Грех постепенно уходит из современной жизни, его вытесняют, заменяют другими понятиями, закономерностями, моральными правилами поведения. А может, нужно оставить место для греха в нашей душе?! Написать новые трагедии, какие писали Софокл и Эсхил о первообразах греха. Впрочем, конечно, такие образы есть и в современной культуре, правда, более мелкие, обыденные, земные. Например, «Фауст» Гете, «Дядя Ваня» Чехова, «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, «Лолита» Набокова, многие герои романов Толстого и Достоевского живут греховно. Образы есть, однако они не живут в душе современных людей, как жили Эдип, Кассандра, Каин, Иосиф, Моисей. Практический, рационалистический подход к миру вытеснил потребность в «великих и ужасных образах», научил человека оправдываться, чтобы лгать самому себе, поэтому и образы стали возникать не из мира трагедии, а были взяты из обычной человеческой души, основной грех которой – это ложь, умение оправдываться, увиливать, вытеснять, «выводить грех за скобки», делать все что угодно, только бы не видеть собственный грех и не отвечать за него. Ответственность – это самое трудное в грехе. Каждый может грешить и находить оправдания. Отвечать за то, что сделал, – это может только необычный греховный человек. Без культа ответственности грех весь вышел. Исчез. Вместо греха возникла мораль, этические нормы, правила поведения, а грех стал капризом, случайным поведением, вызванным игрой страстей, которые иногда возникают в каждом человеке и обычно проходят сами собой. Современная наука развивается именно потому, что нашла место случаю, непредсказуемости, неопределенности в картине мира, которую создает, однако нравственные представления человека отстают на века. Мы живем не осознанием своих грехов, а следуем моральным заповедям как законам некоего идеального государства.
Мораль скучна, она не греет. Мораль указывает и принуждает. Этика добра-и-зла делит мир поступков на правильные и неправильные. Кто будет об этом думать? В средней школе не читают Канта, моральный императив большинству неведом.
Кому мешает грех?
Мешает дурной поступок! Зло ломает жизнь людей, а грех… Он не спасает, не помогает, сам по себе не вредит никому, потому что это не событие и не катастрофа.
Грех – это личная точка зрения на свои прошлые дурные помыслы и поступки! В такой интерпретации грех – конечно, не болезнь души, поскольку можно грешить и оставаться добропорядочным гражданином (достаточно научиться оправдываться), ведь когда душа больна и видишь свои будущие греховные поступки как совершенные, невозможно «оправдаться». Для этого нужен врач или священник.
Праведность и грех – любимые блюда русской моральной кухни
В русской культуре рассуждения о грехе занимают особое место. Русского человека хлебом не корми, дай порассуждать о грехе, покаяться. Впрочем так было только в прежней России времен Гоголя, Достоевского, Толстого. Начиная с советских времен, даже русский человек перестал каяться. Пришло другое время. Покаешься перед близкими – услышат чужие, донесут, карательные органы государства схватят тебя, твоих близких и осудят. Советский человек должен был быть безгрешным. Это, казалось бы, случайное событие: идеология всеобщего равенства и работа карательных органов, истребляющих всякое неравенство, произвели на свет невозможное – отвратительного, бездушного безгрешного человека. Прошло некоторое время. Умерла советская идеология, исчез пафос карательных органов, однако выжил «курилка» – остался жить безгрешный человек. Это очень важный момент развития человека, который, в сущности, не связан с какой-то определенной идеологией и используется в данной работе только для описания нового типа человека, лишенного личной ответственности за свои собственные греховные поступки. Советский человек жил в свободном мире советской демократии, он был ограничен в одном, но был свободен в другом. Любая демократия требует, чтобы гражданин был безгрешен. Советская демократия не только требовала, но могла и покарать грешника, расстрелять, отправить жить в поселения, посадить в тюрьму. Это небольшое отклонение как раз и позволяет увидеть «истинную суть» (фундаментальные пороки) демократии.
