Феномен всемедиа. Генезис, проблемы, участники
Ирина Владимировна Цуканова
Евгений Александрович Цуканов
В монографии под различными углами зрения рассматривается проблема трансформации феномена естественной медиальности как свойства любой отдельной вещи быть посредником в отношениях с другими вещами в гипермедиального монстра, поглотившего в себя практически все объекты реальности, данной человеку в интеллектуальной и чувственной рефлексии, что в итоге привело к фактическому удвоению мира. Обозначенному процессу условного перехода к всемедиа способствует сложившаяся за последние несколько десятилетий информационно-цифровая среда, определившая векторы развития общества третьей волны по линии резкого умножения неупорядоченных сведений и, как следствие, – нагнетания эвристической неопределенности. Общее состояние неопределенности, в свою очередь, стимулирует явления социокультурного декаданса на уровне массового сознания, логически увязываемого авторами с реабилитацией гностического мировоззрения в рамках ускользающей современности.
Работа предназначена специалистам в области медиафилософии, антропологии средств массовой информации, преподавателям и студентам гуманитарных направлений подготовки.
Евгений Александрович Цуканов, Ирина Владимировна Цуканова
Феномен всемедиа. Генезис, проблемы, участники
Введение
Представление об абсолютной суверенности окружающих нас вещей с древнейших времен в различных исторических культурах и в различные эпохи подвергалось сомнению через механизмы интеллектуальной и чувственной рефлексии. То, что вещи существуют как бы сами по себе, автономно, не укладывалось в голову, скажем, первобытного охотника, подмечавшего связь между точностью полета стрелы, степенью натянутости тетивы его лука, материала, из которого было сделано его оружие и ритуальным танцем, исполняемым им в коллективе сородичей перед тем как отправиться в лес за добычей. Примерно такую же исключительно сложную коммуникативную стратегию обращения с вещами составляли и подвиги средневековых рыцарей, учитывавшие значение множества обиходных некритических «мелочей», от которых, впрочем, зависел успех очередного крестового похода. Лошадь, ее нехитрая упряжь, доспехи, изготовленные по особым технологиям, обоз, состоящий иногда из полутора десятков нагруженных скарбом телег, несколько оруженосцев и дюжина обслуживающих это передвигающееся хозяйство крестьян, плюс обязательное церковное благословение, непрерывное молитвенное делание в пути до святой земли, помноженные на верность долгу и эксклюзивную доблесть – все вместе как бы формировало целокупную поведенческую рецептуру, призванную обеспечить реализацию поставленных церковью задач. Заметим, что ничего из перечисленного по отдельности не обладало, видимо, достаточной онтологической мощью для этого, но только в синтезе, при взаимном перетекании энергии используемых компонентов друг в друга, что, разумеется, вполне резонно квалифицируется исследователями, наподобие Клода Леви-Стросса, в терминологии атавистических магико-мифологических комплексов. Однако обесценивает ли подобная позитивистски-светская, объективистская, трактовка описываемого феномена сам факт чрезвычайного усиления предметов, кружащих интеракциональные хороводы? Сомнительно. Поскольку это бы противоречило очевидности предъявляемых жизнью кумулятивных эффектов. Организованные определенным образом вещи за счет тесных пересечений и переплетений, на самых стыках собственной вещности, дистрибутивно рождают кроссмедиальные интерференции, позволяющие выстроившего их в некий замысловатый ряд человека справиться с любым сложным делом. Человек всегда действует через вещи как через своих заместителей, пропорционально перераспределяя, таким образом, на этих «тихих союзников» свалившуюся физическую и интеллектуальную нагрузку. Отметим, что под вещами нам здесь следует понимать как материальные предметы, так и духовные сущности, имеющие тенденцию к «общительности». Поэтому какой-нибудь европейский банкир нового времени, орудующий одновременно звонким драгметаллом и таинственными математическими формулами, облегчающими ему расчеты, состыковывает (медиатизирует) тем самым в поле своего внимания и деятельности агентов различных миров, которые, однако, под его волевым напором, оказываются в состоянии сыграть единую партию.
Наблюдательные ученые, калибра Александра Богданова, уже в ХХ веке обнаружили таинственную связность и связанность вообще всего со всем в мире и предлагали начать использовать данный момент в инженерно-технологических целях для мультипликации благ человечества. Богдановская наука тектология стала пробным камнем в применении т.н. системного подхода в различных практических областях знания. Сегодня никого уже не удивит, например, такой каскад словосочетаний, в идейном бэкграунде которых лежит дружная спайность как реальных, так и символических участников: «солнечная система», «система организма», «система ПВО», «система образования», «политическая система» и др. Следующей остановкой в развитии методологии увязывания необъятного множества неоднородных компонентов в сложно-разветвленные кон-фигуративные сети с целью выявления подлинной достоверности в устройстве бытия стала акторно-сетевая теория Бруно Латура и Джона Ло, покусившихся в рамках концепций «хинтерланда» и «черных ящиков» уже и на пространство виртуального. И вот уже среди исследователей растет осознание факта неотменяемой медиальности всего сущего. «Все есть медиа», – заявляет, к примеру, В. Савчук, с чем в принципе сегодня очень трудно спорить по причине наступления сетевой парадигмы и возникновения даже особой сетевой мировоззренческой оптики. Оказалось, что онтологической базой мира являются не какие-то постоянные незыблемые объекты, но весьма текучие и изменчивые отношения между ними, обратной дихотомической стороной которых, тем не менее, выступает бодрийяровский differance.
Справедливости ради следует сказать, что первые спекулятивные опыты с теоретическим обоснованием всеобщей медиатизации вещей были предприняты очень давно и были они генетически связаны, главным образом, с религиозными мистическими традициями: это и гностическая проработка эонической структуры эманирующего универсума, предложенная в I–III вв. Валентином и Василидом, и возрожденческий пафос обрисовки многоэтажного божественного творения, и отечественная софиология, в деталях разрабатываемая, в частности, такими уникальными мыслителями как Владимир Соловьев или Павел Флоренский. Тем не менее именно информационная эра, взрастившая и имплантировавшая в реальность бессчётное количество гибридизированных медиационный форм, действительно оказалась достойной именоваться эпохой всемедиа, обладающих характером перманентной контингентности, а от этого – тотальной промежуточности и беспредельности.
Представленная работа включает в себя многолетние размышления авторов над причинами зарождения, характером протекания и составе участников панмедиального процесса, определяемого как стремление всего живого и неживого в мире к объединению усилий для поддержания устойчивости конструкции Мироздания как в отдельных его сегментах, так и в целом. Что же касается медиа как привычного для обывательского сознания коррелята средств массовой информации, то данный феномен нас интересовал исключительно с точки зрения наличия в нем ярко выраженных коммуникативных качеств, но коих при желании можно насчитать не меньше, допустим, и в сидящей на водостоке кошке или же в изготовленном на заводе строительном кирпиче. С нашей точки зрения абсолютно любой объект окружающей нас обстановки под определенным углом зрения, причем, совершенно не метафорически, может и должен быть признан средством массовой информации sui generis.
В завершении хочется выразить большую признательность всем коллегам, прямо или косвенно участвовавшим в создании данной книги, близким и дальним родственникам, обеспечивавшим творческое настроение и прочный тыл обоих авторов, а также мириадам неизвестных, или же не достаточно идентифицированных сущностей, влиявших на регулярную пересборку умственного процесса, который не прекращался иногда даже и во сне. Особая благодарность Валерию Ивановичу Черкашину – учителю и главному вдохновителю предъявляемого труда.
Требуется также засвидетельствовать, что содержимое разделов получившейся книги составили разрозненные статьи, объединенные смежной проблематикой, выходившие в разные годы в журналах из Перечня рецензируемых научных изданий ВАК, в которых публикуются основные научные результаты диссертаций на соискание ученой степени кандидата и доктора наук, а также журналов, входящих в систему РИНЦ.
Глава 1. Генезис феномена панмедиальности
В данном разделе будут представлены основные вехи развития феномена медиальности в исторической ретроспективе, начиная с эпохи поздней античности и вплоть до текущей фазы общества третьей волны. Основной акцент делается на признание и обоснование ключевой роли древнего гнозиса (оппозиционного христианству учения о мире и человеке) в конструировании медиареальности как таковой в формате эонических переплетений множества переходных уровней наличного бытия.
1.1. Медиатехнологии в философско-историческом дискурсе
Статья посвящена феномену медиальности как одной из важнейших характеристик средств массовой информации. Автор отстаивает положение об амбивалентной сущности медиа, которые, с одной стороны, призваны к соединительной миссии в отношении объектов окружающей действительности; с другой стороны, наоборот, именно медиа расчленяют слитную реальность на отдельные сегменты. Диалектизм и антиномичность соединительной и дифференцирующей функций СМИ следует учитывать теоретикам, исследующим медиаэффекты, имеющие парадоксальную специфику.
The article is devoted to the phenomenon of mediality as one of the most important characteristics of mass media. The author defends the position about the ambivalent nature of media, which, on the one hand, are called to a connecting mission in relation to objects of surrounding reality; on the other hand, on the contrary, it is the media that dissects the merged reality into separate segments. The dialectics and antinomics of the connective and differentiating functions of the media should be taken into account by theorists who study media effects that have a paradoxical specificity.
Ключевые слова: массмедиа, мера, связь, очищение, симплификация, смысл, элиминация, философский дискурс.
