Вне всякого сомнения, синьор Филиппо – это Джордано Бруно. За восемь лет до казни. – Думал он, вытираясь махровым полотенцем. Когда голову пронзила острая боль, Алекс понял, что долго простоял под холодной водой. Зато дышалось легко, и разум был ясен.
И тут же захотелось чая. Горячего свежего чая и чего-нибудь сладкого. Включив чайник, Алекс стал мыть заварник от плесени.
Боль вернулась, едва он задался вопросом: что всё-таки происходит у ванного зеркала? После чего Алекс решил просто принять как данность, что там протекает реальный 1592 год, без выяснения причин, как такое возможно. Во всяком случае, пока.
Честно сказать, стало легче. И от принятого решения, и от выпитого чая, и от застарелого обломка шоколадки «Аленка».
Вернувшись к ноутбуку, он спокойно продолжил чтение.
Через пару минут сердце забилось чаще, когда в тексте встретился Джованни Мончениго, венецианский аристократ, которого Бруно взялся обучать искусству памяти, или мнемонике.
23 мая 1592 года Мончениго направил свой первый донос на Бруно в венецианскую инквизицию. 25 и 26 мая были направлены новые доносы, после чего Бруно был арестован и посажен в тюрьму. А 27 февраля 1593 года, по настоятельному требованию святейшего престола, Бруно был передан римской инквизиции, в чьих тюрьмах он провел 7 лет, закончившихся казнью. Это был последний костер, фактически завершивший эпоху инквизиции.
Откинувшись на стуле, Алекс сцепил ладони на затылке и закрыл глаза.
Сегодня 18 мая. До доноса осталось пять дней… К чему всё это?
Бесцельно, и, как ему казалось бездумно, слоняясь по комнате, он ощущал нарастающую внутреннюю борьбу. Ещё не до конца поверив в реальность пересечения времен, Алекс стал наполняться великой целью, всё больше и больше ощущая потребность спасти Джордано Бруно от ареста и казни. И даже некую безотчетную ответственность за огрехи истории.
Само собой, эта цель ни шла ни в какое сравнение с его любовью. Ради Джулии он бы отказался не только от Бруно, но и от всей истории, и даже науки. С радостью ступил бы на плоскую Землю, или на шар, вокруг которого Солнце прокатывается по заоблачной тверди, небесные столпы подпирают хляби, льющие дождь, а огненная колесница пророка Илии испускает молнии и гром. Алекс с величайшей радостью принял бы всё, лишь бы в том мире и на той Земле встретить реальную Джулию.
Но вместе с тем, желание спасти Бруно от казни крепло, обретая плоть и кровь.
Зачем? Понятия не имею. Да и не моего это ума дело. Уж коли всё это происходит со мной, то я становлюсь исполнителем воли, истекающей из сфер столь высоких, что не могут быть поняты моим разумом.
Зачем? Да хотя бы потому, что никто не должен быть безвинно убит, тем более сожжен заживо. Каждый достоин жить, тем более такой мыслитель, как Бруно. Поэтому я обязан приложить все силы.
С этими думами Алекса настиг сон. Хотя спать оставалось всего-ничего.
* * *
Неделя началась безликим серым фоном.
Куда-то метался взмыленный Женька, принося от шефа замаранные красным чертежи. И понимая, что в большей части косяков теперь повинен именно он, Алекс по мере сил старался их исправлять. Но некоторые возвращались по второму, а теперь уже и по третьему кругу.
Понедельничным вечером, когда Алекс вышагивал взад-вперед у зеркала, подбирая слова, он впервые не заметил Джулии.
– Александр? – ее голосок заставил встрепенуться. – Ты чем-то взволнован?
– Послушай, Джулия. Сколько времени уйдет на доставку письма из вашего замка в Венецию?
– Конный курьер управится за полдня.
– Отлично. Ты можешь написать синьору Филиппо?
Её личико напряглось в удивленном непонимании.
– Синьор Филиппо неженатый мужчина. Для подобного письма мне требуется разрешение папеньки. Я уверена, что он не откажет, но должна объяснить причину. И о чем я, по-твоему, должна написать? Александр? Не говори загадками.
– Синьору Филиппо угрожает опасность.
Коротко вскрикнув на вдохе, она испуганно округлила глаза и прошептала:
– Боже…
– Да, самая настоящая опасность. Через три дня Мончениго напишет на него донос в венецианскую инквизицию. Где обвинит его в ереси, богохульстве и всех смертных грехах.
