– Встать, осужденный! – тот же голос властно обращался видимо ко мне. Но встать я не мог. – Подымите его. – двое конвоиров подняли меня и поставили на ноги.
– Я называю фамилию имя, а ты статью и срок. Потом бежишь вон к тому забору и садишься на корточки. – обладатель голоса с лейтенантскими погонами указал туда, где уже сидели на кортах, держа руки за головой, вышедшие ранее зеки. – Понял?
Я вяло кивнул. Лейтенант виделся мне в тумане.
– Кубарев Александр Николаевич 1969 года рождения.
– Статья 148 часть третья, три года строгого режима.
– Что-то маловато тебе насыпали, с таким-то послужным списком. Но ничего, наши опера разберутся, отчего такая несправедливая недоработка. Пошел к остальным. Бегом! А ты выводи следующего. – литеха обратился к дубаку, первому сбившему меня с ног. Сквозь начавший рассеиваться туман я успел разглядеть его. Это был плоскомордый толстый казах с погонами прапора. Он явно был доволен своей подлой уловкой, так дорого обошедшейся мне.
– Бегом, Кубарев! – дубина опять обрушилась на мою многострадальную спину, и, согнувшись под очередным ударом, я заковылял к остальным. Опускаясь на корточки, еще раз повернул голову, чтобы лучше разглядеть казаха-прапора.
– Не оборачиваться! – раздался окрик, и, не дожидаясь нового свиста дубины, я отвернулся.
– Лютует вохра. – пробормотал сидящий рядом грузин Горгадзе.
Когда весь «Этап» приняли, разрешили подняться с корточек.
–Берем вещи и следуем за мной. – приказал лейтенант и зашагал в сторону большого здания.
Зеки, прихрамывая вереницей, спешно потянулись за ним. Колонна приближалась к зданию, окрашенному в серые тона, это была так называемая «Дежурка» – ДПНК. Нас завели в большую прямоугольную клетку-стакан и закрыли на замок. Дежурный – равнодушный мужчина лет сорока, в чине капитана перебирал папки с нашими делами, два прапора терлись рядом с ним, один через плечо начальника изучал фотографии, другой заваривал чай. Зашел давешний литеха, снял камуфлированный бушлат и повесил его на вешалку. Зеки молча наблюдали за происходящим.
– Николаич, может начнем? – спросил лейтенант у начальника смены.
Капитан оторвал сосредоточенный взгляд от макулатуры с нашими делами и приказал:
– Зови Алдабергенова. – прапор, что стоял за спиной начальника смены, потянулся к микрофону громкой связи.
– Прапорщик Алдабергенов, срочно прибыть в дежурную часть.
Спустя пару минут дверь в дежурку отворилась, и появился толстый казах. Так же повесив бушлат на вешалку, он направился к длинному столу. Поверхность стола была настолько затерта, что даже в голове не укладывалось, какое количество арестантов прошло через него. Многие и многие тысячи.
– Начинай шмон, Серик. – капитан отодвинул от себя папки. – А то до футбола не успеем.
– Понял, Николаич! – казах потер руки и взял верхнюю папку. – Ну, хто тут первый? – Горгадзе! Давай сюда с вещами.
Прапор, который заваривал чай, подошел к клетке и открыл ее. Грузин лет тридцати протиснулся к выходу из клетки, и, неся перед собой баул, подошел к столу. Казах вытряхнул содержимое на стол. Тетрадка с ручками, станок для бритья, две пары трусов, полотенце, мыло, зубная щетка, еще какая – то мелочь.
– Что-то не богато живешь, генацвале. – жирный казах ощупал все швы в пустом бауле и положил его на стол. – Раздеваемся до трусов. Одежду и обувь подаем мне в развернутом виде. А вы запоминайте, в каком порядке идет шмон. – обратился он к вновь прибывшим, стоявшим в клетке. – Каждому повторять не стану.