Key words: mass media, measure, connection, purification, simplification, meaning, elimination, philosophical discourse.
Опубликовано: Вестник Ленинградского университета им. А.С. Пушкина. – 2020. – №1. – С. 200-207.
Философский афоризм «Человек есть мера всех вещей», принадлежащий античному софисту Протагору, известен всем. Чуть менее известно продолжение данного высказывания: «…существующих, что они существуют, не существующих, что они не существуют»[1 - Протагор // Философский словарь. – М.: Издательство политической литературы, 1986. – С. 390.]. В классической трактовке оно означает, что человек самостоятельно приписывает онтологический статус объектам окружающего мира, градуируя их от бытия божественного до абсолютного ничто, тем самым как бы подчеркивается радикальное сомнение субъекта в объективности действительности: она упаковывается в оболочку скептицизма. Именно с Протагора, по мнению исследователей, начинается отход человеческой мысли от слепой погруженности в религиозное созерцание, именно Протагор может быть признан родоначальником научного релятивизма[2 - Лега В.П. История западной философии. Часть первая. Античность. Средневековье. Возрождение. – М.: Издательство ПСТГУ, 2009. – С. 68-69.]. Однако вопрос, видимо, значительно глубже, чем банальная ранжировка философов по концептуальным вероучительным нишам.
Дело в том, что Протагору, как нам кажется, впервые в истории удалось разглядеть человеческое само по себе, которое станет вскоре базовым эталоном познания мира. По сути, была сконструирована узкоформатная рамка-прицел, через которую стало удобно постигать явления и процессы. До Протагора было неудобно, поскольку человек как феномен был растворен в общем континууме мироздания наравне с другими вещами, не имея твердой точки опоры, чтобы преодолеть антропо-космический изоморфизм и перепрыгнуть из Мифоса в Логос[3 - Семушкин А.В. У истоков европейской рациональности. (Начало древнегреческой философии). – М.: Интерпракс, 1996. – С. 166-167.]. Бывший носильщик хвороста одной изысканной фразой как бритвой обрезал все лишнее, что так долго мешало пропустить мир сквозь игольные уши деликатного разума – хаотичную метаморфичность материи, позорно-промискуитетный бэкграунд сонмов богов, утомительные оргиастические культы, не ведущие ни к чему. И вот после сделанной фокусировки вдруг темный пугающий мир осветился ярким светом понимания истинного положения вещей. Всё оказалось значительно проще в рассортированном согласно предложенной мере универсуме. Был сброшен за ненадобностью громоздкий мифо-поэтический балласт застрявшего in illo tempore[4 - Элиаде Мирча. Священное и мирское. – М.: Изд-во МГУ, 1994. – С. 49.] человечества, на горизонте замаячил образ цивилизованности. Несомненно, протагоровский пафос потряс основания античного общества, которое вступило в череду кризисов, приведших к рождению новой – христианской – эпохи, мерой которой стал уже богочеловек, рассуждавший о далеких прекрасных перспективах для совершенных, а значит о прогрессе и движении времени, из змеи превратившемся в стрелу. Всё, что не касалось человека и богочеловека, оперативно и без терзаний вынесли за условные гносеологические кулисы.
Необходимость протагоровской рамки снова возникает после того, как через полтора тысячелетия образовалась проблема уже христианской спутанности и перегруженности смыслов, помноженных на теоретический холизм и практический магизм эклектичного Возрождения. На Западе католицизм к XV–XVI вв. представлял собой рутинизированный mix из весьма витиеватых догматических формулировок и роскошествующей богослужебной практики, ясное понимание которых было затруднено, в том числе, омертвелой латынью и вызывало справедливое возмущение масс и адекватной интеллектуальной элиты. Собственно, протестантизм совместно с наукой нарождавшегося модерна вновь осуществили процедуру аудита-очищения мировосприятия человека от громоздких напластований «непогрешимых» квазиметафизических идей и фарисейской доктринальности по методу Протагора, значительно усовершенствовав его апотропейно-катарсический аппарат. «Рабочим инструментом», освободившим менталитет европейцев указанного периода от производственного ступора и эвристической пробуксовки стал отрезок – геометрическая фигура, которую можно считать парадигмальным символом Нового времени[5 - Дугин А.Г. Эволюция парадигмальных оснований науки. – М.: Арктогея-Центр, 2002. – С. 193.], введенным в обращение Галилеем. У Галилея впервые приоритетно рассматривается движение от точки к точке, от мгновения к мгновению, и именно этот дифференциалистский подход, бывший немыслимым, к примеру, в эпоху схоластики или в античные, и, тем более, в первобытные времена, во всем, как отмечает А. Дугин, выделяет отрезок как промежуточное пространство, ограниченное с обеих сторон[6 - Дугин А.Г. Указ. соч. – С. 230.]. «Во всём» – это означает, что техническая процедура расчленения (отреза) теперь тотально применяется в религиозной, политической, научной, социокультурной и прочих сферах жизни. Это важно, особенно если учитывать знаково-символическую подоплеку сферичности как метафоры цельности и холистской замкнутости, исповедуемые прежде в традиционных обществах. Науки теперь специализировались, общество секуляризировалось, тенденции дробления проникли в область взаимоотношений Ватикана и вышедших из-под его юрисдикции территорий, поддержавших Лютера и Кальвина, капитализм обособляется от феодализма, Небо от земли и даже Бог выносится за скобки при обсуждении узкопрагматических тем в рамках торжествующего деизма. Особым устройством, стимулирующим всё возрастающие тенденции к обособлению вещей друг от друга, стала периодическая печать. Детище, произведенное на свет Иоанном Гуттенбергом в конце XV столетия, ко времени Декарта уже играло существенную роль в формировании рационалистического субъекта-индивида, творящего в режиме «знаю как» прозрачный для любопытствующего ума механистический дискурс. В этой связи очень соблазнительной выглядит задача выявления и переоценки медиальных качеств печати как института, до неузнаваемости трансформировавшего парадигму повседневности. В данной статье будет сделана попытка философско-культурологического пересмотра таких устойчивых с виду понятий, как медиа, медиация, медиальный с целью восстановления присущих им изначально смыслов.
Начнем с того, что изготовление печатной продукции под давильным прессом чем-то напоминает протагорову меру как с точки зрения человека, взятого за эталон, так и с точки зрения технологической операциональности. На самом деле гуттенбергов печатный пресс антропоморфен, о чем нами было сказано в другом месте[7 - Цуканов Е.А. Медиа как новый бог ургийной культуры: сотворение Техно-Пуруши // Знак. Проблемное поле медиаобразования. Науч. журнал. – №3 (29). – 2018. – С. 168-174.] и из чего следует, что человечество словно запрограммировано наблюдать за миром сквозь замочную скважину собственного образа-обреза как аналога печати. Это, во-первых. Во-вторых, печать представляет собой способ определения (создания неких пределов, границ), что естественно отсылает нас к мере, отмериванию, обмеру, и позволяет не сомневаться в родственности обоих вербальных рядов. Напечатанная газетная полоса не перестает оставаться оттиском или штампом, при помощи которого можно отделить, отхватить, дозировать, а значит, лучше понять и легче идентифицировать некий фрагмент бытия (как говорили древние, по частям разумеем). Печать – это мощный идентификатор объектов именно в силу своей неслитности с единой нерасчлененной первоматерией. Она призвана нарезать эту первозданную субстанцию мелкими ломтиками, формируя тем самым систему взаимоотношений между ними. С некоторых пор не человек, а газетно-журнальная периодика становится мерой всех вещей и чуть ли ни единственным способом их сертификации в качестве действительно существующих. То, что не попадало в поле зрения представителей журналистского сообщества и редакторского корпуса теперь становилось как бы дисквалифицированным. Периодическая печать мастерски, на манер гильотины, научилась купировать реальность, избавляя наблюдающую за ней аудиторию от хаоса лишних впечатлений, снижающих четкость понимания жизненной фактуры. Как отмечают некоторые исследователи, сухой повествовательный тон продержался, в частности, в германской прессе в течение всего XVII столетия; даже события, волновавшие в свое время всю Германию, как, например, разрушение Магдебурга, битва при Лютцене, убиение Валленштейна, трактуются с чисто эпическим безучастием и индифферентизмом[8 - Саламон Людвиг. Всеобщая история прессы // История печати: Антология: Т. I. – М.: Аспект Пресс, 2002. – С. 79.]. Особая точность и отчетливость английской прессы, ее лаконизм, позволяли некоторым представителям высшего общества усматривать в ней роль «надежного руководителя». Интересно, что эта роль часто ограничивалась специфическими разговорами о туалете ее величества, экзальтированных манерах министров, спортсменов и аристократии. Это и должно было занимать внимание столичного бомонда[9 - Саламон Людвиг. Указ. соч. – С. 120-122.]. Получается, что родовая миссия печати состоит в том, чтобы не расширять, а, наоборот, ограничивать (=в хорошем смысле – оболванивать?) воззрения потребителей новостей, принуждая не растекаться мыслью по древу, а ужиматься и максимально сосредотачиваться в ментальной алгоритмике. Печать приучает пользователя к информационной диете и даже аскезе, предписывая видеть мир фреймированным рамками искусственной повестки.
