Александр Леонидов (Филиппов) "…В состоянии мига… (сборник)"

Самые разные сюжеты и линии разных лет в этом сборники объединяет лишь одно: лирический камертон, направленность на чувства, сентиментальность. С начала 90-х автор ведёт активную творческую деятельность, и сборник отражает его рост, становление, повороты и, как говорится у классика – плоды «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». В состоянии мига – когда их схватила и увековечила бумага…

date_range Год издания :

foundation Издательство :Издательские решения

person Автор :

workspaces ISBN :9785006400535

child_care Возрастное ограничение : 18

update Дата обновления : 07.06.2024

ЛЭТУАЛЬ

…В состоянии мига… (сборник)
Александр Леонидов (Филиппов)

Самые разные сюжеты и линии разных лет в этом сборники объединяет лишь одно: лирический камертон, направленность на чувства, сентиментальность. С начала 90-х автор ведёт активную творческую деятельность, и сборник отражает его рост, становление, повороты и, как говорится у классика – плоды «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». В состоянии мига – когда их схватила и увековечила бумага…

…В состоянии мига… (сборник)

Александр Леонидов (Филиппов)




© Александр Леонидов (Филиппов), 2024

ISBN 978-5-0064-0053-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СБОРНИК ЛИРИЧЕСКИХ РАССКАЗОВ РАЗНЫХ ЛЕТ:

УБИЙСТВО

МОЛЧАНИЕ РЫБ

КОНТЕКСТ

В ТЫЛУ КРЕСТОВОГО ПОХОДА

СОННАЯ ПЕТЛЯ

ЗАГАДКА СФИНКСА

ВЫСОКО ОТ ЗЕМЛИ

«ОСЕННЕЕ СОЛНЦЕ»

ЭЛЕФАНТ КИГАШЕВ И КНИЖНЫЙ БИЗНЕС

ТОПОРНАЯ ИСТОРИЯ

«ВАС ЛЮБИТ ТОЛЬКО РОБОТ ТЕХПОДДЕРЖКИ…»

АЛЕКСЕЙ – ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ

ГОРОДСКАЯ РЫБАЛКА

ОБЪЯТИЯ БОГОМОЛА: ОБ ИМПЕРАТОРЕ И ВЕЧНОСТИ

МЕЛОДИЯ МНОГОТОЧИЙ

ВСЁ ЛОЖЬ?

КАРИБСКИЙ ЗАГАР 1, 2

ДИЧЬ ЕДЯТ РУКАМИ

УБИЙСТВО

Руслан Перьев убил его. Да, убил! В этом не могло быть никаких сомнений. Вернувшись домой, Руслан нервно забегал из угла в угол. Свершилось! Столько лет Руслан мысленно подготавливал себя к этому событию, сколько мечтал об этом дне!

Как хотел он, чтобы глаза изумлённого Анаксимандра Корнева в роковой миг изумлённо и потерянно расширились! Корнев был знаменитым огородником – тыквоведом, и в газетах печатали его фотографии, рядом с огромными, им выращенными, тыквами – всем на зависть. Он был знаменит!

А его сосед по участку, Руслан Перьев, оставался в неизвестности, никому не нужный, никем не знаемый…

Но теперь-то это переменится, уж будьте уверены! Теперь подлецы-подписчики узнают и про Руслана Перьева! Пусть не тешат себя иллюзиями, что он смог бы и дальше безропотно терпеть соседа-селекционера с его тыквами и вонючим удобрением!

Особенно плохо – вспоминал Перьев – стало, когда негодяя Корнева назначили директором выставки юных натуралистов. Это стало совсем уж последней каплей в отчаянии Руслана. Ему хотелось выйти к людям, в самые гущи, и плакать, и кричать:

– Это несправедливо! Почему всё достаётся в одни руки, а другим, хорошим и правильным людям – ни шиша и постыдная безвестность?!

Но кто – до сегодняшнего рокового дня – услышал бы стенания Руслана Перьева? Бедного, непризнанного, внутри себя великого, а снаружи не очень, огородника-тыквоведа Перьева?

Так и созревал, наливался соками в удушливом парнике отчаяния, план, воплотившийся в сладкой мести, когда вообще всё назрело – дальше некуда! И стало всё у Руслана зримым и актуальным!