Грузин в одних трусах стоял босиком на сером кафеле пола. Алдабергенов деловито перебирал его вещи. Закончив, скомандовал – приспустить трусы и десять раз присесть.
– Что? – не расслышал Горгадзе.
– Трусы говорю спускай и десять раз присесть. Что не ясно тебе?
Грузин ошалело покосился на стоявших в «Стакане» зеков, видимо не зная, что делать в этой ситуации. Это была его первая ходка, и он боялся сделать что-нибудь не так и уронить свое достоинство в глазах окружающих. С другой стороны, невыполнение приказа прапора могло быть чревато такими последствиями, о которых и думать не хотелось после такой «Приемки».
Казах медленно удивленно поднял глаза на почти голого зека.
– Ты че, слов не понимаешь? – рука потянулась за висящей на поясе дубиной.
– Не менжуйся, Биджо – раздался вдруг спокойный голос из рядов заключенных. – Ничего стремного в этом нет, обычный ментовской шмон. Сейчас все через это пройдем. – Я повернул голову в сторону говорившего и увидел Утюга, стоящего в первом ряду возле решетки.
– Это кто там пасть раззявил? – жирный казах метнулся к клетке, сжимая в руках дубину. Выудил из толпы старого каторжанина и выдернул его тщедушное тело наружу. – Ты че, старый, вообще страх потерял? – прапор резко замахнулся дубиналом.
– Отставить, Алдабергенов! – голос капитана резанул воздух. – Осужденный, вернуться в клетку. Пусть режимники потеют.
Чувствовалось, что начальнику смены не совсем приятны все эти процедуры, в отличии от жирного узкоглазого прапора-гондона, который испытывал явное удовольствие, унижая или избивая заключенных.
Утюг резким движением вывернулся из рук замершего Алдабергенова, и, направляясь к клетке, произнес:
– Благодарствую, гражданин начальник, старость и на воле не часто уважают, а в неволе и подавно. И вам, – обернулся к толстому казаху – Дай бог здоровьечка. И всем вашим родственникам до седьмого колена, и всем их родственникам, и родственникам их родственников…
– Ну старый! – прошипел сквозь зубы Серик. – Доберусь я еще до тебя!
– Лейтенант, продолжайте без меня. – капитан встал и, подойдя к вешалке, начал одевать бушлат. – Я в изоляторе. Деда не трогать. – посмотрел на прапора-казаха и вышел.
Шмон продолжился. Арестанты один за другим подходили к продолговатому, до желтизны затертому столу и выкладывали свои вещи. После осмотра одевались и становились в другую клетку у противоположной стены. Скоро очередь дошла до меня. Имущества со мной не было никакого, оно разлетелось по асфальту в «Конверте» во время приемки, уцелела лишь книга Владимира Семеновича. Но меня это не беспокоило. Барахло мое, наверное, уже штабные шныри раздербанили, растащили по своим мышиным норам.
– Ну что, Кубарев, злишься на меня? – маленькие, заплывшие хитрые глаза Серика смотрели изучающе. – Что молчишь? Наверное, хочешь мне в горло вцепиться, ну так давай, давай!
Я не отвечал, просто глядел, не мигая, на эту присосавшуюся к тощей арестантской холке отожравшуюся мразь ненавидящими глазами. Глядел и молчал. Думалось, что такими как этот урод не становятся. Таким надо именно родиться!
Первым отвел глаза прапор, видимо каким-то образом прочитав мои мысли, и процедил сквозь зубы:
– Ничего, тебе еще рога-то пообломают. Подожди немного. Следующий!
6.
Этап повели в «Карантин», – отдельно от остальных стоящий барак рядом с дежуркой. Рыжий шнырь по прозвищу Лопата выдавал матрасы и синие с полоской одеяла. Протягивая мне скатанные постельные принадлежности, он шепнул:
– Ты Куба? Привет тебе от Немца и Димы Тягача. Матрасик аккуратней разворачивай, там гостинец передали. Если че надо – черкнешь малявку, я перешлю по адресу.