Лицо Джулии, впившейся тревожным взором, медленно менялось от испуганного к удивленно-снисходительному. Уголки губ дрогнули в едва заметной улыбке.
– Александр, – её глазки игриво сузились. – Ты точно из иного мира, а потому мало что понимаешь в нашем. Синьор Мончениго – приличнейший человек, хоть и находится во власти денег, как все венецианцы. Но какой смысл ему доносить? Если не донес отец Антонио, этот ревностный католик, то с чего донесёт Мончениго, которого волнует лишь прибыль в торговых делах. Повеселил ты меня, Александр из другого мира.
– Это правда, – решительно продолжил он. – Ровно через три дня. А потом еще через два, и через день снова. Всего три доноса. После чего Филиппо арестуют и посадят в тюрьму венецианской инквизиции.
– Ох, Александр, – ее тон был шутливым и поучительным. – Знал бы ты эту инквизицию. Венеция не Рим. Там свои законы. Венецианскому патриарху даже папа не указ. Их тюрьмы давно паутиной заросли. А звон монет услаждает их слух более церковных хоров…
Она осеклась на полуслове, напрягла личико, будто вслушивалась.
– Колокол. Как не вовремя… Вернее, как скоро бежит время. Мне надо идти. Отец Антонио служит мессу во славу и продолжение рода Д’Эсте. – Джулия грустно вздохнула. – Маргарита не может забеременеть, а папенька обрести законного наследника.
– Джулия! – решительно перебил Алекс. – Это очень серьёзно. Насчет синьора Филиппо. Я не шучу.
– Ах, Александр, – в голосе проскочила тень раздражения. – Выбрось эту чушь из головы. Мне пора уходить, и я не успею сказать главного: нам предстоит расставание.
Поймав полыхнувший ужасом взгляд Алекса, она игриво улыбнулась.
– Ненадолго. Всего пару дней. Мы с Маргаритой… ну с мачехой, едем в Верону.
– Вновь рыцарский турнир? – спросил он после затянувшейся паузы. – В чью-то честь?
– Да, – едва слышно ответила она. – Вновь турнир… И теперь в мою…
– О как! У тебя именины?
Некоторое время она смотрела усталым изучающим взглядом, словно раздумывала отвечать или нет.
– Нет. Смотрины. Мачеха подыскала мне очередного жениха.
В миг, когда Алекс превратился в каменную статую, эти слова будто повисли в воздухе. Хотя, судя по зеленоватому оттенку лица, его статуя скорее была из меди.
– Что случилось, Александр? Отчего ты так побледнел?
Её прищуренные глазки и игривый голосок выдавали, что она понимает причину, но причина его бледности ее забавляет, и даже приятна.
– Пока, – сказала она в ответ на его молчание. – Я приду завтра. Но раньше, часа на три-четыре. Если ты будешь здесь, мы успеем поговорить… Да, да! Я бегу! – кому-то прокричала она, удаляясь.
Алекс долго не мог отойти от зеркала. Стоял и бездумно разглядывал свою тупую физиономию. Затем, когда спина и ноги налились свинцом, опустился на пол у края ванны и обхватил колени.
Только теперь он познавал, сколь сильными и болезненными бывают душевные муки.
О том, что он не убедил ее написать Филиппо, Алекс вспомнил лишь через пару часов. И признаться, Джордано Бруно в этот вечер волновал его очень слабо.
Так или иначе, ему удалось взять себя в руки, и, выйдя на кухню, он нарочито громко завел успокаивающий диалог с собой.
– Что я с ума схожу? Так точно крыша поедет. Она там, а я здесь. И вместе нам не быть. Раньше или позже она выйдет замуж в своем мире. Это жизнь. И я не должен этому мешать. Да я и сам женатый человек…
* * *
Утром Алекс появился на работе ни свет, ни заря. Просто потому что проснулся, а дальше, как конь, по наезженной колее. Думал, в такую рань будет первым.
Но нет, оказался вторым. Вернее, третьим, если считать шефа.
Вторым был Женька. Зажав дымящую чашку в левой руке, он с мучительным оскалом елозил мышкой, исправляя деталировку. Увидев Алекса, даже не встал, лишь закивал и плотно сомкнул губы.
– Привет, старик. Как ты удачно пришел. Я забыл сказать, что сегодня последний день сдачи. Возьми себе третий редуктор. Он попроще.
Женька с умоляющим видом протянул пухлую, связанную тесьмой папку. Алекс заметил серые тени под его глазами, и то, как Женька осунулся за эти дни.
