Впереди и несколько слева стоял незнакомый ему человек. Прилично одетый, ничем не привлекающий взора, кроме легкой странности в манере держаться, чего-то звериного в облике, неуловимого для большинства… но Энтони видел подобное не впервые.
Уэнтворт опустился на колени и простер вперед руки.
Вокруг незнакомца поднялся угрожающий ропот, взгляды зрителей исполнились жгучей ненависти. Палач поднял топор, а едва тяжелое лезвие опустилось вниз, губы незнакомца скривились в злобной улыбке.
Энтони тронулся с места едва ли не до того, как толпа разразилась ревом, не дожидаясь, пока отсеченную голову поднимут повыше, дабы все могли ее видеть. Нет, вовсе не к незнакомцу: попробуй он сделать хоть что-нибудь в этой толпе, его наверняка разорвут. Ведь он был ославлен страффордианцем, а вопли сгрудившихся вокруг неизвестного походили, скорее, на волчий вой, чем на голоса цивилизованных англичан. Что он ни сделай, чем их ни раздразни, дело кончится беспорядками.
Впрочем, до беспорядков вполне могло дойти и без него.