Бросив на шконарь скатку, я развернул вещи, в одеяле был спрятан пакет. Недолго думая, вытряхнул его содержимое на кровать. Любопытный грузин Горгадзе присвистнул, глядя из-за моей спины. На одеяле лежало несколько пачек «Америки», килограммовый пакет листового чая, новые с этикетками трусы с носками и большущий шмат сала – непозволительная роскошь для лагерных стен. В одну из сигаретных пачек была вставлена свернутая трубочкой «Мулька», я развернул ее. Текст был следующий:
«Братан, рады видеть тебя в этих стенах, как бы глупо это не звучало. Сегодня встретиться не получится, а вот завтра смена «Бугая», попытаемся прорваться к тебе в карантин. От братвы прими небольшой грев, если что надо шуми через Лопату. Сильно не расслабляйся, после отбоя будут дергать в «безопасность», но нас-то с тобой брат этим не испугаешь, тем и живы. Так что держись. Мульку сожги. Ни пуха тебе. С уважением Саня Немец, Дима Тягач.»
Уловив тоскующий взгляд грузина, бросил ему пачку сигарет, тот поймал налету и с благодарностью в глазах произнес:
– Душевно тебе, биджо, с самого централа не курил.
Вторую пачку кинул на широкий стол–«общак», рядом положил чай и сало. После этого обратился к зекам, копошащимся возле своих шконок:
– Братва, заварите чайку, хоть тоску разгоним.
– Вот это дело! – тут же откликнулся Утюг. – А ну-ка, Малой, поставь-ка кругаль кипятиться. – обратился он к «Ветерану карманной тяги», доставая литровую кружку.
За чаем познакомились, разузнали кто да что, да за что. Всего этапом вместе со мной пришло на шестерку десять человек. Когда наполнили первый кругаль чифиром, старый каторжанин Утюг стал сзывать всех к общаку. Уставшая за день от всевозможных коллизий братва, с удовольствием рассаживалась по скамейкам вокруг стола. Лишь один из зеков не торопился и продолжал сидеть на своем шконаре. Приметив это, я сделал три глотка и, запустив чифир дальше по кругу, поднялся и подошел к нему. Внешность у арестанта была впечатляющая – высокий, широк в плечах, гордо поднятая голова и смелый взгляд. Но больше всего поражали глаза – умные, с небольшим хитроватым и одновременно добрым прищуром, казалось, видят насквозь любого.
– Тебя как звать-то, браток? – рядом опустился я на его шконку.
– Звать Дима. Погремуха Демид.
– Демид, Демид… Я пытался что-то найти в памяти. Погоди-ка! Ты случаем не Кости Китайца подельник?
– Он самый. – зек смотрел на меня приветливо.
– А я Куба. Саня. – и протянул руку. Рукопожатие было крепким.
– Тоже наслышан о тебе. Костя за тебя говорил, вы вроде кентовались.
– В осужденке вместе сидели, он как будто на «Четверку» поехал. Ну пацаны, вы молодцы, что могу сказать! Друг друга не топили на слежке, да и на суде держались достойно, а это редкость по нынешним временам. Так что уважаю, брат! А что к столу-то не идешь? С дороги не грех и чифирку глотнуть. День-то нелегкий выдался.
– Да не хочу вам аппетит портить. Красный я. Козел. По восьмерке прошлым сроком завхозом был.
Я немного смутился. Костя Китаец за своего подельника говаривал много хорошего, а вот про эту деталь умолчал. Может стыдно было, а может просто забыл. Да и не важно это.
– Ничего страшного, брат, лишь бы человек не дешевкой был, а Костя с гнилью да гадьем общаться бы не стал. А братва поймет авось, режим-то как никак строгий. Айда со мной. – хлопнул я Демида по спине. Мы поднялись и подошли к остальным.