В терминологии бюрократии демократической системы указано: человек не должен нарушать закон, тогда он равен всем другим гражданам, следовательно, безгрешен. Общество не имеет права предъявлять к конкретному человеку никаких иных претензий, кроме тех требований, которые определены в законе. Даже в самые мрачные периоды в советской истории очень редко практиковался расстрел на месте, обычно бывал суд, работала «тройка» или даже прокурор наблюдал за следствием. Так что демократия даже в самых уродливых формах – это не тирания беззакония. Демократия – это всегда тирания закона. А в законе главное не сам закон, а «дышло». Куда кто как повернул – так и вышло. Мораль, долг, закон и греховность – это разные вещи. Они несопоставимы. Необходимо не смешивать эти понятия. Есть закон Оккама, но, с другой стороны, существует и противоположный закон, о котором почему-то не принято говорить: «Нельзя смешивать близкие понятия». В филологии существуют синонимы, но это только лукавая игра языка, филологическое баловство, поскольку синонимов нет и быть не может, каждое понятие имеет свое значение. Если в каком-то конкретном случае два родственные понятия, можно сказать, едины, в другом случае они совершенно различны. Ласковый и добрый – это не синонимы! Батюшка и отец – это не синонимы! Лягушка и жаба! Лягушка – царевна, а жаба – оборотень. Святой и непорочный – это не синонимы!
Религиозного человека осуждает не только святой отец (батюшка) в исповедальне, но он и сам себя винит за каждый дурной поступок, душа его горит и корит не только за те преступления, которые доказано, что он совершил, но и за помыслы, за то, чего не совершил, а должен был совершить, за уныние, за высокомерие, за зависть. В религиозной жизни к человеку предъявляется намного больше претензий, чем к гражданину в демократическом обществе, поскольку человек должен постоянно следить за своими поступками, желаниями, своей слабостью, чтобы не упустить момент, когда два стакана воды – горячей и холодной – перемешаются и лишат в дальнейшем всякой возможности вернуться к истокам первоначальных побуждений. Установка на безгрешность развращает современного человека, вынужденного видеть мир так, чтобы не замечать своей греховности. Нет науки о грехе, но существуют известные принципы. Если не хочешь замечать свой грех – не волнуйся, не увидишь, поскольку каждый раз легко можно найти различные способы того, как отвлечься, оправдать себя, омыться простым покаянием, которое помогает и смывает грязь, однако не очищает.
Русский человек отличается от человека западноевропейской культуры. Демократия – это не только система государственного устройства, это связанные с этим изменения в психологии, в мироощущении, в отношениях человека к другим людям. В демократическом обществе каждый человек свободен, все люди равны и каждый самоценен. Теоретически нужно уважать любого человека, поэтому так сильны движения в защиту различного рода меньшинств.
Русский человек никогда не жил в демократическом обществе. Братства, общины, товарищества были, но всеобщее равенство не признавалось государственной идеологией никогда. Русское общество всегда было иерархическим: в нем существует верхнее и нижнее. Человек, находящийся в нижнем ярусе, иногда мечтал попасть в верхний мир. Для этого готов был жертвовать чем-то. Жертвуя, совершал грех. Русский человек осознал греховность своей жизни – очевидное противоречие того, что есть, с тем, что должно быть. Живущий в верхнем мире не понимает, почему так живет, осознает это грехом и часто стремится снизиться, опроститься (но не опуститься). Обитатель нижнего мира часто мечтает возвыситься, подняться, сознает это желание греховным, поскольку, чтобы подняться, нужно чем-то жертвовать, а зачем подниматься? Это неясно и вызывает сомнение. Большинство русских понимают, что вверху совсем не лучше, чем внизу. Это убеждение настолько бесспорно, как утверждение, что «богатые тоже плачут».
В Западной Европе человек тоже уверен, что безгрешен, он ищет безгрешности. В культуре западноевропейской цивилизации сложились свои представления. Все люди равны, но если кто-то разбогател, в этом нет греха, поскольку существует масса способов, как можно быть социально полезным обществу, даже если ты богат. Если беден, в этом тоже нет греха. А желание разбогатеть – безгрешное, поскольку человек будет богатеть работая, трудясь, принося пользу другим, а не пользуясь ими.
Грех также можно трактовать как действия, которые совершает человек и за которые ему стыдно перед самим собой. В этом случае не все налоговые провинности и другие подобные правонарушения можно называть греховными. Однако при таком подходе видны другие грани ответственности человека и, в первую очередь, отпадения человека от самого себя. Так грешит тот, кто не подал руку ближнему, когда должен был подать, поскольку рано или поздно видит, понимает, соглашается, что этому нельзя найти оправдания.
Грех – это болезнь, это извращение человеческой природы. Такое понимание греха близко христианскому. Противоположность – это рассудительное отношение к греху. Как писал Лев Шестов: «Добродетельный человек есть рыцарь покорности» [7]. Ради добродетельной жизни человек обуздывает свою волю, живет законом, заповедями. Христианское «Грех есть беззаконие» [8] в этом случае торжествует в самом буквальном смысле: вне церкви нет спасения, и далее следует вся обширная христианская догматика.
П. Флоренский использует для определения греха также логические понятия: «Грех – в нежелании выйти из состояния само-тождества “Я=Я”, или точнее “Я!”. Утверждение себя как себя, без своего отношения к другому, – т. е. к Богу и ко всей твари, – самоупор вне выхождения из себя и есть коренной грех, или корень всех грехов. Все частные грехи – лишь видоизменения, лишь проявление самоупорства самости» [8].
В отношении современного «человека дела», грех – это только убыточный способ достичь цели. Грех – упущенная выгода, и не обязательно в финансовой сфере. Однако, наверное, в человеке остались и какие-то неиндивидуальные сверхличностные оценки добра и зла.
Если использовать терминологию прошлого века, вспомнить Фрейда, можно сказать, что грех – это осуждение поступков, намерений, мыслей и настроений самого человека со стороны его сверх-Я, контролирующего органа, который образовался в нем в процессе эволюции, воспитания, это то, что осуждает и наказывает, что ушло вглубь души человека. «Наше развитие идет в том направлении, что внешнее принуждение постепенно уходит внутрь, и особая психическая инстанция, человеческое сверх-Я, включает его в число своих заповедей. Каждый ребенок демонстрирует нам процесс подобного превращения, благодаря ему приобщаясь к нравственности и социальности. Это усилие сверх-Я есть в высшей степени ценное психологическое приобретение культуры… с изумлением и тревогой мы обнаруживаем, что громадное число людей повинуется соответствующим культурным запретам лишь под давлением внешнего принуждения, то есть только там, где нарушение запрета грозит наказанием, и только до тех пор, пока угроза реальна. <…> Многие культурные люди, которые отшатнулись бы в ужасе от убийства или инцеста, не отказывают себе в удовлетворении своей алчности, своей агрессивности, своих сексуальных страстей, не упускают случая навредить другим ложью, обманом, клеветой, если могут при этом остаться безнаказанными, и это продолжается на протяжении многих культурных эпох» [9].
Где стержень морали современного человека? В душе? В целостном и выстраданном мировосприятии или во внешнем законе: в морали или в требованиях внутреннего сверх-Я?
В русской философии одним из фундаментальных трудов по вопросам этики является «Оправдание добра. Нравственная философия» Вл. Соловьева [3]. Это обширная работа, в которой предложен анализ метафизики добра. Автор предлагает ответы на основополагающие вопросы: «Можно ли жить без добра и быть “абсолютно безнравственным человеком”»?
Ответ отрицательный.
«Каковы корни добра: стремление к личному удовольствию, что в определенных случаях совпадает с благом для всех?»
«Стремление к благу для всех, что в определенных случаях тоже доставляет удовольствие?»
Главное – понимание, что в жизни есть смысл; это оправдывает и определяет добро, формирует основу для нравственной философии.
Это чистое кантианство, которое совпадает с тем, о чем говорили экзистенциалисты: смысла жизни нет, каждый поступок порождает смысл, и если не понимать этого, значит играть не по тем правилам, быть животным, а не человеком. В данной работе мы не ставим цель исследовать или сравнивать те или иные этические системы.
Без осознания греха не может быть этики. Но как осознаешь грех? Это дело личное, на этом только ученые, профессионалы могут построить этику. Обычный человек, к которому апеллируют ныне, может и не понимать этических течений и не интересоваться ими. Однако он человек. Как его определить? Безнравственных людей нет в принципе, абсолютно нравственных и святых тоже. Кто такой с этической точки зрения современный человек?
«Всемирный смысл жизни, или внутренняя связь отдельных единиц с великим целым, не может быть выдумана нами, она дана от века. От века даны твердыни и устои жизни: семья, живым, личным отношением связывающая наше настоящее с прошедшим и с будущим; отечество, расширяющее и наполняющее нашу душу содержанием души народной с ее славными преданиями и упованиями; наконец, церковь, окончательно избавляющая нас от всякой тесноты, связывая и личную, и национальную жизнь с тем, что вечно и безусловно. Итак, о чем же думать? Живи жизнью целого, раздвинь во все стороны границы своего маленького я, “принимай к сердцу” дело других и дело всех, будь добрым семьянином, ревностным патриотом, преданным сыном церкви, и ты узнаешь на деле добрый смысл жизни, и не нужно будет его искать и придумывать ему определения. В таком взгляде есть начало правды, но только начало, остановиться на нем невозможно – дело вовсе не так просто, как кажется» [3].
Самые сладкие стороны трех важнейших ипостасей духовного человека – семья, отечество и вера – не могли быть определены лучше.
Вл. Соловьев указывает, что в этом триединстве есть изъян, точнее, должен быть, иначе бы все жили согласно с идеалом о трех ипостасях. Раз не живут, есть изъян, а всякий недостаток порождает противоречия, споры, соблазны…
Человек в прошлые эпохи чаще всего сталкивался с моральным выбором в плотской сфере. Если представить, как жили люди до индустриализации, то убедимся, что они были тесно связаны со своими родственниками и соседями. До XV века даже благородные не одевали ночью ночную рубашку, а средний класс и неимущие жили в одной комнате одновременно четырьмя поколениями: дедотец-сын-внук и, соответственно, там же ночевали баба-мать-дочка-внучка. Далекие родственники, приезжая в дом к близким, жили вместе. Мораль была иная. Своровать деньги у соседа всегда считалось аморальным актом. Особенность меркантильного греха в том, что совершить его было трудно. Денег было мало, их хранили «за семью замками», в древнее время, выходя из дома, многие монеты прятали во рту за щекой. Но использовать другого человека в плотском мире было легко. Близкие родственники, наемные работники – это были те люди, которыми можно было пользоваться для своих плотских удовольствий. Право первой ночи – барин присмотрел себе крестьянку, хозяин воспользовался своей работницей… Воровать было нечего, кроме плоти, поскольку большинство людей ничего не стоило, только плоть могла быть как-то использована. Нравственность «находила» соответствующую лексику: не прелюбодействуй; живи нравственно; даже если видишь, что можешь воспользоваться кем-то в свое плотское удовольствие, не делай этого, поскольку это грех.
В первобытном обществе главными были, наверное, другие нравственные принципы, например, не отбирай у слабого еду, которая ему нужна для существования.
В современном мире секс, еда уже не так актуальны. В развитых странах пищи хватает, женщины защищены законом от посягательств сильной половины (и наоборот) независимо от того, кто этот мужчина: муж, работодатель, друг, родственник или сосед.
Появились новые возможности использовать других людей.
Нравственные убеждения не изменили вектор, но поменяли лексику: «Не укради!»
Не ешь первым из чужой тарелки! Не пользуйся телом ближнего, который вынужден терпеть и не может отказать. Не лги.
Заповеди – это не категорические требования рассудка. Это руководство к действию. Это принципы поведения. Они могут нарушаться. В это время как раз и возникает грех. Он рождается, когда нравственные принципы, которые человек признает, нарушаются им в силу некоторых причин.
Если причины оправдывают грех, значит человек безнравственный.
Если причины не оправдывают грех и человек понимает, что он сам должен отвечать за все то, что совершил, это нравственный человек.
Это самый сильный императив. Человек не может быть один. Ему нужны другие люди. Нравственность заключается в том, как человек оперирует ближними, поскольку каждый так или иначе использует близких. Близкими, конечно же, бывают и очень далекие люди. Можно быть здоровым, но разыгрывать роль несчастного, получать помощь от государства, красть у государства, значит – у ближних, всех налогоплательщиков. Можно просто красть у соседей, родственников и друзей!
С чужой точки зрения невозможно доказать, что крадешь у близких, как невозможно доказать существование Бога. В Бога можно только верить.
Грешен или нет, решай сам. А не решишь – узнаешь результат на Страшном суде, если веришь.
Эти «апокрифические высказывания» необходимо понимать просто, поскольку никакого другого смысла в них нет, ничего неясного не скрыто.
Эрозия гранитного камня морали
Современная этика предполагает, что каждый человек в той или иной форме зависит от выгоды. Каждый должен жить, чтобы получать выгоду. Это новая заповедь, на основе которой можно строить любые концепции. Могут возникнуть споры относительно любого проекта развития общества. Одно бессомненно: экономика страны должна развиваться так, чтобы валовой национальный продукт стабильно рос в среднем не меньше чем на 2 % в год. При отсутствии других ориентиров цифры начинают играть роль. Общество может развиваться как угодно: в сторону большей демократии, большей централизации, локализации, ориентируясь на развитие основных производящих регионов, культуры или спорта, но главное, чтобы выполнялся этот постоянный минимум – экономическая константа +2 % в год! Тогда можно забыть и о демократии. С этой точки зрения Китай равен США. Недаром обе страны называют локомотивом мирового развития. Такой подход может оправдать любые жертвы, которые приносит отдельный человек, предаваясь ежедневно мелким сладким порокам (зависть, подлость, высокомерие, ложь) не столько для личного наслаждения, а в качестве средства релаксации. Это, в свою очередь, воспринимается как закономерный этап на пути свершения главного труда человека работоспособного. «Без развитого, благополучного общества каждый человек – ничто» – так гласит основной закон современного государства, потому что, если обществу плохо, то и человеку не будет хорошо.