А ты думал, руководящая работа – это изюм? – Довольно отметил себе Алекс, развязав папку и вытаскивая чертежи с красными пометками.
После обеда Женька, напоминавший взмыленный вихрь, исчез до конца дня в кабинете шефа, так что Алекс даже не узнал, как проходит сдача. Да и, признаться честно, не слишком хотел знать.
Зато был уверен, что в этот день его не станут искать, а значит, можно пораньше оказаться у заветного зеркала.
* * *
– Джулия…, – выдавил он осипшим голосом. – Я… Я желаю тебе счастья…
Когда она, склоняя голову то вправо, то влево, внимательно разглядывала его лицо, ее глаза и улыбка наполнялись грустью.
– Ты правда в меня влюблен? Похоже, что не обманываешь. Скажи, Александр, а как далек ваш мир? Мы могли бы когда-нибудь встретиться? Так, чтобы не в зеркале…
– Нет, – ответив, Алекс ужаснулся сказанному. – Не знаю, Джулия, но я готов пройти через всё, лишь бы это случилось.
– Скажи, а ты принял бы вызов за меня? Стал бы участвовать в турнире?
– Непременно! Пусть даже погибну в первую минуту.
Вскинув голову, она засмеялась так звонко и естественно, что в глазах показались слёзы.
– Ты смел и красив, Александр. Но глуп, как ребенок. На турнире нельзя погибнуть. Расшибленный локоть синьора Умберто ди Марселино, слетевшего с лошади на миланском турнире, был самым тяжким увечьем, которое мне приходилось видеть. У него отлетел доспех из-за плохой работы кузнеца. Александр, если бы они бились не тупыми деревянными копьями, Италия давно лишилась бы половины мужской знати.
Вытерев порозовевшее личико платком из рукава, она серьезно спросила:
– А как бьются на ваших турнирах? Неужели боевым оружием?
– У нас нет рыцарских турниров.
– Нет турниров? В скучном мире ты живешь, Александр. И сам ты сегодня такой грустный. И пришибленный, будто упал с лошади. Ну, Александр, улыбнись же.
По её жестам, голосу и выражению лица, Алекс понимал, что она пытается увести разговор с темы её смотрин.
– Слушай, Александр, расскажи что-нибудь. Я так много тебе рассказала, но ничего не знаю о тебе и твоем мире. Расскажи о себе.
Просьба, как выстрел, застала врасплох. Алекс перевёл взгляд на свое отражение. Его осунувшийся двойник смотрел глазами дебила.
О себе?.. Что о себе? Что я могу ей рассказать о себе?
Пауза неприлично затянулась. Зависшая на лице Джулии улыбка медленно таяла. Алекс мучительно искал слова, но никак не находил.
– Александр? – она будто пыталась помочь. – Скажи, ты находишься в такой же зале у камина?
– Нет. – Он словно очнулся. – Нет, Джулия. Каждый из нас видит свою обстановку.
– Я так и подозревала… – с сожалением вздохнула она. – Камин и флорентийский подсвечник в ином мире?.. Стало быть, я не могу видеть твоих предметов?
– Нет, Джулия.
– А если ты возьмешь что-нибудь в руку? А? Давай попробуем. Возьми что-нибудь.
Алекс хотел было возразить, но вспомнив крест матушки Бианки, который он отчетливо лицезрел, схватил в руку первое, что подвернулось – тюбик зубной пасты.
В лице Джулии ничего не поменялось. Она пару раз метнула взгляд между его лицом и ладонью.
– Ты что-то взял? Я вижу пустую ладонь.
– Это зубная паста, – растерянно ответил он.
– Что? Зубная что?
– Паста. Флакон с густой субстанцией, которую мы наносим на специальную щеточку, чтобы чистить зубы.
И оголив зубы, он показал рукой движение щетки, вызвав тень брезгливости на лице Джулии.
– Это зачем? У вас такой обряд? Церковный или светский?
– Ну… Мы делаем это несколько раз в день, чтобы зубы не болели.
– У вас культ ублажения тела? Разве это не греховно? Господь посылает нам боль как испытание и напоминание. Отец Антонио говорит, что, ублажая бренное тело, мы калечим бессмертную душу и отдаляемся от Господа. А что говорят ваши священники?
– Наши… – Алекс запнулся. – Наши не столь строги.
– Ладно, – по её тону стало понятно, что разговор о зубах ей не совсем приятен. – А скажи, Александр, если ты отпустишь флакон, как он упадёт? Прямо вниз, или как-то наискось, или вбок? Как это происходит в вашем мире?