Логика данных рассуждений заставляет нас отказаться от устойчивого представления о печати как медиуме, базовой коннотацией которого является, как известно, связь между разрозненными явлениями через посредничество[10 - Савчук В. Медиафилософия. Приступ реальности. – СПб.: Издательство РХГА, 2014. – С. 59-60.]. Любой периодический печатный орган чаще всего рассматривается как коммуникативный узел, объединяющий противоречивые позиции и точки зрения, вступающие в диалоговую перекличку друг с другом. Однако данный аспект проблемы не должен заслонять от нас обратную – разъединяющую – сторону медиальности. Вторгаясь в некую устоявшуюся систему отношений, медиум всегда располагается между коммуникантами. Тем самым он оттягивает на себя их энергию, автоматически увеличивая расстояние между ними, что является серьезным экзистенциальным препятствием и фактором взаимного удаления, а не близости. Перефразируя классику, можно сказать, что не мир, но меч принесла изначально периодическая печать с собой. Меч, фигуративно рассекающий слипшуюся пластилиновую массу реальности на страницы, разделы, рубрики, параграфы, абзацы, строчки, вмещающие в себя отцеженную, схематизированную квинтессенцию бытия. Но тогда нам стоит признать, что печать с момента рождения была амедиальна.
Амедиальность как врожденное качество средств массовой информации, кажется, можно объяснить модой на философию и методологию Декарта, отчетливо проявившуюся на заре Нового времени. Следует констатировать, что свои первые шаги европейская пресса делала по территории, рационально расчерченной по нормам картезианства, среди которых чистый математический расчет занимает одно из почетных мест. Именно рационализм как ведущий мировоззренческий тренд XVII–XVIII вв. сформировал особый амедиальный характер личности первых медиа. Марзаны, бабашки, реглеты, шпации[11 - Королькова А. Живая типографика. – М.: IndexMarket, 2007. – С. 68.]и прочий, по сути, хирургический, остро отточенный арсенал средств точного измерения-обрезания бескрайней текстуальности жизни, стал эффективным монтажным станком конструирования дивного нового мира. Очищенного от неожиданностей и ошибок, стихийных и неконтролируемых импульсов. Газета отменяет мир как недоразумение и инфернальную пульсацию, заслоняя его идеальным порядком верстки, выдержанностью используемых шрифтов, стройностью колонок и выверенностью интерлиньяжа. Это, вероятно, с подачи Декарта спутанное синкретичное бытие было отцензурировано до уровня внятной газетной модели, а затем адаптировано под скудный кругозор рядового обывателя-буржуа. Декарт был мастером утилизации наносного и лишнего, гением отказа от второстепенного и приблизительного. Он был маниакально зациклен на удалении мешающих беспрепятственному ходу мысли деталей и чрезмерных подробностей. Приведем примеры, иллюстрирующие данное положение. «Итак, – утверждает Декарт в «Правилах для руководства ума», – мы говорим здесь, что только и стоит по порядку обозреть все данное в некотором положении, отбрасывая то, что с очевидностью покажется нам не относящимся к делу, удерживая необходимое и откладывая сомнительное для более тщательного исследования»[12 - Декарт Р. Правила для руководства ума // Декарт Р. Сочинения в 2 т. – Т. I. – М.: Мысль, 1989. – С. 131.]. В другом месте заявляется, что «…из бесчисленных измерений, которые могут быть изображены в нашей фантазии, нужно созерцать одним взором глаз или ума не более двух различных измерений…»[13 - Декарт Р. Указ. соч. – С. 143.]. Больших объемов человеческое сознание не выдерживает.
Симплифицирующий кульбит очищения объекта от неочевидных уз с другими объектами, стал навязчивой идеей и устойчивым лейтмотивом творчества философа, который передался журналистике по наследству. Этот мотив дифференциации вещей проявится потом в стремлении журналистов по возможности избавляться в материалах от тяжелого фона пресуппозиции[14 - Валгина Н.С. Теория текста: Учебное пособие. – М.: Логос, 2004. – С. 13.] и рассекать толщу эмпирических данных на отдельные, удобные как в плане предъявления, так и потребления статьи (articles). Поясним, что в предыдущие эпохи дробная инженерная артикуляция нудных письменных нарративов не требовалась. Понять их мог лишь иерофант, – тот, кто имел достаточно времени и сил для дешифровки. Таким образом, медиа снимают стружку переизбытка реальности, они действуют как усреднители, редуцируя сложное до простого и примитивного, предоставляя допуск к знаниям широким слоям населения.
Как представляется, амедиальный характер медиа сохранялся в качестве доминирующей тенденции вплоть до момента их симбиоза с электричеством, который случился в конце XIX – начале XX вв. Желание СМИ все аккуратно раскладывать по полочкам и упаковывать по отсекам постепенно выветривается с ростом симультанности репрезентации информации. Рассуждая о метаморфозах современной техники, Маршалл Маклюэн справедливо заметил, что именно «благодаря электрическим пленкам может симультанно происходить синхронизация любого числа различных действий», в связи с чем, «механический принцип аналитического членения на ряды пришел к своему концу»[15 - Маклюэн М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. – М.; Жуковский: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2003. – С. 172.]. С электричеством, по Маклюэну, стартовала «эпоха Тревоги», вызванная, судя по всему, тем, что информационные потоки стали циркулировать внахлест и одновременно, а не порционно, как раньше. Отрефлексировать все параллельно приходящие извне сведения с каждым сеансом реципиенту, погруженному в условия информационного общества, становится все труднее. Медиа только тогда, на наш взгляд, обретают свое привычно медиальное (связующее всё со всем) амплуа, когда получают возможность снабжать нас данными нужными и ненужными, причем в режиме нон-стоп и как попало. Сегодня из лексикона специалистов куда-то исчезло понятие лишнего, ненужного, факультативного. Любопытно, что это исчезновение трактуется некоторыми теоретиками как благо, в частности, французский социолог Бруно Латур разработал весьма экстравагантную акторно-сетевую теорию (АСТ), которая принципиально отказывается от любых парадигмальных ограничений и учитывает при изучении обособленных объектов правило, согласно которому опыта значительно больше, чем видит глаз[16 - Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию. – М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2014. – С. 153.]. АСТ тем самым сориентирована на демонтаж спасительного оккамовского табу, запрещавшего ученым без особой необходимости умножать сущности. Б. Латур рекомендует «кормиться разногласиями», «учиться останавливаться на каждом шагу» и «придавать особое значение фактору неопределенности», к примеру, скрупулезно отслеживать влияние, которое оказывают на процессы акторы, получившие сводное название нечеловеков. В такой ситуации повышенной неопределенности психологический тремор становится закономерной защитной реакцией, а игра лучшим средством от перманентного стресса. Беспорядочное жонглирование разнокалиберными новостями и неумение логически состыковать принятые месседжи не только на индивидуальном, но даже на государственном уровне, становится опасным знамением времени. В сфере практической журналистики данная тенденция все сильнее проявляется в укреплении позиций т.н. новых медиа[17 - Савчук В. Медиафилософия. Приступ реальности. – СПб.: Издательство РХГА, 2014. – С. 104.], делающих ставку на такие качества массовой коммуникации как интерактивность и гипертекстуальность, раздвигающие до бесконечности границы любого разговора. В жанрообразовании это привело к созреванию и дальнейшей неконтролируемой экспансии лонгридов, гигантских текстов без фиксированных границ и какой-либо акцентуации, наподобие «Чернобыля»[18 - Чернобыль. Земля отчуждения. – Режим доступа: https://www.kommersant.ru/projects/chernobyl]. Погружение в лабиринты лонгридов гарантирует аудитории бесперспективное холостое блуждание без обретения смысла, поскольку известно, что смысла не имеет то, что не имеет конца.
В заключении необходимо еще раз зафиксировать мысль о том, что массмедиа как феномен на сегодняшний день все еще остаются для исследователей настоящей загадкой. Некоторые характеристики средств массовой информации, открытые ранее, с развитием новейших технологий утрачивают свою актуальность или приобретают иное значение, подчас, прямо противоположное общепринятому. Одним из таких парадоксальных сдвигов в понимании специфики медиа стала семантическая трансформация их основного качества – медиальности. Анализ показал, что медиальность в применении к СМИ должна рассматриваться в биполярной системе координат. Имеется в виду, что с одной стороны СМИ, бесспорно, обладают сегодня объединительно-контаминативным потенциалом, связуя разрозненные объекты окружающего мира в единый слитный комплекс. Однако так было не всегда и поэтому нельзя забывать об изначально дифференцирующей функции медиа, которые в пору своей рациональной юности внесли в синкретическое состояние мира божественные структуру и порядок. Элементарная процедура очищения действительности от эвентуального мусора, занявшая у периодической печати как разновидности медиа несколько столетий, может быть распознана как своего рода клининговая де-медиация, сориентированная на перекраивание одряхлевшего мира под новый образ. Печать ассенизирует авгиевы конюшни Средневековья и Возрождения, добавляя катарсической свежести в человеческие отношения. Она действует отрезвляюще на ищущих лучшей доли вне пределов земных обстоятельств, на тех, кто неистово практикует метафизический эскапизм. В ателье медиа талантливые «модельеры» XVI–XVII вв. изобретают значительно более приземленные поведенческие фасоны, употребление которых постепенно преображает действительность: прагматизм, ответственность, предпочтение далекому близкого.
К сожалению, с приходом электрической эры на волне симультанности экзистенциальные излишества входят в обиход СМИ: нормой становится ситуация сочетания необходимого с эксцентричным, подлинного с имитативным, возвышенного с низким. Мир в связи с этим сталкивается с незавидной перспективой отката к хтоническому ужасу архаики, к нерасчлененному первобытному хаосу. Кажется, что медиа в своей мультиконвергентной ипостаси больше не справляются с задачей четкой структуризации бытия, и трудно сказать, что заменит их в качестве экс-удерживающих порядок. Но можно предположить, что оптимальной опорой порядка станет устройство, функционирующее в режиме генерации «нераздельности и неслиянности».
1.2. Предтечи теории медиа в отечественной интеллектуальной традиции конца XIX – начала XX веков
В работе рассматривается путь, проделанный теорией медиа в России в XIX–XXI вв. с учетом тех научно-философских концепций, которые имеют весьма альтернативное звучание. На современном этапе медиа все еще остаются неопознанной реальностью, в связи с чем возникает необходимость все новых и новых прочтений этой реальности, включая и историко-генетический подход. Автор статьи углубляется в родословную медиа, выявляя ее узловые моменты. К ним он относит учение Вл. Соловьева о Софии, учение о всеобщей организации А. Богданова и учение о ноосфере В. Вернадского. Методом комплексного анализа удалось выявить общие характеристики этих трех доктрин, схематически очертивших дальнейшую траекторию развития медиа на далекую перспективу.
The work examines the path taken by the theory of media in Russia in the XIX–XXI centuries. taking into account those scientific and philosophical concepts that have a very alternative sound. At the modern stage, the media still remain an unidentified reality, in connection with which there is a need for more and more readings of this reality, including the historical and genetic approach. The author of the article delves into the pedigree of the media, revealing its nodal moments. He refers to them the teachings of Vl. Solovyov about Sofia, the doctrine of the general organization of A. Bogdanov and the doctrine of the noosphere of V. Vernadsky. By the method of comprehensive analysis, it was possible to identify the general characteristics of these three doctrines, which schematically delineated the further trajectory of media development for the distant future.
Ключевые слова: медиа, софиология, тектология, ноосфера, всеединство, сверхчеловек, связь, энергия, онтология, эсхатология.
Key words: media, sophiology, tectology, noosphere, unity, superhuman, connection, energy, ontology, eschatology.
Опубликовано: Знак: Проблемное поле медиаобразования. – 2018. – № 1 (27). – С. 97 – 104 (массовые коммуникации, журналистика).
Чтобы не путаться в терминах, для начала определимся: медиа, о которых пойдет речь в данной статье – это не СМИ, и не СМК, как часто ошибочно полагают[19 - Засурский И.И. Реконструкция России. Масс-медиа и политика в 90-е годы. – М.: Изд-во МГУ, 2001. – С. 30.], но значительно более широкое по охвату явление, включающее такое множество вещей (в том числе СМИ и СМК), что иногда исследователям совершенно справедливо начинает казаться, что их (т.е. медиа) просто нет[20 - Савчук В.В. Медиафилософия. Приступ реальности. – СПб.: Изд-во РХГА, 2014. – С. 62.]. Нет. Как это вообще возможно, чтобы того, чем каждый из нас так уверенно владеет, вдруг не существовало? Американский исследователь Сьюзанн Бак-Морс полагает, что медиа – это «слабый объект»[21 - Там же.]. Может, действительно, в этом вся и проблема? Поразмышляем.
Когда говорят о каком-то объекте, что он слабый, речь может идти как о недостаточном запасе энергии, которым он обладает в силу неких причин, либо о едва уловимой его различимости или проявленности в бытии. К примеру, лыжник пробежал марафонскую дистанцию и на финише превратился из физически сильного в слабый, изможденный объект, растративший накопленные энергетические резервы. Иллюстрацией ко второй версии тезиса могут послужить звезды, мерцающие на небосклоне или микроорганизмы, чье существование регистрируется только с помощью микроскопа. Разумеется, медиа скорее подпадают под второй пример, нежели под первый. «Слабый» здесь – это метафора, а не фиксация физического состояния, метафора взаимоудаленности объекта и субъекта-исследователя.
С другой стороны, еще не факт, что медиа вообще представляют собою объект, т.е. – дословно – то, что располагается в зоне исследовательского внимания как нечто отделенное, обособленное, как правило, не очень больших размеров. Точная калька с латинского objectum в русском языке – предмет, что можно интерпретировать как «вперед метаю», отрываю от себя и могу при этом созерцать брошенное. Предмет есть обозримый элемент действительности, который может вступать в отношения с другими не менее дискретными предметами (объектами). В связи с этим, Умберто Эко абсолютно логично, на наш взгляд, заявляет, что предмет исследования должен обладать узнаваемостью и поддаваться описанию[22 - Эко Умберто. Как написать дипломную работу. Гуманитарные науки: Учебно-методическое пособие. – М.: Книжный дом «Университет», 2003. – С. 38.]. На сегодняшний день медиа, прямо скажем, – реальность не достаточно конвенциональная, поскольку она лишь приблизительно узнаваема и с трудом поддается описанию. Не будем оригинальны и назовем ее условно-призрачной (виртуальной) реальностью. Надо думать, что за этим стоит некая серьезная детерминация. Предположим, что медиа в каком-то смысле находятся на весьма почтительном расстоянии от подлинного существования. Однако постепенно они оформляются в бытии, разворачивая заложенный идеальный потенциал и становясь тем, в чем можно разглядеть более или менее конкретные контуры будущей структуры. Загадка медиа в их становящейся сущности, обретающей характер и различимый силуэт постепенно. Попробуем разобраться с природой этой процессуальности.
В мире происходит нечто, способствующее росту отчетливости медиареальности, делающее заметными ее исключительные свойства, которые еще век назад лишь интуитивно прозревали лишь софиологи и теософы, спиритисты и антропософы и прочие подобные эксцентрические квазимыслители, закономерно носившие на рубеже XIX–XX вв. на себе печать маргинальности. Впрочем, отношение к ним у общественности тогда было несколько более благосклонным, чем теперь.
То, что казалось бы чудом и магией в эпоху античности, средние века или начале нового времени, перестало удивлять и будоражить наше воображение в новейшее время, которое, как мы помним, было вызвано бурным развитием науки и техники, несшими в жизнь революционные изменения. Печать, паровой двигатель, электричество, телефон, радио, телевидение, лазер, космонавтика и интернет заложили платформу для нового видения человеком себя в бытии, колоссально расширив его ограниченные в недавнем прошлом способности. Человек теперь видит и слышит на расстоянии, предугадывает мысли, преодолевает тысячи километров за считанные часы, перед ним отступает ночь, пространство и время, а за ними и сама смерть вынуждена будет ретироваться. Что же все-таки на самом деле происходит с homo sapiens, коли так возросла его видовая мощь? Ответ обычно принято искать где угодно, только не в области демографии.
На самом деле, как-то не связывается факт стремительного роста народонаселения планеты с антропологическим прогрессом. Скорее уж будут рождаться устрашающие концепции в стилистике Бильдербергского клуба[23 - Эстулин Д. Трансэволюция. Эпоха разрушения человека. – М.: Книжный мир, 2015.] о «катастрофической» перенаселенности земного шара, чреватой резким падением жизненного уровня рода людского, его умственной и поведенческой деградацией, чем светлые мысли о том, что экзистенциальный upgrade человека может быть вызван лишь теснотой и скученностью совместного проживания миллионов разрозненных индивидов. Предельно уплотненной социальностью (вспомним шарашки, колхозы или тесноту японской цивилизации). Но чтобы говорить о миллионах густо живущих локоть к локтю, пришлось ждать наступления ХХ века, который так презрительно именовался «благородно-одинокими» (до дикости!) философами, типа Ф. Ницше, К. Леонтьева или Хосе Ортеги-и-Гассета «веком толп», «восставших масс» или по-другому, – «веком мелкого лавочника» и «среднего человека», унтерменша[24 - Цуканов Е.А., Калинина, Г.Н., Цуканова, И.В. Ф. Ницше и Н. Федоров: противостояние на идейно-культурном поле Новейшей истории // Культурная жизнь Юга России. – 2017. – №1 (64). – С. 56-61.]. Понять этих мыслителей можно, ведь именно умножившиеся в разы массы отняли у аристократов по рождению их сословную исключительность, политические привилегии, собственность. Однако, понимая их, мы рискуем не понять самого главного – тайны человеческого совершенствования, поскольку не конкуренция и не борьба всех против всех, но солидарность и сплоченность помогает обществу прогрессировать. По некоторым оценкам, численность землян составила 2 млрд. человек лишь к тридцатым годам ХХ века[25 - Капица С.П. Общая теория роста человечества: Сколько людей жило, живет и будет жить на земле. – М.: Наука, 1999.]. И далее она растет скачкообразно – на сегодняшний момент мы преодолели отметку в 7 млрд. человек, что говорит об очевидном демографическом взрыве, причем перманентном. Оценить эффекты этого взрыва, на наш взгляд, – то же самое, что раскрыть истинную природу новых медиа, поскольку рост народонаселения нашей планеты сопровождается параллельным совершенствованием среды обитания человека, что в конечном итоге формирует единую протяженную систему «человек-и-его-среда» принципиально иного, чем прежде, уровня сложности. Эта система и есть медиа со всеми ее цифровыми, сетевыми, спутниковыми, интерактивными и прочими технологиями, завязанными на электричестве, пронизывающем всех и каждого через мобильную связь, ГЛОНАС или уличное видеонаблюдение. В таких условиях абсолютно все и всё становится медиа как некий единый комплекс непрерывных коммуникаций, как нечто в высшей степени цельное, слитное и органичное. На эту тему в воображении возникают мифологические образы гигантского первочеловека Паньгу или Пуруши, творивших этот мир из себя. Медиа все более очеловечиваются, онтологически выражая через себя саму человеческую сущность по принципу органопроекции[26 - Флоренский П.А. Органопроекция // Русский космизм: Антология философской мысли. – М.: Педагогика-Пресс, 1993. – С. 149-162.]. В теле медиа реально разворачиваются наши возможности в масштабах коллективного сверхчеловека. По М. Маклюэну, к примеру, радио есть расширение наших аудиальных способностей (это гигантское ухо сверхчеловека), печать – визуальных (глаза), телевидение – сенсорных (нервная система). И все это имеет глобальную специфику[27 - Маклюэн Г.М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека [Текст] / Г.М. Маклюэн; пер. с англ. В. Николаева. – М.; Жуковский: «КАНОН-Пресс-Ц», «Кучково поле», 2003.].
Разумеется, обозначенная антропоморфная конфигурация современных медиа не могла возникнуть одномоментно. У медиа, как у любого сложного явления, есть собственная родословная. Причем в этой родословной присутствуют столь эксклюзивные моменты, что их уместность на первый взгляд может казаться весьма сомнительной. Однако, на наш взгляд, именно они и определили облик современных медиа еще на заре их становления. К этим моментам относятся минимально три оригинальных концепции, в которых с разной степенью концентрированности выражена одна и та же, на наш взгляд, интуиция медиа как единого тела многомиллиардного человечества. Это учение о Софии и всеединстве В. Соловьева, тектологическая доктрина А. Богданова и учение о ноосфере В. Вернадского.
По А.Ф. Лосеву, София у Вл. Соловьева есть не что иное, как «конкретное выражение его общей концепции всеединства»[28 - Лосев А.Ф. Владимир Соловьев и его время. – М.: Молодая гвардия, 2009. – С. 204.]. И, несмотря на то, что сам термин у А.Ф. Лосева находится «на подозрении»[29 - Там же. – С. 201.] и даже иногда не вполне академически квалифицируется как «кабалистический бред»[30 - Там же. – С. 198-200.]и «хаос фантастических представлений»[31 - Там же. – С. 193.], все же стоит признать, что идея и образ всеединства-Софии основательно и обильно осеменили культурную почву XX–XXI вв. Думается, что Вл. Соловьев не сильно бы удивился, если бы узнал, что именно он является настоящим отцом телевидения, тогда как Владимир Зворыкин – скорее материнское начало, давшее ребенку физическое тело и прописку в жизнь. То же самое, наверно, можно сказать и про Интернет: Вл. Соловьев как творец, естественно, был родителем многодетным.
Итак, что можно сказать о Софии как медиальном принципе? Во-первых, она есть «умопостигаемо-материальная воплощенность Логоса»[32 - Там же. – С. 217.]. Вообще Вл. Соловьев был чужд манеры мыслить всё в бинарно-оппозиционном ключе: «либо материя – либо дух». Его София представляет собой нераздельное тождество идеального и материального. Как говорит А.Ф. Лосев: «Это материально-осуществленная идея, или идеально преображенная материя»[33 - Там же. – С. 188.]. Подобный взгляд на вещи идет из античной философии, поскольку у древнегреческой софии, между прочим, была производственно-техническая направленность[34 - Там же. – С. 217.]. Во-вторых, соловьевская Премудрость олицетворяет собой разумную духовную благоустроенность космоса[35 - Там же. – С. 206.]. В-третьих, в понятии Софии выражается представление об «общем человечестве», или еще конкретнее – об «общечеловеческом организме», который есть «самостоятельное живое существо» [7. С. 207][36 - Лосев А.Ф. Указ. соч. – С. 207.]. Данное экстравагантное положение, навеянное витально-натуралистическим социологизмом О. Конта, очевидно отдает оккультным мистицизмом. И в этой связи было бы небезынтересно порассуждать на тему «живых» медиа, развивающихся в формате аутопоэзиса[37 - Луман Никлас. Реальность массмедиа. – М.: Праксис, 2005.], которые не просто оказывают влияние на нас как на реципиентов коммуникации, но, что важнее, – видят и воспринимают нами действительность, войдя в наше сознание как способ видения[38 - Савчук В.В. Медиафилософия. Приступ реальности. – СПб.: Изд-во РХГА, 2014. – С. 77-78.]. Звучит это пока достаточно фэнтезийно и утопично, однако кто знает, чем станут для нас и для самих себя медиа через пару десятилетий. Концепт «медиа как утопия» в постмодернистском контексте можно воспринимать, прежде всего, как наизаветнейшее желание человечества и деонтологическое задание, а не как признак дешевого легкомыслия. Стоит добавить, что в этом – третьем – пункте София выступает еще и в роли «лучезарного духа всего человечества»[39 - Лосев А.Ф. Указ. соч. – С. 225.], причем она таинственно совмещает в себе всех умерших и живущих[40 - Там же. – С. 208.], что коррелирует с общими выводами философии общего дела Н.Ф. Федорова. Надо помнить, что Вл. Соловьев провозглашал Софию как общечеловеческую мудрость[41 - Там же. – С. 197.], которая (как и у Н.Ф. Федорова) позволит людям получить господство над хаотическими силами природы[42 - Там же. – С. 199.]. Это определяется самим мировым процессом (аналог эволюции), который безусловно необходим и целесообразен, а его истинная цель – духовное божество мира[43 - Там же. – С. 163.]. В таком случае логика данного исследования подсказывает, что современные медиа по достижении софийного состояния – а это, по Вл. Соловьеву, «всецелое торжество истины добра и красоты»[44 - Там же. – С. 420.] – смогут быть задействованы в качестве средства воскрешения ушедших поколений предков, о чем мечтали космисты. И наконец, в-четвертых, – самое, на наш взгляд, главное в учении Вл. Соловьева о всеединстве-Премудрости в контексте постижения сути медиа заключается в том, что София предстает еще и как некое «абсолютное существо», «великий человек» или же «человек абсолютно вселенский, универсальный»[45 - Лосев А.Ф. Указ. соч. – С. 193.]. Тема, несомненно, весьма деликатная, чтобы оставить ее без пояснений. С одной стороны, это типичные грезы неистового визионера, коим и являлся Вл. Соловьев, что засвидетельствовано его друзьями, знакомыми, последователями. Он разговаривал со своею Софией, был очевидцем ее пришествий, благоговейным проводником ее откровений[46 - Там же. – С. 199.]. С другой, подобного рода преувеличения – одно из условий исследовательской деятельности[47 - Савчук В.В. Медиафилософия. Приступ реальности. – СПб.: Изд-во РХГА, 2014. – С. 78.], эвристический метод, в котором может содержаться весь спектр явлений сверхчувственной саморефлексии – от экстатических состояний и инсайта до запредельной трансгрессии. Трудно не согласиться с исследователем творчества еще одной известной визионерки и медиума Е. Блаватской Александром Сенкевичем, что «ясновидение, духовидение, психометрия, чтение мыслей, левитация – вся эта словесная чехарда кем-то воспринимается тайным подвохом, который устраивают с корыстной целью нечистые на руку люди, а для кого-то это прорыв в завтрашний день человечества, открытие скрытых возможностей человека разумного, возвращение к тем ментальным практикам, которые были выработаны в стародавние времена…»[48 - Сенкевич А.Н. Блаватская. – М.: Молодая гвардия, 2010. – С. 2.]. Собственно, соловьевские страсти по Софии, несомненно, есть искренняя жажда прорыва, а не банальный фэйк и мистификация.
Остановимся на Софии как универсальном вселенском человеке. Как можно представить себе это существо в рационалистической системе координат? Если это действительно существо, наделенное жизнью, то более естественно будет мыслить его в парадигме органицизма, т.е. через такие признаки, которые отличают живые организмы от тел неживой природы, а это: обмен веществ, наследственность и изменчивость, раздражимость и возбудимость в процессе восприятия и обработки информации, рост, развитие и размножение. Допустимо ли говорить о семимиллиардном человечестве сегодня как о некоем коллективном великане Пантагрюэле или Гулливере? С учетом ценнейшего опыта советского экспериментирования над человеком в сторону формирования особой идеальной коллективной общности, которой по плечу любые нечеловеческие задачи, несомненно, да, допустимо. Можно, наверное, даже говорить о том, что советская власть – это первая в мире власть медиа (медиальная власть), преодолевшая немощный индивидуализм и разобщенность стандартно-либерального или феодального обществ. Отметим, что преодоление это шло исключительно в антиницшеанском формате, так сказать, экстенсивно, с преобладанием количественного фактора, как у Маяковского в стихотворении «Мы»: «Спрессуем в массовый мозг мозга людские клетки. Станем гигантскими, станем невиданными Эдисонами и пяти-, и десяти-, и пятидесятилетки»[49 - Маяковский В.В. Мы // Маяковский В.В. Собрание сочинений в 12 томах. – М.: Правда, 1978. – С. 512.]. Кстати, об Эдисоне. Речь, конечно же, идет здесь об электричестве, без которого советский эксперимент по конструированию красного Гулливера был бы прерван на самом взлете. Именно чудо электрификации всей страны в рамках плана ГОЭЛРО обещало гражданам совдепии невиданную доселе антропо-спрессованность, кучность и близость, названную теоретиками очень метким словом коммунизм (от лат. community – сообщество, основанное на крепкой связи и спаянности). Истинное коммунистическое состояние – состояние сверх- и над- человеческого товарищества, а электричество лишь усиливает его стократ. В плане ГОЭЛРО большевики упражняются в вариациях на тему софиологии, предвосхищая прозрения М. Маклюэна об электрическом всеединстве и симультанности. Советский сверхчеловек не пришел, хотя он сгустился в Гагарине и водородной бомбе, в трех тысячах технологий, опробованных на «Буране», в системе массового школьного образования, в пространстве соцсетей. Парадоксальным образом медиа как территория всеобщего пользования на современном этапе своего развития свидетельствует о наступлении новой коммунистической эпохи без Маркса и Ленина. Они (медиа) – маркер премудрого свертывания всего отсталого частного и приватно-филистерского, обыденного. В недалекой перспективе все видится обобществлено-прогрессивным: деньги, товары, услуги, смыслы, открытия, что неминуемо повлечет за собой отмирание рынка, конкуренции, соперничества. Субстанционально мы получаем весьма специфическое – совокупное – человечество как интегрированного по линии умственных способностей сверхчеловека. И этот сверхчеловек может стать предпосылкой космических преобразований, поскольку, как писал Вл. Соловьев: «Какой-то залог высшей природы в глубине души человеческой заставляет нас хотеть бесконечного совершенства»[50 - Соловьев В.С. Идея сверхчеловека // Соловьев В.С. Сочинения в 2 т. 2-е изд. Т. 2. – М.: Мысль, 1990. – С. 629.]. Кроме того: «Вся история только о том и говорит, как собирательный человек делается лучше и больше самого себя, перерастает свою наличную действительность, отодвигая ее в прошедшее, а в настоящее вдвигая то, что еще недавно было чем-то противоположным действительности – мечтою»[51 - Там же.].
Одним из тех мыслителей, кто уже в начале ХХ века стал задумываться над проблемой рассмотрения, анализа и теоретизации фактора организации в отношении широких коммунистических масс как абсолютного универсального вселенского сверхсущества, был Александр Богданов, создавший новейшую научную дисциплину тектологию. А. Богданова считают предтечей кибернетики, науки об управлении сложными самоорганизующимися системами. Оригинальность взгляда А. Богданова, на наш взгляд заключается в том, что он творчески доработал учение о Софии Вл. Соловьева в более прагматическом и прикладном аспекте.
Как нам представляется, богдановские манипуляции с обменным переливанием крови (от которых сам автор летально и пострадал) обусловлены его особым, так сказать, софийным, взглядом на мир. А. Богданов в созданном им институте искал возможность практического осуществления идеи объединения человечества в цельное живое существо с общими трудовыми и познавательными намерениями, с общей на всех омолаживающей кровью и крепким здоровьем. Вообще донорство крови (от здоровых – больным, от молодых – старым, от богатых – бедным), по А. Богданову, – это путь к созданию идеального, а значит очень стойкого и жизнеспособного общества. Он так, например, характеризовал данную стратегию: «Индивидуальное сужение жизнеспособности, индивидуальный ее упадок, преодолеваются объединенными силами особей; и достигается даже то, что не без основания некоторые биологи называли «бессмертием протоплазмы»[52 - Богданов А.А. Тектология: (Всеобщая орг. наука). В 2-х кн.: Кн. 2. – М.: Экономика, 1989. – С. 81.]. Ему как ученому не давал покоя «грех» индивидуализма, для которого идея глубокого физиологического обмена жизни личностей представлялась чуждой и отталкивающей[53 - Там же. – С. 88.]. Бороться с этим грехом – значит быть на стороне жизни, поскольку ее расширение «…зависит вообще от выхода за пределы индивидуальности, от прибавления индивидуального к индивидуальному для жизненного согласования»[54 - Богданов А.А. Тектология: (Всеобщая организационная наука). В 2-х кн.: Кн. 2. – М.: Экономика, 1989. – С. 86.]. Это знакомое уже нам конструирование новой медиальности на базе массовизации общества в условиях научно-технического прогресса подкрепляется медицинскими опытами и марксистской терминологией. Главное же детище А. Богданова – наука тектология (от греч. tekton – строитель, творец и logos – учение) есть дисциплина, рожденная из мифолого-магического раствора, в котором строительство сверхчеловеческой общности неотличимо от богостроительства. А. Богданов совместно с А. Луначарским и М. Горьким были большевиками особого типа, которые не отрицали и не искали Бога как некую надмировую сущность, а стремились построить его из мощи коллектива. «С прогрессом жизни, – полагал А. Богданов в 1913 году, – степень организованности рабочего коллектива непрерывно возрастает; технические и экономические силы капитализма неуклонно формируют мировой товарищеский коллектив»[55 - Богданов А. Наука об общественном сознании. Краткий курс идеологической науки в вопросах и ответах. Издание третье. – Петроград; Москва: Книгоиздательское товарищество «Книга», 1923. – С. 274.]. Дополним, что в этом коллективе все строится по принципу единства и связанности всего и вся, включая кровообращение и – шире – весь физиологический жизнеобмен. Подобное состояние коллектива А. Богданов называет «мировой ингрессией»[56 - Богданов А.А. Тектология: (Всеобщая организационная наука). В 2-х кн.: Кн. 1. – М.: Экономика, 1989. – С. 160.], которую можно распознать как тотальное посредничество всех вещей и живых существ друг другу, или же, лучше сказать, тотальную медиальность.
Еще одним дальновидным предтечей наступления эры медиа как всеохватывающего феномена существования современного человека был В.И. Вернадский, давший миру учение о ноосфере. Ноосфера (дословно – сфера разума), согласно В.И. Вернадскому, представляет собой уникальнейшее явление в истории всемирного эволюционного процесса живого вещества. Ноосфера есть высшая стадия развития биосферы, становление которой связано с совершенствованием человека, его нервной системы, мозгового аппарата и мыслительных способностей, кардинально преобразивших окружающую среду. «В последние тысячелетия, – считает В.И. Вернадский, – наблюдается интенсивный рост влияния одного видового живого вещества – цивилизованного человечества – на изменение биосферы. Под влиянием научной мысли и человеческого труда биосфера переходит в новое состояние – ноосферу»[57 - Вернадский В.И. Научная мысль как планетное явление. – М.: Наука, 1991. – С. 20.]. Отметим, что научная мысль В.И. Вернадским рассматривается как геологическая сила, поэтому создание ноосферы есть природное явление, которое требует проявления человечества как единого целого[58 - Там же. – С. 28.]. Это интересный для нас нюанс, т.к. в нем фоном выражено усмотрение природы в статусе сверхсущества, у которого обобщенный планетарный человек находится в услужении. Человек – лишь функция биосферы[59 - Там же. – С. 40.], ее агент, делегат в иной, наилучший мир. Похоже, что ноосфера у В.И. Вернадского дважды медиальна: один раз по условной вертикали, служа переходным буфером между областью наличествующей жизни и областью чего-то абсолютно неведомого; второй раз по условной горизонтали, спаивая в крепчайшее единство разумное человечество (по линии технологий и средств связи), энергии которого в этом состоянии может хватить на гигантские космические проекты.
При более пристальном взгляде на ноосферные перспективы просветленного разумом человечества обнаруживаются и настораживающие – минорные – аспекты. К примеру, фатальный поведенческий детерминизм человека, слитого с биосферой настолько, что он ни на минуту не может свободно строить свою историю[60 - Вернадский В.И. Указ. соч. – С. 236.], поскольку «в действительности, – утверждает В.И. Вернадский, – ни один живой организм в свободном состоянии на Земле не находится»[61 - Там же. – С. 236.]. У всех у нас, включая прочих представителей флоры и фауны, общее на всех дыхание, питание и все зависят друг от друга. А, кроме того, человечество В.И. Вернадским сводится до уровня хоть и живого, но вещества, а не существа[62 - Там же. – С. 237.]. Развивая дальше эту, в общем-то, пантеистическую идею, мы можем прийти к печальному выводу о том, что наша планета (или природа) биосферой и ноосферой думает. То есть делает это она нами и за счет нас, и человечество в лучшем случае есть лишь серое вещество одушевленной Земли. За счет него Земля постепенно проникнет в самые безжизненные сферы Вселенной. Поэтому дальнейшая цефализация человека – это своего рода гонка вооружений в извечном противостоянии живого и костного. Иногда заявления В.И. Вернадского имеют привкус онтологического милитаризма и экспансионизма: «Рост научной мысли, тесно связанный с ростом заселения человеком биосферы – размножением его и его культурой живого вещества в биосфере, – должен ограничиваться чуждой живому веществу средой и оказывать на нее давление. Ибо этот рост связан с количеством прямо и косвенно участвующего в научной работе быстро увеличивающегося живого вещества»[63 - Там же. – С. 26.]. Подобные выкладки чем-то напоминают манихейско-гностическую традицию, в которой свет и тьма, добро и зло от начала веков ведут непримиримую борьбу. Однако, несмотря даже на подобный непреднамеренный хтонизм и дуализм в творчестве В. Вернадского, сам мыслитель выступает с безусловно оптимистических позиций, предвещая прекрасное медиальное будущее человечества, ведущего кооперативно-кумулятивный умный образ жизни в рамках стратегии совместного делания.