Ах, как вовремя – как раз к моменту задуманного Корневым триумфа! Блистать хотел на своей натуралистической выставке, назначенец! Ну, вот и блеснул! Да… Не с пустыми руками пошёл на выставку тыквоводов одержимый жаждой мести Руслан Перьев! А с орудием… Да, с орудием своей долго и тщательно взлелеянной мести…

Но – чу! Кто это ломится в дверь?! Так грубо и бесцеремонно? Неужели так скоро нашли его, неужели не дадут хотя бы день-другой в тишине насладиться горьким миндалём заслуженной соседом мести?!

Сейчас они ворвутся! И что? Разумеется, как у этой публики водится – начнут всё подряд фотографировать, и пойдут эти их характерные вопросы… Никчёмные, пустые, официальные…

– Имя? Фамилия? Год рождения?

– Как, скажите, как вы смогли такое сделать?!

И Руслан Перьев скажет, как. Он скажет – и станет надолго примером для всяких-разных там панков, рокеров, для этих потерявших себя, асоциальных наркоманов. Для всех, кто бесцельно и бессмысленно прожигает жизнь…

– Да – скажет Руслан гордо, прямо в холодные зрачки камеры – Да, это сделал я. Не кто-нибудь другой, а именно я! Я совершенно убил директора выставки юных натуралистов Корнева, когда доставил на эту выставку тыкву в три охвата! И что – говорите теперь – его тыковки перед этой, моей?!

Корнев, небось, до сих пор сидит в меланхолии! И всё потому, что Руслан Перьев был великим садоводом! И он нашёл место, и время, чтобы всем и каждому, в обход выскочки, наповал сражённого чужим успехом, это доказать…

16.01.1994 года

МОЛЧАНИЕ РЫБ

Старый еврей Фурман – потомок многих поколений торговых работников, и такой же старый дезертир из рабочего сословия – Степан Петрович Кочегаров – работали в небольшом рыбном магазинчике «Морское дно». Магазинчик был подвальным, с двенадцатью ступенями вниз, и являл собой отчасти даже цех. Дело в том, что с незапамятных времен сюда рыбу привозили сырой, и продавцы сами её солили перед продажей. Эта уютная работа очень нравилась покупателям, и у «Морского дна» сложился свой постоянный круг посетителей, знавших и Фурмана, и Петровича, словно бы членов своей семьи, да с незапамятных времен…

Фурман и Петрович всегда бранились и спорили. Это был бесконечный спор о засолке рыбы, начатый чуть ли не при Сталине ещё и, словно витиеватая река, протекавший мимо болотистых берегов истории из эпохи в эпоху. Фурман считал себя потомственным лавочником, и его очень бесило, что Петрович – «без году неделя в торговле» (причем эта неделя за сорок лет совместной работы так и не выросла до месяца) – пытался солить рыбу по промасленным брошюрам пищепрома РСФСР. Много ли он, человек из рабочей семьи, единственный в роду не ставший пролетарием, – понимает в торговле?

Петровича бесило прямо противоположное. Он полагал с юных лет, что народ и партия приставили его к жулику Фурману, дабы тот не нарушал технологии рыбного посола. Бесконечно и беспочвенно Петрович ловил Фурмана за руку по сто раз на дню. Ловил – и отпускал, ловил – и отпускал… Потому что нарушения, сказать по правде, были ничтожными, ни к чему не обязывавшими карательные органы…

Пережившие весь ХХ век вместе – и во вражде, Фурман и Петрович солили из года в год и прозаичную воблу, и деликатесного сазана, и экзотического сибиряка-жереха, и леща к пивку, и линя – когда повезет, и красноперку – когда совсем уж нечего делать…

Солили они сухим способом, натирая рыбу солью. Натирали, и кто-нибудь обязательно начинал диспут на тему правды и неправды в «посольском» деле… Пусть эти длинные диалоги слушали только тарань, язь, да окунь – азарту в них не убавлялось. Даже ругательства у стариков были свои, рыбные. Плохому человеку говорили, что он «пелядь». Глупому сказать, что он «чехонь несёт», и «чехонь на него хотели». Блудливую женщину непременно характеризовали «щукой гулящей», и тому подобное…

Неистощимы были старики на бранные слова, но ещё больше – на сомнения в деле посола:

– Куда ты окуня суёшь в соль непотрошеного?