– Бродяги! – обратился я к арестантам. – Человек прошлым сроком на должности завхоза состоял на восьмерке. Из скромности к столу сам не подошел пока я его не пригласил. Хорошо знаю подельника его Костю Китайца, с одной чашки ели в осужденке. Поступков гадских за ним не ведаю. Костя мне как брат и меня предупредил бы. Посему считаю не зазорным разделить с ним кружку чая, тем более в карантине. Ну а что рога запилил в козлятник, так всяк дорогу свою сам выбирает, не мне его судить. У меня все. Кто не согласен пусть выскажется.
По лицам я видел, что зеки, в большинстве своем прониклись моей речью и не против сидеть за одним столом с завхозом. Утюг же после особого режима и вовсе считал, что мое выступление было излишним: «Садись да пей, не дырявый и ладно!» Но первоход Горгадзе, видимо наслушавшись на централе «старших товарищей», сразу взъершился. Речь его была путанной, с легким южным акцентом.
– Че эта я с Казлом с одной кружки буду чифир хлебать! Да никто не скажет, что Биджо с завхозом полоскался! Вы че, баратва?
– Глуп ты еще, генацвале. – вмешался Утюг. – Не видел жизни лагерной. Наблатыкался на тюрьме, а сути не ведаешь. Меж тем каждый бывалый арестант знает, что от иного завхоза пользы больше, чем от зажравшегося блатного. Главное, чтоб человек был, а не гниль болотная – вот что важно. А кто он, завхоз или блатарь это его дело. Садись за стол, мил человек, и не держи зла на молодого, не по злобе он это, а от неграмотности.
Демид сел за общак, а Биджо, что-то проворчав на родном языке, потянулся за сигаретами. Зеки гоняли кругаль по кругу, балагуря о своем, об арестантском…
Часов в одиннадцать вечера прибежал штабной шнырь Деревянный (от фамилии Деревянко), вместе с Лопатой они зашли в помещение карантина. Штабной назвал несколько фамилий, включая мою, сказал одеваться и следовать за ним в дежурку. Зеки настороженно засобирались.
По дороге в штаб я с удовольствием разглядывал морозное звездное небо. На Централе такой возможности не было почитай месяцев двенадцать. Казалось, мелочь. А как много значит, когда лишен даже ее…
Нас, (меня, Демида, первохода-карманника Малого и мутноватого зека Тюменца Мишу по прозвищу Комар) заперли в том же стакане, что и несколькими часами ранее. Чуть позже, зачем-то еще впихали в клетку Биджо-Горгадзе. Я оглядел присутствующих. Кроме зеков в помещении находилось пять мусоров, ранее мною не виденных, и старый знакомый прапор Алдабергенов, позже я узнал его кличку – Шлемка. Зеки всегда остры на язык, а этот прицеп как нельзя лучше описывал внешний, да и внутренний облики прапора, саму его гнилую суть. Судя по остальным ментам, их массивным туловищам, жестким лицам и несколько другим (более дорогим) цветом камуфляжной формы, перед нами был весь цвет «Безопасности» или «Режима», как говаривали раньше. Осталось только рукава закатать. Из дежурной смены не было никого, лишь казах прапор не мог отказать себе в удовольствии поприсутствовать на столь увлекательном мероприятии. Я знал, что будет дальше.
Штабной шнырь занес в помещение ведро с водой и плавающей в нем тряпкой, с грохотом поставив его на бетонный пол. Высокий безопасник с погонами капитана взял в руки первое дело из кипы, лежащей на столе.
– Кумаринов. – прочитал он и поднял глаза, выискивая в кучке зеков похожего на фотографию в деле, затем спросил, глядя на Комара. – Ты что ли?
– Я, гражданин начальник. – отозвался осужденный.
