Надежда Храмушина "Ледяные отражения"

– Её выстрогали из черёмухи, которая на кладбище растёт. – Она подошла к Сакатову, взяла у него деревянную руку и закинула её обратно мешок – Я знаю, кто новую руку может вытесать. Я уже сколько раз тёте Мане говорила, что не надо её держать при себе, да она только одно, знай, повторяла, не наше это дело, такие дела человек не решает. И руку спрятала, чтобы никто найти не мог.

– А ваша бабушка Нина откуда про это узнала? – Спросил её Сакатов.

– Бабушка Нина работала заведующей клубом в Петровском, и была подругой Елизаветы Никифоровны, матери Марии Кондратьевны. И это она отвозила тётку Антониду на телеге домой, когда та совсем не могла на ноги вставать, после того, как Веру с того света вытащила. Вот по пути Антонида бабушке и сказала, что руку надо сжечь. Антонида всё время с Верой возилась, не до этой руки ей тогда было, только на обратной дороге о ней и вспомнила.

– А что, ваша бабушка не сожгла тогда её сразу, как только Антониду отвезла? – Спросила я.

– После похорон Веры, Елизавета Никифоровна тяжело заболела, кашлять начала, она месяца два в больнице лежала, потом ей инвалидность дали, моя бабушка и не пыталась с ней об этом заговаривать. А бабка Татьяна у них совсем ничего не слышала, с ней бесполезно говорить было, и она не знала, куда руку Елизавета Никифоровна спрятала. Мария Кондратьевна, та вообще ничего об этой руке даже слышать не хотела. Вот так и вышло, что рука эта только несколько дней назад нашлась, когда сеновал разломали. Я уже сказала Наташе, что заберу и сожгу руку, как и наказывала сделать тётка Антонида.

– А откуда вы знаете, из чего эта рука сделана? – Продолжала допытываться я.

– А это моя бабушка так сказала, может это ей тоже тётка Антонида рассказала. Пойду, сразу же сожгу её, от греха подальше.

Она подхватила мешок и вышла из двора. Мы с Сакатовым посмотрели друг на друга.

– Так она нам пообещала, что новую руку кто-то сделает? Или нет? – Спросил Сакатов.

– Вроде, пообещала. – Неуверенно ответила я.

– Знаешь, звучит логично всё, что она нам сказала. – Сакатов задумался – Я имею в виду новую руку. Вот и Анна мне тоже говорила, что энергетика у кладбищенских деревьев особенная. Видимо, все эти людские страдания делают их непохожими на их лесных братьев. Пошли, Оля, хоть до речки прогуляемся, посмотрим на воду, говорят, это успокаивает.

Мы с ним прошлись до конца улицы, вышли на высокий берег, зашли на деревянный, чуть покачивающийся при каждом нашем шаге, мостик, и залюбовались неспешным и спокойным потоком реки Уфы. Солнце играло на её зеленоватых волнах, было видно песчаное дно, с редкими кустиками водорослей, между которыми резвились стайки мелких рыбёшек. Да, вода успокаивает. Я сначала смотрела на игривых рыбок, потом просто закрыла глаза, подставив лицо тёплому солнышку.

– Оля, знаешь, тебе придётся проводить одной этот ритуал. – Рядом раздался виноватый голос Сакатова – Ночью.

– Тебе только что пришло это озарение? – Не открывая глаз, спросила я. Вот умеет же он одной фразой прервать тихое счастье!

– Нет, Аня сказала, ещё вчера. – Он вздохнул – Но ты не волнуйся, я на самом минимальном расстоянии буду от тебя, на котором можно будет мне находиться.

– А какое расстояние самое минимальное? Расстояние выстрела? Ладно, потом об этом поговорим. – Миролюбиво сказала я, всё-таки деревенский пейзаж благотворно на нас действует – Пошли, на бережке посидим, а то я усну и свалюсь в воду.

В такие спокойные минуты я хочу жить в деревне. Мы ещё долго с ним сидели на берегу, пока не услышали мычание возвращающихся с пастбища коров. Такое впечатление, что каждая корова давала своей хозяйке полный отчет о витаминном составе съеденных за день трав.

Мы с Сакатовым увидели Ивана Дмитриевича, говорящего с одной из вышедших навстречу ему женщин. Он нас тоже увидел и сразу направился к нам.

– Ну что, были на провале? – Сходу спросил он нас.

Мы рассказали ему о находке, которую обнаружили в провале, и лицо его стало серьёзным. А потом я спросила его о двух сёстрах.

– Галя, Галя. Ксанка, значит Оксанка. Да я недавно только листал записи начала двадцатого века, и мне кажется, что-то похожее там есть. – Он задумался – Пошли ко мне, у меня там есть полный список жителей деревни с одна тысяча восемьсот девяносто третьего года.

На вопрос Сакатова, почему именно с этого года, он ответил, что когда церковь в соседней деревне разорили, то книга с записями рождений и смертей была брошена в костёр, но сгорела не вся, и её подобрала одна прихожанка, которая ему впоследствии и отдала эту книгу. Вот с тех пор он и заинтересовался родословной жителей своей деревни. Переписал всё в отдельную тетрадку, даже родственные связи выявил у тех, чьи имена ему поначалу ничего не говорили. Пока были живы старики, он и их расспрашивал, дополнял свои записи. Конечно, многие путались в своих воспоминаниях, но понемногу, ниточка за ниточкой, он и распутал этот сложный клубок Шумиловского генеалогического древа. Теперь у него образовалось уже много томов его записей, и он подумывает передать всё в поселковую школу, может даже музей памяти организовать.

Иван Дмитриевич давно уже жил один, его жена умерла больше десяти лет назад, но в доме у него не чувствовалось отсутствие женской руки, кругом была чистота и порядок. Он нас посадил за стол, сначала накормил гречневой кашей с тушёнкой, а потом достал целую стопку тетрадей и пухлых папок, всё это положил перед собой на стол. Все тетради у него были чётко подписаны – первый том, второй том, и так далее. Он долго листал свои записи, попутно рассказывая нам, то про одного, то про другого жителя Шумилово, и не только Шумилово, но и Петровского, и ещё двух-трёх ближайших деревень. В отдельной тетрадке у него были переписаны все передовики производства и награждённые медалями «За доблестный труд». И называлась эта тетрадка «Наша гордость». В толстой папке у него хранились вырезки из газет, где помянуты были его земляки. Мы с удовольствием рассматривали эти старые газеты, фотографии, где на нас с улыбкой, или серьёзно, глядели добрые глаза людей, чей земной путь был уже давно окончен, но здесь, в этом архиве, до сих пор жила память о них.

– Да, всё верно, я буквально на той неделе именно эти записи и перелистывал, как будто знал, что пригодятся! Оксана Родимцева. – Иван Дмитриевич погладил страницу в тетрадке, где прочитал это имя – И её сестра Галина Родимцева. Оксана родилась в одна тысяча девятисотом году в хозяйстве Выдерцы. Галина – в одна тысяча девятисотом году в хозяйстве Выдерцы. В одном году родились! Подождите. Ну-ка … нет, всё правильно. Оксана родилась второго мая одна тысяча девятисотого года, Галина родилась шестого октября, и тоже девятисотого года. Ничего не понимаю. Галина Терентьевна. Оксана тоже Терентьевна. Это что же получается, так, май, июнь, июль… Галина что, через пять месяцев родилась после рождения сестры? Какая-то нестыковка тут. Может, ошибка? Нет, вот, отец Родимцев Терентий Силантьевич, и у той и у другой. И место рождения одно – хозяйство Выдерцы.

– Если только они родились не у одной и той же матери. – Подсказала я.

Иван Дмитриевич непонимающе посмотрел на меня. Потом вытащил из нижнего ящика комода толстый чёрный фолиант, обожжённый со всех сторон, от которого до сих пор пахло пожаром. Иван Дмитриевич достал большую лупу, нашёл нужную страницу, и стал внимательно рассматривать записи.

– Нет, нету никакой ошибки! – Воскликнул он – Всё правильно я переписал. Да, странность тут большая. Может, их матери были сёстры? А, нет, чего я тут говорю, может отцы их братья?

– С одинаковыми именами? – Покачал головой Сакатов – Маловероятно. Оля права, отец у них один, он их обеих записал на своё имя. А матери разные. Что там про матерей написано?

– Так, мать. Мать – Родимцева Меланья Ивановна. У обеих. Ничего не понимаю. – Он откинулся на спинку стула и спросил меня – А почему вас они заинтересовали?

– Потому что, скорее всего, волосы между пластами принадлежат Оксане Родимцевой, старшей из сестёр. И, вполне возможно, что её погубила эта самая Меланья, когда девочке было лет пять. Потому что Оксана не приходилась ей дочерью, а только дочерью её мужа.

– Так-так. – Иван Дмитриевич забарабанил пальцами по столу – Сейчас посмотрим год смерти этой Оксаны. Если ей было пять лет, то это одна тысяча девятьсот пятый год. Смотрим.

Он живо пробегал по строчкам, водя пальцем, чтобы не сбиться. В одна тысяча девятьсот пятом году ничего не говорилось о смерти Оксаны. В начале одна тысяча девятьсот шестого года была короткая строчка напротив её имени: «Считать умершей, тела не нашли». Иван Дмитриевич смотрел на нас, поражённый до глубины души. Я ему рассказала о своём видении.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70768483&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.