– Учить он меня ещё будет… Да посмотри в своей книжке – до полукилограмма допускается без потрошения…

Петрович смотрит в книжку, видит, что да, допускается – и переходит на запасную линию обороны:

– Да в нем грамм семьсот…

– Четыреста восемьдесят! – злится Фурман, взвешивая окуня привычной к торговле рукой.

– Говорю, семьсот…

– Четыреста восемьдесят…

– Давай взвешивать…

Они взвешивают окуня раздора, получают какую-то совсем уж никчемушную величину: 540 грамм. Ни туда, ни сюда…

– А всё-таки больше полукилограмма! – пытается торжествовать (правда, неуверенно) Петрович.

– Ойц, умоляю, люди добрые… Таких формалистов даже в райкоме не терпели, чтобы я тебя на рыбе терпел… К сорока граммулечкам у бедной рыбки придрался…

Петрович злобно, пытаясь изобразить торжество справедливости, рыбным ножом потрошит окуня: уже помытого перед посолом режет от головы до хвоста, вытаскивает кишечник и соединенные с ним внутренности….

– Молоки или икру по инструкции надо оставлять! – пытается отыграться Фурман. – Так вкуснее!

– Ничего не вкуснее… Это у тебя вкус извращённый! Давай вот любого покупателя спросим – приятно ему будет с молоками кушать?!

И они спрашивают первого попавшегося покупателя, потом второго, третьего, и в зависимости от разлёта ответов торжествует та или иная сторона.

Так продолжалось все 50-е, 60-е, 70-е, 80-е годы. Этот раздрай казался вечным – как вращение галактик. Но всему приходит конец…

Однажды Петрович пришел на работу бледным, держась ладошкой за левую сторону груди. У него стало прихватывать сердце. Он облачился в свой халат с непременными, как на маскировочном костюме, пятнами, и продемонстрировал небывалую новизну. Он отказался ругаться с Фурманом…

Фурман сперва думал, что это так, ненадолго, отойдёт старик… Но старик не отходил. Ему вдруг всё сделалось безразлично. Фурман вначале делал своё дело молча, ожидая возражений, словно привычной музыки, без которой и жить уже не совсем-таки получается…

Но Петрович или молча помогал напарнику, или сетовал на положение в стране, взятом в общем и целом ракурсе. Что мол, стране хана, и зачем жил – непонятно, и что внукам останется – неясно, и сердце всё время ноет – а к врачу зачем ходить? Чего врач скажет, коли он от слова «врать»?

Отказ Петровича от сорокалетнего бремени самозванно-контрольных функций огорошил Фурмана. Фурман понял, что небо начинает с овчинку казаться ему из подвальчика «Морское дно». Фурман начал усиленно провоцировать Петровича на диалог…

Брал разделочную рыбу, обваляв в соли, «забывал» словно бы злонамеренно засыпать соль в жабры. Петрович молчал. Тогда Фурман с тяжелым стариковским сопением лез на рожон:

– Степ, а я в жабры соли не засыпал…

– Да и хрен с ними, с жабрами! – вяло отзывался Петрович, словно его подменили. – Зачем жили – непонятно… Вот, возьми, к примеру наше детство – идеалы ведь были, верили, что лучше жить станет…

Фурман усиливал эффект. Он выбирал рыбу поувесистее, самую крупную в привозе, и прямо перед глазами Петровича НЕ ДЕЛАЛ дополнительно продольный разрез на спинке, куда положено тоже засыпать соль.

Ноль внимания, фунт презрения…

Фурман НЕ ДЕЛАЛ дополнительного надреза очень упорно и демонстративно, долгое время сидел, повернув крупную рыбину спинкой к Петровичу и не надрезая согласно инструкции самым циничным образом…

– Степ, а ты чё скажешь? – не выдерживал, наконец, старый потомственный лавочник. – Чё, скажешь, можно такому вот жеребцу со спина надреза не делать? С пуза хватит, что ли?!

– Да делай, как знаешь! – отмахивался унылый, грустный Петрович, даже не глядя на безобразие подельника…

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом