«Но Кейт так говорит, – запричитала она. – Кейт сказала, что переломала бы все чёртовы кости этому чёртовому теленку. Я не знала, что «чёртовый» – это ругательство, хотя это и некрасивое слово».
Она выругалась перед министром – перед двумя министрами. И их жёнами! Мэриголд не думала, что доживет до такого. Горячая волна стыда охватывала её, когда она вспоминала об этом. Неважно, что ей больше не разрешили дружить с Кейт; она никогда особо и не любила её. Но опозорить себя и маму, и имя Лесли! А она-то считала, что хуже быть не может после того, как с благоволением и почтением спросила мистера мэра Шарлоттауна: «Пожалуйста, скажите, вы – Бог?» Сколько насмешек и страданий от унижения она тогда пережила. Но это! Но она так и не поняла, почему слово «чёртовый» – ругательство. Даже Старшая бабушка, которая до слез смеялась над этим случаем, не смогла объяснить.
Зависть также была ей не чужда. Она тайно завидовала Клементине – девушке, которая когда-то была папиной женой, чья могила находилась рядом с его могилой – на холме под спиреями, – завидовала из-за мамы. Когда-то папа принадлежал Клементине. Возможно, сейчас он снова принадлежит ей. Временами Мэриголд просто тонула в этой глупой зависти. Когда она заходила в комнату Старшей бабушки и видела на стене красивую фотографию Клементины, она ненавидела её. Она хотела подпрыгнуть, сорвать и затоптать её. Лорейн бы ужаснулась, узнай о чувствах Мэриголд. Но Мэриголд твердо хранила тайну и продолжала ненавидеть Клементину, особенно её красивые руки. Мэриголд считала, что мама почти такая же красивая как Клементина. Она всегда жалела девочек, у которых были некрасивые мамы. И у мамы – чудеснейшие ноги. Дядя Клон не раз повторял, что у Лорейн самые изящные ножки и лодыжки среди женщин, которых он знал. Но такое не слишком ценилось у Лесли. Лодыжки были запретной темой, даже если современная мода на юбки бесстыдно показывала их. Но мамины руки не были красивыми – слишком тонкими, слишком маленькими – и Мэриголд иногда просто не могла выносить руки Клементины. Особенно, когда кто-то из клана хвалил их. Старшая бабушка постоянно говорила об этом, словно чувствовала ревность Мэриголд и дразнила её.
«Я не считаю, что она такая уж красивая», – однажды не вытерпела Мэриголд.
Старшая бабушка улыбнулась.
«Клементина Лоуренс была красавицей, моя милая. Вовсе не невзрачной малышкой, как… как её сестра из Хармони».
Но Мэриголд почувствовала, что Старшая бабушка хотела сказать «как твоя мать», и возненавидела Клементину и её руки, и её неувядающую белую лилию еще сильнее, чем прежде.
Скорбь? Горе? Конечно, её сердце почти разбилось, когда умер любимый серый котёнок. До этого момента она и не представляла, что кто-то, кого она любила, может умереть. «Вчера уходит на небеса, мама?» – скорбела она на следующий день.
«Я… я думаю, да», – ответила мама.
«Тогда я не хочу отправляться на небеса, – зарыдала Мэриголд. – Не хочу снова встретить этот ужасный день».
«Вероятно, тебе придется встретить еще более ужасные дни, чем этот», – последовало успокоительное замечание Младшей бабушки.
Что касается страха, разве не всегда она была с ним знакома? Однажды её заперли в тёмной, закрытой ставнями гостиной за то, что она закапала сладким пудингом лучшую скатерть Младшей бабушки. Она не могла понять, как такая маленькая капля пудинга могла заполнить такую большую территорию. Но она вошла в ту комнату – страшную, с жуткими полосами света и тени. Прижалась к двери и в полумраке увидела ужасную картину. До своего последнего дня Мэриголд верила, что так всё и было. Стулья в комнате вдруг пустились в пляс вокруг стола вслед за большим плетёным из конского волоса креслом-качалкой. И каждый раз, когда это кресло галопировало мимо, оно кланялось ей с ужасающе преувеличенной вежливостью. Мэриголд так дико завопила, что к ней тотчас примчались домочадцы и увели её – возмущённые, что она не способна вынести столь лёгкое наказание.
«В ней заговорили Уинтропы», – едко заметила Младшая бабушка.
Лесли и Блейсделлы обладали большей бодростью духа. Мэриголд никогда никому не рассказывала, что так напугало её. Она знала, что ей не поверят. Но прошли годы, прежде чем она смогла входить в ту гостиную без дрожи, и скорей бы умерла, чем села в то плетёное кресло-качалку.
Она не была злопамятной, кроме, разве что, случая с куклой Скиннеров. Это произошло в конце августа. Мать Мей Кемп пришла убирать яблочный амбар, а Мей пришла вместе с ней. Мей и Мэриголд какое-то время дружно играли в домике для игр среди смородиновых кустов – в прекрасном домике, в котором можно было сидеть и есть рубиновые ягоды прямо со стен – а затем Мей сказала, что ей хотелось бы хоть одним глазком взглянуть на куклу Скиннеров. Мэриголд отважно отправилась в садовую комнату спросить Старшую бабушку, можно ли Мей посмотреть на куклу. Она обнаружила Старшую бабушку спящей, на самом деле спящей, а не притворяющейся, что спит, как она иногда делала. Мэриголд повернулась, чтобы уйти, когда её взгляд упал на Алисию. Почему-то та выглядела так мило и привлекательно – как будто просила чуть-чуть развлечь её. Мэриголд в порыве подбежала к стеклянному ящику, открыла дверь и достала Алисию. Она даже вытащила туфлю, которую та столько лет держала в руке, и надела на давно ожидающую ножку.
«Какая ты смелая!» – восхищенно сказала Мей, когда Мэриголд появилась среди красной смородины с Алисией в руках.
Но Мэриголд вовсе не чувствовала себя смелой, когда Саломея, грозная и величественная, в новом фиолетовом платье, подпоясанном белым фартуком, появилась перед ними и потащила её в комнату Старшей бабушки.
«Мне следовало догадаться, отчего они затихли, – сказала Саломея, – Эти двое с Нею на стуле, как на троне, подающие Ей красную смородину на листьях салата и целующие Её руки. А на Её голове корона из цветов. И обе Её туфельки надеты. Хоть стой, хоть падай. Её, которую никогда не вынимали из этого стеклянного ящика за всё время, что я живу в Еловом Облаке».
«Почему ты так поступила?» – спросила Старшая бабушка.
«Ей очень хотелось, чтобы ее полюбили, – всхлипнула Мэриголд. – Её так давно никто не любил».
«Ты могла подождать, пока я умру, прежде чем соваться к ней. Она будет твоей, тогда и люби её, сколько захочешь».
«Но ты будешь жить вечно, – вскричала Мэриголд. – Лазарь так сказал. А я ничем ей не навредила».
«Ты могла разбить её вдребезги».
«О, нет, нет. Как я могла навредить ей, я ведь люблю её».
«Я в этом не уверена», – пробормотала Старшая бабушка, она всегда говорила такие вещи, которые Мэриголд должна была понять лишь двадцать лет спустя.
Но Старшая бабушка очень рассердилась и постановила, что Мэриголд будет три дня завтракать, обедать и ужинать на кухне. Мэриголд горько обиделась. В этом было что-то особенно унизительное. Как раз один из тех случаем, когда Бог всё устраивает так, что никто не знает, что ты думаешь.
Тем вечером, когда Мэриголд ложилась спать, она намеревалась произнести не все свои молитвы. Исключить ту часть, где она благословляла Старшую бабушку. «Благослови маму и Младшую бабушку, и Саломею». Мэриголд сказала это и легла в постель, старательно поставив под кровать свои туфельки рядом друг с другом, чтобы им не было одиноко. Она делала так каждый вечер. Она не могла сомкнуть глаз, если туфли стояли отдельно, скучая друг о друге всю ночь.
Но она не смогла заснуть. Тщетно пыталась. Тщетно считала овец, прыгающих через изгородь. Они не хотели прыгать. Они отворачивались от изгороди и корчили ей гримасы – плохой девчонке, которая не помолилась о своей старой бабушке. Целый час Мэриголд упрямо боролась с родовой совестью, затем встала, преклонила колени и сказала: «Пожалуйста, благослови маму и Младшую бабушку, и Саломею и всех, кому нужно благословение».
Конечно, это относилось и к Старшей бабушке. И конечно, теперь она могла заснуть. Но конечно же, не смогла. На этот раз она сдалась через полчаса. «Пожалуйста, благослови маму и Младшую бабушку, и Саломею… и можешь благословить Старшую бабушку, если захочешь».
Какая досада. Она не продвинулась ни на дюйм.
Пятнадцать минут спустя Мэриголд снова стояла на коленях.
«Пожалуйста, благослови маму и Младшую бабушку, и Саломею, и Старшую бабушку, во имя Иисуса, аминь».
Овечки запрыгали. Все быстрей, быстрей и быстрей – словно длинный белый поток – Мэриголд заснула.
7
В небе зажглись звёзды. Мэриголд обожала смотреть на них – хотя, когда увидела их впервые в жизни, очень испугалась. Однажды она проснулась в машине, когда дядя Клон привез их с мамой домой после визита в Южный Хармони. Она увидела над собой тьму небес и взвизгнула.
«Ой, мамочка, небо сгорело, остались только искорки».
Как все они тогда смеялись, и как ей было стыдно. Но с тех пор дядя Клон рассказал ей кое-что о звездах, и теперь она знала их имена, Бетельгейзе и Ригель, Саиф и Алнита, хотя и не умела их произносить. Ах, весна была чудесным временем, когда гавань трепетала и мерцала всеми оттенками синевы, и сад сверкал фиалками, а ночи казались звёздной паутиной.
Но и другие времена года были хороши. Лето, когда на склонах краснела земляника, капли дождя в чашах диких роз были так сладки, повсюду царил слабый аромат скошенной на лужайке травы, и полная луна красиво расчерчивала тени в саду, а за гаванью огромные поля маргариток белели как снег.
Но больше всего Мэриголд любила осень. Дедушка Ветер из её любимой сказки дул в свою трубу над гаванью, блестящие чёрные вороны сидели рядами на заборах, жёлтые листья падали с осин на зелёные ворота, а по утрам в саду на траве шелковилась изморозь. По вечерам так вкусно пахло горелыми листьями, что сжигал в кострах Лазарь, а на холме на фоне тёмных сосен краснели вспаханные поля. И однажды, уснув среди тусклого скучного мира, вы просыпаетесь в чудесно-белом. Прикоснувшись в ночной темноте, зима преображала мир.
Мэриголд любила и зиму с её загадочной тишиной залитых лунным светом полей и колдовством ветреных небес. Огромные таинственные чёрные кошки пробирались через сумрачные прогалины, где тени от деревьев были прекрасней, чем сами деревья, а стога во дворе мистера Донкина походили на седых горбатых стариков. Пастбища, что зеленели и золотились в июне, становились холодно-белыми, а над снегом торчали цветы-призраки. Мэриголд всегда жалела эти мёртвые стебельки. Она хотела шепнуть им: «Весна придет».
Утренние часы зимой были интересными, потому что завтрак проходил при свечах. Хороши были и зимние вечера, когда ветер завывал снаружи, намереваясь пробраться в Еловое Облако. Он царапался в двери – визжал в окна, даря Мэриголд маленькие чудесные страхи. Но никогда не проникал внутрь. Как приятно сидеть в тёплой светлой комнате, с кошками, греющими меховые бока у камина, слушая милое урчание прялки Саломеи из кухни. А затем свернуться в постели под мягким нежным одеялом в маленькой комнате рядом с маминой, со сладкими сонными поцелуями, и слушать ветер снаружи. Да, мир был прекрасным местом для жизни, даже если дьявол иногда похищал людей, которые бранились.
Глава 4. Мэриголд наносит первый визит
1
Впервые за свою короткую жизнь Мэриголд собиралась нанести «настоящий», как она его называла, визит. То есть, она отправлялась с ночёвкой к дяде Полу, без мамы или Младшей бабушки. В этом для Мэриголд и заключалась «настоящность». Визиты с бабушкой были заманительными, и визиты с мамой тоже заманительными и приятными, но поездка куда-то вот так, одной, давала ощущение взрослости и приключения.
Кроме того, она никогда не бывала у дяди Пола, а там было на что посмотреть. «Водяной сад» – увлечение дяди Пола, о котором много судачили в клане. Мэриголд совершенно не понимала, что это такое, «водяной сад». А еще – чучела колибри. И самое заманительное из всего, конечно же, скелет в шкафу. Она слышала, как дядя Пол говорил о нём, и очень надеялась, что ей удастся хоть одним глазком взглянуть на него.
Дядя Пол не являлся с-того-бергом, поэтому не был облечен той романтикой, как те, что обитали в Таинственной Земле. Он просто жил на берегу залива, но в шести милях от Елового Облака, так что поездка туда становилась настоящим «путешествием». Мэриголд нравился дядя Пол, хотя она немного побаивалась тетю Флору, и ей нравился Фрэнк.
Фрэнк являлся младшим сводным братом дяди Пола. У него были кудрявые чёрные волосы и «романтичные» серые глаза. Мэриголд слышала, как тетя Нина так говорила о нём. Она не знала, что означает романтичные, но ей нравились глаза Фрэнка. У него была приятная ленивая улыбка и мягкий тягучий голос. Мэриголд слышала, что он собирается жениться на Хильде Райт. А позже слышала, что не собирается. А еще позже, что он продал свою ферму и собрался уехать куда-то в загадочную страну под названием «Запад». Лазарь говорил Саломее, что он уезжает, потому что Хильда бросила его.
Мэриголд не знала, что означает «бросила», но ненавидела Хильду за то, что она сделала это с Фрэнком. Впрочем, Хильда ей никогда не нравилась, пусть и, будучи Блейсделл, являлась какой-то дальней родственницей со стороны прабабушки. Хильда была бледной симпатичной девушкой с каштановыми волосами и ртом, который совсем не нравился Мэриголд. Упрямый и злой рот. Хотя очень милый, когда она смеялась. Мэриголд почти нравилась Хильда, когда та смеялась.
«Оне слишком упрямые, эта парочка, – сказал Лазарь Саломее. – Хильда говорить Фрэнк должен сказать первым, а Фрэнк говорить, чёрт с два он так делать».
Мэриголд жалела, что Фрэнк собирается на Запад, который, как она представляла, был чем-то «за пределами времени и пространства», и с нетерпением ждала встречи с ним. Он покажет ей чучела колибри и водяной сад, и она надеялась, что сможет уговорить его, чтобы он позволил взглянуть на скелет в шкафу. И посадит её на колени и расскажет смешные истории; а может даже покатает в своем новом экипаже, в который запряжена маленькая чёрная кобыла Дженни. Мэриголд считала, что это намного веселей, чем кататься в машине.
Конечно, ей было жаль оставлять маму даже на одну ночь, и жаль покидать своего нового котёнка. Но настоящий визит! Целую неделю Мэриголд с восторгом и нетерпением ждала его и мысленно переживала.
2
Всё оказалось ужасным-ужасным. Ничего хорошего с самого начала, кроме, разве что, подъёма на гору с дядей Клоном и тетей Мэриголд по лесной дороге в папоротниковых ароматах тёплого летнего дня. Но как только они оставили её там, всё стало ужасным. Мэриголд не подозревала, что скучает по дому, но чувствовала себя несчастной с головы до ног, а всё вокруг приносило только разочарование. Что хорошего в чучелах колибри, если не с кем о них поговорить? Даже водяной сад был ей неинТерезен, и нигде не находилось никаких признаков скелета. Что касается Фрэнка, то он оказался наихудшим разочарованием. Он едва обратил на неё внимание. А как он изменился – стал таким грубым и неулыбчивым. И у него были ужасные маленькие усики, как пятно сажи над верхней губой. Именно из-за этих усиков он поссорился с Хильдой, хотя никто, кроме них самих, не знал об этом.
Мэриголд почти ничего не съела за ужином. Она давилась каждым глотком. Она лишь откусила два кусочка орехового пирога со взбитыми сливками, и тетя Флора, которая испекла пирог специально для Мэриголд, так и не простила ей этого. После ужина она вышла на улицу и одиноко прислонилась к калитке, задумчиво глядя на длинную таинственную красную дорогу, что вела обратно домой. Ах, если бы она была дома, с мамой. Западный ветер, шелестящий в травах – вечерняя песня малиновки – длинные тени деревьев, пересекающие пшеничное поле – всё горестно напоминало ей, что мамы нет рядом.
«Всё всегда не такое, каким его представляешь», – мрачно думала она.
Дома бы тоже закончился ужин. Бабушка ткала бы наверху, а Саломея поила бы кошек молоком, а мама… Мэриголд побежала к тёте Флоре.
«Тётя Флора, мне нужно домой, прямо сейчас, пожалуйста, пожалуйста!»
«Ерунда, дитя мое, – сухо ответила тетя Флора, – не нужно волноваться понапрасну».
Мэриголд удивлённо подумала, отчего прежде не замечала, что у тети Флоры нос похож на клюв.
«О, пожалуйста, отвезите меня домой», – в отчаянии умоляла она.
«Ты не можешь поехать домой сейчас, – раздраженно сказала тётя Флора. – Машина неисправна. Не расстраивайся. Думаю, ты устала. Тебе лучше пойти спать. Фрэнк отвезет тебя домой завтра, если не будет дождя. Давай-ка, дома ты же ложишься спать в семь, не так ли?»
«Дома ложишься спать в семь». Дома… в свою кровать, когда из маминой комнаты светит лампа, а милый золотой пушистый комочек устраивается и урчит рядом, пока не засыпает в ногах. Без всего этого было невыносимо.