В заключении следует еще раз подчеркнуть мысль об ургийно-прообразовательной роли трех разобранных нами учений в отношении современных медиа. Не только в России, но также и во всемирном масштабе их концептуализация, по нашему убеждению, велась вначале на базе учения Вл. Соловьева о Софии-всеединстве, пройдя затем через богдановскую богостроительно-тектологическую рефлексию и обработку до фазы развернутого ноосферного учения В. Вернадского. Родившийся в силу идейных взаимопроникновений элементов этих учений триединый смысловой комплекс, в конце концов, стал фундаментом для разнообразных теорий техногенно-информационного общества. Если угодно, сотворенный общими усилиями Вл. Соловьева, А. Богданова и В. Вернадского миф о медиа стал чем-то наподобие магического заклинания, приведшего к чрезвычайным успехам науки XX–XXI вв. Да и сама наука, сплотившая человечество до состояния сверхчеловека, есть лишь производное острого желания подобного рода «заклинателей», что полностью соответствует идее Б. Малиновского о том, что магия и наука «проявляют определенное сходство»[64 - Малиновский Б. Магия, наука и религия. – М.: Академический проект, 2015. – С. 85.]. В связи с этим не будет чересчур смелым утверждение, что именно за счет медиа, зачатых в браке между наукой и магией, человечество в итоге намерено решить конечные, наиболее острые, вопросы мироздания, поэтому сами медиа, несомненно, имеют глубокое онтологическое и эсхатологическое измерение.
1.3. Рождение медиа из духа философии Ницше (к вопросу об антропологии четвертой власти)
Статья посвящена установлению точек пересечения между феноменом медиа, каким мы его получили на излете XIX столетия в связи с развитием процессов массовизации общества, и системой взглядов одного из самых мрачных философов Нового времени, Фридриха Ницше. Обнаружение ницшеанской начинки современных средств массовой информации, впитавших в себя нигилистическую «духовность» автора «Воли к власти» и «Так говорил Заратустра», по мысли автора, могло бы помочь сегодня избавиться от многих деструктивных социальных эффектов.
The article is devoted to the establishment of points of intersection between the phenomenon of media, as we received it at the end of the 19th century in connection with the development of the processes of massivization of society, and the system of views of one of the darkest philosophers of the New Age, Friedrich Nietzsche. The discovery of the Nietzschean filling of modern media, which absorbed the nihilistic «spirituality» of the author of «Will to Power» and «Zarathustra Said Th at», according to the author, could help get rid of many destructive social effects today.
Ключевые слова: медиа-реальность, нигилизм, массы, дионисизм и аполлонизм СМИ, рационализм, иррационализм
Key words: media-reality, nihilism, mass, dionisism and apollonism of mass media, rationalism, irrationalism
Опубликовано: Сборник докладов Международной научной конференции «XXIX Петровские чтения. Наследие М.К. Петрова: история философии, культурология, науковедение и регионалистика» (21 апреля 2016 г., Ростов-на-Дону – 25-26 апреля 2016 г., Белгород); А также: Век информации. Медиа в современном мире. Петербургские чтения: Материалы 56-го международного форума (13–14 апреля 2017 г.) / отв. ред. В. В. Васильева. – 2017. – № 2: в 2 т. – Т. 1. – СПб.: Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций, 2017. – С. 124-126.
Ницше – певец естественной мощи, политического насилия и воли к власти, учивший жить, героически рискуя, и «по ту сторону добра и зла», очевидно, одним из первых среди философов XIX века рассмотрел очертания надвигающейся на европейскую цивилизацию катастрофы расчеловечивания человека через его омещанивание, усреднение и превращение в омертвелого обывателя. Параллельно с Ницше, уже на русской почве, примерно об этом же говорили и отечественные мыслители – К. Леонтьев, Ф. Достоевский, В. Соловьев, Н. Данилевский. Но именно Ницше удалось, на наш взгляд, наиболее емко и глубоко проработать образ этого нового не по-евангельски нищего духом субъекта, а также наметить пути выхода из кризиса, постигшего его, развернув перед носом т.н. «маленького человека» целый веер брутальных рекомендаций, направленных на его преображение и возвышение. Одним из таких действенных средств «духовной терапии», по Ницше, гипотетически могли стать средства массовой информации, утвердившиеся как на Западе, так и в России именно к XIX веку как дополнительный мотиватор человеческой активности и бодрости, направленные на великие свершения.
Откуда явились масс-медиа? Если рассмотреть процесс их становления исторически, то они создаются как креативная инновация виноградного давильного пресса через превращение его в знаменитый печатный станок. Автор данного ноу-хау – немецкий инженер Иоган Гуттенберг. Официальная дата изобретения – 1440 г., Германия. Технологически процесс изготовления масс-медиа (прежде всего газет и журналов) представляет собой весьма специфическую обработку живого Слова под сильным давлением мертвенного механизма с последующим массовым тиражированием получившегося продукта для распространения в обществе. Текстовая начинка печатной продукции рассчитана на внимание аудитории к новостям и комментариям к ним, которые в другом случае могли пройти не замеченными. Поэтому, периодическая печать изначально формирует особое качество сосредоточения и фокусировки, аккумулирующее трезво-рациональную энергию (силу) определенных групп людей. СМИ данного формата как бы не дают рассеиваться вниманию общественности. Интересно, что другой своей стороной конструируемый нами миф о медиа по принципу дихотомии корнями уходит в альтернативную, иррационализирующую, стихию, имеющую ментально-опьяняющую природу. Ведь именно виноградный станок стал матрицей-генератором масс-медиа, а виноград и получающийся на его основе винный веселящий напиток по понятным причинам априори призван не к фокусировке, но, наоборот, диссипативно-психологическим эффектам. Отсюда – алкоголь и дурман СМИ, которые иносказательно демобилизуют и расслабляют.
Данная коллизия, выраженная в противоречии между фокусировкой и опьянением, разрешается процедурой ранжирования СМИ по определенным признакам. Типологически те медиа, которые работают на сосредоточение внимания аудитории и преобразование его в конструктивные исторические деяния могут относиться к качественным изданиям[65 - Система средств массовой информации России: Учебное пособие для вузов. – М.: Аспект Пресс, 2001. – С. 58.], а медиа, опьяняющие и распыляющие энергию потребителя новостей – к изданиям массового характера[66 - Корконосенко С.Г. Основы журналистики. М.: Аспект Пресс, 2001. – С. 95.]. Назовем СМИ первой категории условно-аполлоническими, второй – условно-дионисийскими, и у нас сойдутся два паззла современной виртуальной по сути цивилизации. Напомним, что именно Фридрих Ницше делил явления культуры на тяготеющие к Апполону, с одной стороны, и Дионису, с другой[67 - Ницше Ф. Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм // Ницше Ф. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус. – 2011. – С. 17-156.].
Если предположить наличие действительной корреляции между всплеском ницшеанства и бумом медиа во второй половине XIX в., то введением в оборот понятия «ницшеанизация медиа» мы бы не погрешили против истины, во-первых, и не расстроили старика Оккама, согласно которому не следует без надобности плодить новые сущности, во-вторых. В данном случае надобность очевидна, поскольку никто еще толком на философском уровне не объяснил, почему вдруг печать указанной эпохи из безобидного средства информирования аудитории превращается в жесточайшее орудие политического влияния (давления), и, как следствие, – в т.н. четвертую власть.
Что означает вводимая здесь метафора «ницшеанизации медиа»? На наш взгляд, суть данного социокультурного марьяжа состоит в том, что медиа XIX в. естественным образом перенимают основные характеристики и идейные установки философии Ницше как наиболее резонансной и популярной в Европе и, кстати сказать, в России. Несомненно, что миром во все времена правят философы, трансформируя общественные отношения и режимы через насыщение коммуникативного пространства оригинальными взглядами и новой мудростью, через воздействие на общественное мнение и массовое сознание собственной эйдетической энергией. И если, к примеру, Сократу для подобных трансформаций было достаточно рыночной площади, т.к. население Афин не превышало нескольких тысяч человек, то Гегелю с этой целью понадобился уже доступ к университетской кафедре, а Ницше (он между прочим первым из философов освоил возможности пишущей машинки[68 - Савчук В.В. Медиафилософия. Приступ реальности. – СПб.: Издательство РХГА, 2014. – С. 82.]) – к весьма разветвленной системе медиа. Сложно с абсолютной уверенностью судить о способах инфильтрации ницшеанства в медиасреду, но можно предположить, что главными «переносчиками» ницшеанских мотивов становились сами практикующие публицисты, хорошо знавшие текст «Заратустры» и прочие культовые работы великого иррационалиста и волюнтариста. Не станем перечислять фамилии этих публицистов, а сосредоточимся на методе идентификации «родимых пятен» философии Ницше на теле системы средств массовой информации как особой виртуальной реальности, способной силой слова модифицировать мир по лекалам определенных программ. Этот метод предполагает наложение известных характеристик ницшеанства на базовые характеристики масс-медиа, в частности, и журналистики в целом. Иногда исследователи с легкостью отождествляют эти термины, считая их обыкновенными синонимами[69 - Прохоров Е.П. Введение в теорию журналистики: Уч-к для ст-тов вузов. – М.: Аспект Пресс, 2011. – С. 14.]: «Журналистика, – пишет об этом Е.П. Прохоров, – не располагает никакими другими средствами для выполнения своей социальной роли, кроме информации. Становясь посредником между журналистикой и аудиторией, информация является тем рабочим инструментом, с помощью которого решается все многообразие задач, стоящих перед всей системой журналистики как специфическим социальным институтом. Поэтому журналистику и называют «средства массовой информации»[70 - Там же. – С. 40.].