– А ну-ка выйти сюда! – вдруг сорвался на крик капитан. – Отвечать по форме! Фамилия имя, срок, и так далее! Вас там в Тюмени, не обучали что ли четкости доклада?!
– Я, гражданин начальник, не местный. – зек торопливо выбрался из клетки, подбежал к безопаснику и вытянулся по стойке смирно. – Виноват, гражданин начальник! Осужденный Кумаринов Андрей Анатольевич 1965 года рождения, статья 158 ч 2, срок 4 года, начало срока 02.01.19.., конец 02.01.19…
– Так ты у нас вор Кумаринов? – капитан, так же быстро успокоившись, изучал послужной список сидельца. – Сколько всего судимостей?
– Шесть, гражданин начальник.
– Не вор он, крадун. – захихикал Серик на заднем фоне. – Воров в Обске нет. К Комару приблизился другой режимник в звании старлея, с резиновой дубиной в руке, и с угрозой в голосе спросил:
– Кто по жизни?
– Дак это…мужик я, гражданин начальник.
– Молодец! – лейтенант легонько пнул по ведру ногой. – Помой пол, потом к прапорщику заявление писать. – указал в сторону Серика-Шлемки. – И быстрее давай, видишь сколько еще желающих. – кивнул в нашу сторону. – Ждут не дождутся вступить в Секцию Дисциплины и Порядка!
– Как же, гражданин начальник, а полы-то зачем? Я ж это… и так мужик, режим уважаю…
Дубина со свистом опустилась на спину зека. Изогнувшись, он припал от боли на одно колено, затем попытался что-то сказать, но второй удар сбил его с ног.
– Выполнять команду, мразь! Массивная фигура режимника черной тенью нависла над тщедушным телом арестанта. – Здесь тебе не Тюмень!
Зек, все еще перекошенный от боли, схватил тряпку из ведра и трясущимися руками стал мыть пол возле шмонального стола, ежесекундно ожидая нового удара дубиной. Безопасник расхаживал вокруг него и указывал носком начищенного сапога.
– Лучше мой, ты что сам не видишь, что ли?
Осужденные наблюдали за происходящим из клетки, и на их лицах отражались смятение, страх и растерянность, а у кого и ненависть. На лбу у Горгадзе выступила испарина, он оглядывался на меня, как бы пытаясь понять, что в этой ситуации ждет его и как себя вести. Уловив немой вопрос во взгляде, я прошептал зеку:
– Не гони, Биджо. Если сомневаешься или чувствуешь, что не твое – не лезь, иначе здоровье оставишь. Правильный мужик в зоне полезнее ссученого блатного, запомни это, но решать все равно тебе!
– Ну ладно, достаточно. – старлей приподнял концом дубины подбородок осужденного. – Понял теперь куда попал? Так-то! А то привыкли на тюрьме в блатных играть! Подымай свою жопу и иди писать заявление в СДП. Бегом! Алдабергенов, принимай. – обратился режимник к казаху.
Кумаринов обтер об себя руки и суетливо заторопился к прапору Шлемке. Безопасник меж тем медленно подошел к «стакану» и, не торопясь, осмотрел всех по очереди, злые маленькие глаза безошибочно остановились на мне.
– Фамилия!
– Кубарев.
– Кто по жизни?
– Пацан я.
Мент резко обернулся к капитану.
– Боря, вот этот следующий! – и мне почти криком. – Выйти из клетки!
Где-то на заднем фоне Шлемка диктовал Комару текст заявления – «На имя начальника колонии… Прошу принять меня ………»
Я вышел и встал лицом к безопаснику. Капитан выудил мое дело из общей кипы и стал читать.
– Кубарев Александр статья 148 часть 3. Срок три года.
Старлей приблизил свое бульдожье лицо к моему.
– Блатной значит! Или наблатыканый? Режим приехал расшатывать. Че, здоровья дохрена? Сейчас исправим. Быстро мне доклад по форме.