«О, я хочу домой. Я хочу домой», – зарыдала она.
«Терпеть не могу слушать такую чушь», – отрезала тетя Флора. Она была известна своей строгостью с детьми.
«Ты что, хочешь прослыть ревой? Я отведу тебя в спальню и помогу раздеться».
3
Мэриголд лежала одна в огромной комнате на огромной, слишком высокой кровати. Она сходила с ума от страха и невыносимого одиночества. Было темно и эту темноту можно было почувствовать. Прежде она никогда не ложилась спать в темноте. Всегда с дружеским светом из маминой спальни, а иногда мама оставалась с нею, пока она не заснет, хотя Младшая бабушка не одобряла этого. Мэриголд побоялась попросить тетю Флору не гасить свет. Тетя Флора уложила её и пожелала быть хорошей девочкой.
«Закрой глаза и засыпай, и не заметишь, как настанет утро, и ты можешь поехать домой».
Затем она вышла и закрыла дверь. Тетя Флора льстила себе, когда утверждала, что знает, как обращаться с детьми.
Мэриголд не могла заснуть в темноте. Пройдут годы и годы, пока наступит утро – если вообще наступит.
«Никто здесь не любит меня», – в отчаянии думала она.
Медленно тянулись мрачные бесконечные часы, хотя для Мэриголд они казались веками. Должно же когда-нибудь наступить утро.
Как же завывал ветер снаружи! Дома Мэриголд любила ветер, особенно в такое время года, когда её уютная кроватка казалась ещё уютнее. Но это был какой-то страшный ветер, который Лазарь называл «ветром призраков».
«Он дует в такой время, когда мертвяки выходить из могила на чуть-чуть погулять», – говорил он ей.
Наверно, сейчас именно такое время? А люк в потолке, который увидела Мэриголд перед тем, как тетя Флора погасила свет? Лазарь рассказывал ей жуткую историю про страшное лицо «с длинный волосатый ухо», смотрящее на него из люка.
В комнате был шкаф. Не тот ли шкаф, в котором спрятан скелет? Вдруг дверь откроется, и он выпадает оттуда. Или выйдет. Наверно, загремят кости – дядя Пол говорил, что они иногда гремят. А ещё она слышала, что у дяди Пола в амбаре живет домашняя мышь! Вдруг он принес её в дом на ночь? И она бродит вокруг! Не она ли там что-то грызет?
Увидит ли Мэриголд когда-нибудь свой дом? А если мама умрёт до утра? Или дождь будет лить всю неделю, и они не смогут отвезти её домой? Она знала, как тётя Флора ненавидит пачкать грязью свою новую машину. Кажется, загремел гром?
По длинному мосту через Ист-Ривер прошёл товарный поезд, но Мэриголд не знала этого. Она знала, что сейчас закричит – знала, что не вынесет больше ни минуты в этой чужой кровати в тёмной комнате, полной призраков. Что там такое? Кто-то скребётся в окно. Ах, да, история Лазаря о чёрте, который пришел забрать плохого ребёнка и царапает по оконному стеклу, чтобы его впустили. Потому что этот ребёнок не прочитал молитву. А Мэриголд не прочитала свою. Она слишком скучала по дому и страдала, чтобы вспомнить об этом. Она не могла произнести её сейчас, но могла сесть на кровати и завопить как сумасшедшая. Так она и сделала.
4
Дядя Пол и тётя Флора, едва заснув после тяжелого трудового дня, проснулись и побежали вниз. Увидев их, Мэриголд замолчала.
«Девчонка дрожит, наверно, замерзла», – сказал дядя Пол.
«Я не замерзла, – сказала Мэриголд, стуча зубами. – Но мне нужно домой».
«Мэриголд, будь разумной девочкой, – строго сказала тетя Флора, – Сейчас одиннадцать часов. Ты не можешь ехать домой. Может быть, ты хочешь изюма?»
«Я хочу домой», – повторила Мэриголд.
«Кто здесь тревожит чёрта?» – спросил Фрэнк, входя. Он услышал вопли Мэриголд, когда собирался лечь спать. «Вот тебе, сестрица, шоколадная мышка. Съешь её и замолчи».
Чудесная коричневая шоколадная мышка с мягкой молочной начинкой, одна из любимых сладостей в обычное время. Но сейчас она напоминала о мифической крысе дяди Пола.
«Я не хочу её – я хочу домой».
«Может быть, ей принести котёнка», – в отчаянии предложил дядя Пол.