Для философии Фридриха Ницше в самом общем смысле свойственны следующие принципиальные моменты: пессимизм, иррационализм, разочарованность, ставка на волевые свойства субъекта, стремящегося к совершенству и самоутверждению, разоблачительность, повышенная чуткость к фальши жизни, жажда героического, синдром вечного повторения. Теперь сравним этот набор характеристик с тем, что принято называть базовыми признаками СМИ в их связке с журналистикой. Наиболее очевидными из них являются: массовость, периодичность и принудительность в системе «один источник послания (вещатель, редакция) – много слушателей». Собственно, уже здесь начинаются любопытные соответствия с ницшеанством.
Скажем, понятие массовости, как производного от социальной массы, отсылает к лебоновско-фрейдистской матрице негативных значений – импульсивность, изменчивость, раздражительность. Гюстав Лебон[71 - Лебон Гюстав. Психология народов и масс. – М.: Академический проект, 2011.] говорит, что толпой руководит почти исключительно бессознательная сфера, и, превратившись в микрочастицу массы, индивид варваризируется и спускается на несколько ступеней вниз по лестнице цивилизации. Психология толпы похожа на психологию дикарей, женщин и детей: неспособность обдумывать, отсутствие рассуждения и критики, преувеличенная чувствительность. Рассуждения толпы примитивны и основаны только на ассоциациях. Толпа способна воспринимать только образы, причем, чем ярче образ, тем лучше восприятие. Из всего этого логически вытекает, что массы, сутью которых является аллегорическая феминность, закономерно уважают грубую силу. Думается, Ницше мог бы только приветствовать оформление медиа через темное начало социальной массовизации второй половины XIX в., т.к. это в его концептуальном поле приближало бы победу над схематизмом науки и нищетой логики, фундированных на разуме, который якобы подменяет и деформирует жизнь как стихию. Скорее всего, Ницше был бы рад тому вакхическому состоянию хаотичности и аффективности, к которому пришли в своем «развитии» современные медиа, потому что в этом и проявляется их «воля к власти» и подлинная, ничем не сдерживаемая креативность. А вот грустил бы по этому поводу Сократ, которого Ницше называл декадентом за «чрезмерное развитие в нем логического элемента», искренне не понимая, «из какой идиосинкразии произошло совмещение в Сократе разума, добродетели и счастья…, противоречащее всем инстинктам древнего эллина»[72 - Ницше Ф. Падение кумиров, или о том, как можно философствовать с помощью молотка // Ницше Ф. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус. – 2011. – С. 159.].
Что касается периодичности СМИ, то это их качество, на наш взгляд, прекрасно сочетается с маниакальным пристрастием Ницше к идее вечного возвращения (повторения), которая «словно круг, очерчивает и определяет существо его философской жизни»[73 - Жук И.В. Вечное возвращение // Новейший философский словарь. – Мн.: Изд. В.М. Скакун, 1998. – С. 116.]. Впервые публично Ницше высказал мысль о вечном возвращении в «Веселой науке» (1881): «Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе… Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова – и ты вместе с ними, песчинка из песка!»[74 - Ницше Ф. Веселая наука // Ницше Фридрих. Полное собрание сочинения в 13 томах. – Т. 3. – М.: Культурная революция, 2014. – С. 523.]. Не так ли и современные медиа, обладая апокатастасическим потенциалом, ежедневно обновляя свою повестку дня, на самом деле ничего не открывают нам в Бытии, но создают лишь иллюзию вариативности в соблазнительном танце-топтании на одном месте. В этом, по Ницше, и заключалась бы высшая героика приятия времени, в потоке которого, несущегося на нас почему-то (!) из будущего, зачем-то необходимо выстоять. Спасибо Ницше за то, что он так поэтически непреднамеренно разоблачает тупиково-языческую природу средств массовой информации, в пику христианству ориентирующих аудитории на земное и суетное, вместо небесного и вечного.
Принудительность же СМИ, бесспорно, – не вполне ницшеанское их качество, связанное с гипертрофией тоталитарного разума, однако и здесь справедливости ради требуется сделать некоторые уточнения. Стремление Ницше к выведению новой породы сверхчеловека в рамках его «концепции волюнтаризма»[75 - Румянцева Т.Г. Ницше // Новейший философский словарь. – Мн.: Изд. В.М. Скакун, 1998. – С. 468.], согласно одному из законов диалектики, рисковало обратиться собственной противоположностью (это к вопросу о том, что находится «по ту сторону» от себя самого), т.к. крайняя степень волюнтаризма есть диктатура и монополия на контроль дискурса. Иначе сверхчеловека не получится. Это можно сравнить с генезисом такой изуверской практики, как политический террор, чрезвычайно распространившейся в Европе, между прочим, именно в век Ницше. Террор возникает как крайняя степень «освобождения» человека от всякого рода условностей, что позволяет отнять у другого жизнь без угрызений совести. В его основании лежит окончательное раскрепощение личности, а не набор психических комплексов, вызванных ее подавлением или насилием, как принято считать. Принудительность медиа в функциональном плане есть фактор социального управления через воздействие на систему взглядов и представлений, направленность поведения адресата. В конце концов, это все та же воля к власти с целью «утверждения верховной ценности культурного совершенствования человека, в результате которого должен появиться новый зоологический тип, превосходящий современных людей по своим морально-интеллектуальным качествам»[76 - Там же. – С. 467.]. «Такой человек будущего должен быть достигнут, согласно Ницше, путем усовершенствования, строгого отбора и сознательного воспитания новой породы…»[77 - Там же. – С. 468.]. Каким путем? Путем реанимации трагедии, античной идеи трагического познания и трагического (т.е. дионисийско-оргиастического) человека, воплощающих переизбыток жизни. Не для того ли создаются СМИ, чтобы всемерно содействовать этой задаче за счет медиа-драматургии в формате общества спектакля[78 - Дебор Г. Общество спектакля. – М.: Логос, 1999.]? Подходящим же (агонально-трагическим) контентом для воспитания сверхчеловека через медиа становятся в конце XIX – начале ХХ вв. заметно участившиеся военные и революционные события, сеющие хаос и нигилизм, дающие повод к чаемому Ницше повышенному жизнеизлиянию. Возможно, что как раз-таки на ницшеанской волне в христианской по своим ценностным установкам Европе было возрождено Олимпийское движение, благодаря стараниям барона де Кубертена (1896). С языческим культом сильной телесности, выносливости и воли.
И в завершение эскизно обрисуем еще одну тему, объединяющую СМИ и ницшеанство. Дж. Гербнер и другие представители и последователи Анненбергской школы указывают на факты глубокого и разностороннего воздействия СМИ на современное общество, сравнивая его с влиянием церковных институтов. Особо выделяется телевидение. Активность и всепроницаемость его воздействия на формирование сознания, массовой психологии и образа жизни современных людей уподобляется культовой деятельности «нового электронного духовенства», распространяющего мифы и легенды, легко воспринимаемые в аудиовизуальных формах, не требующих специального уровня грамотности. Существенным фактором (и стимулятором) для развития этого процесса считается представление информации в интегрированных развлекательно-ритуализированных формах, которые тоже сравниваются с церковными службами, поскольку телевидение рассматривается как «флагман индустриализированной массовой культуры», выступающий в роли соперника древних религий в качестве «поставщика систематизированных моделей символов»[79 - Землянова Л.М. Коммуникативистика и средства информации: Англо-русский толковый словарь концепций и терминов. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 2004. – С. 197-198.]. Не имея никакого права все преступления человечества сваливать исключительно на Ф. Ницше, тем не менее, и в этом пункте мы обязаны констатировать косвенное деструктивное влияние мыслителя на общество, а именно: форсированную и рукотворную секуляризацию христианской цивилизации и подмену ее ценностей и институтов нетрадиционными сомнительными медиа-суррогатами. Провозгласив в своей философии смерть Бога, Ницше тем самым освободил место для демонов сомнения, фиглярства и карнавала, быстро превративших информационное пространство газет, журналов, теле- и радио- каналов в сумасшедший дом. Выходить из этой по-настоящему трагической ситуации человечеству придется, наверное, долго, чем Ницше, не исключено, был бы доволен, поскольку психиатрическая лечебница стала последним пристанищем великого сумасшедшего. Народная мудрость в нашем случае оказалась абсолютно права: яблочко (современные медиа) от яблоньки (ницшеанство) упало недалеко.
Очевидно, что после того, как Ницше в XIX в. торжественно провозгласил смерть Бога, в общей картине мира человека Нового времени образовался мировоззренческий вакуум. Поскольку Ницше говорил о смерти не самого Бога, а, скорее, иносказательно о вытеснении образа Бога из общественного сознания на общем фоне развития естественно-научных представлений, широкого наступления секулярного искусства и буржуазно-либеральной идеологии, следует констатировать, что вакуум этот носил имагинальный характер. Образовавшаяся мировоззренческая пустота должна была заполниться новой актуальной сущностью, претендующей на божественный (всеведение, всемогущество, вездеприсутствие) статус через трансляцию образов иного ранга в сравнении с предыдущей эпохой. Такой сущностью, на наш взгляд, постепенно становятся медиа, которые поначалу взрывают, а затем стабилизируют общественное сознание, подменяя собой Бога и становясь фактически «новой церковью» (по версии Гербнера).