Теория относительности Эйнштейна изменила мышление современного человека. Принцип стал использоваться как средство. Человек нашел лазейки в нравственном законе, отыскал хитрые нетрадиционные выходы.
Движение относительно – это закон физики.
Прогресс тоже относителен, если согласиться со Шпенглером, который писал об относительности культур, о невозможности воспринять ушедшую культуру такой, какая она была на самом деле. Кстати, оба эти учения были созданы практически одновременно, в одно десятилетие.
Если время, масса, пространство относительны, культуры преходящи и относительны, тогда нужно признать, что и мораль тоже относительна. И не в отрицательном смысле: «ниже ницшеанской морали нельзя упасть», поскольку если не понимаешь Ницше, «последнего великого метафизика», – других метафизиков тоже не поймешь.
Индус, мусульманин, православный, католик, рыцарь Средних веков, художник Возрождения, философ и ученый Нового времени, современный «простой человек массовой культуры» – все эти люди имели и должны были иметь разную мораль. Плюрализм в моральных вопросах, видимо, так же допустим и необходим, как и в политических и сексуальных. Победа науки над культурой, о которой писал Пригожин [10], свидетельствует также и об исчезновении морали. Экономика, наука – это те виды деятельности, которые объединяют людей, культура же разъединяет. Культура умирает, зато торжествуют деньги и цифры. Средний китаец едва ли поймет Гете[2 - Гете – классик европейской культуры.], средний европеец не читает Цао Сюэциня[3 - Цао Сюэцинь – классический китайский писатель.], зато и те и другие хорошо разбираются в научных достижениях и бизнесе, соревнуются, конкурируют, крадут технологии, подсматривают и вынюхивают…
Мораль может быть разная, но грех один!
Или это только так кажется?
Дело не только в софистических способностях современного мышления, способного оправдать любое преступление, дело в принципе. В современной науке (философии, психологии, психиатрии) все чаще используются «квантовые» определения морали: моральные оценки в сознании (точнее, в бессознательной области) возникают практически одновременно с восприятием события. «Хорошо» или «плохо» человек оценивает примерно так же, как «горько-сладко, вкусно-отвратительно», он не думает над этим, а решает моментально. Квантование морали не опровергает теорию Фрейда о наличие сверх-Я, а только подтверждает, что человек – это существо сложное и, скорее всего, получает нравственные импульсы с разных сторон и в различных областях.
Ницше отмечал, что добро и зло в начале социальной эволюции человека были синонимами полярности высокое-низкое, а самая первая мыслительная работа заключалась в умении оценить, какой предмет сколько стоит. Можно спорить с Ницше по существу, но поэтически Ницше оценил моральную дилемму верно: «стоимость» = «конкретное значение» предмета. Каждый человек, если он не ученый и не занимается исследованием профессионально, схватывает любой предмет с первого взгляда. Для обычной жизни массовому человеку достаточно «морали с первого взгляда». Об этом пишут современные исследователи, изучающие поведение человека, вынужденного делать текущие моральные оценки: «Нравственные решения – это внезапные интуитивные оценки, как щелчок пальцами, которые возникают в нас и используют эмоционально-деятельную сферу нашего мозга» [11].
Квантовое отношение к морали решает моральный казус. Если человек в силу своей природы вынужден принимать моральные решения практически случайно и неосознанно (а в практической жизни у человека остается мало времени, чтобы потом останавливаться и пытаться глубже осознать, что произошло), значит, все решения порождаются сами собой и человек не в силах управлять ими. Он не может грешить-или-не-грешить, поскольку понятие «грех» не применимо к нему. Человек стал выше греха, точнее, ушел в сторону от греха. Все, что он может сделать, – это «правильно жить». Если человек видит, что его решения в большей части аморальны, но уверен, что эти решения возникают практически моментально и бесконтрольно как реакция на среду и сам себя занятый человек поменять не может, остается только видоизменить среду, избегать мест, событий, ситуаций, в которых необходимо будет принимать моментальные нравственные решения. Так человек создает мир, в котором ему легко жить, безгрешный мир занятого человека. Чтобы не грешить, современный человек научился убегать, прятаться от греха в безгрешном «аморальном» мире. Позитивная психология Салигмана, различные руководства по преуспеванию в жизни предлагают практические способы, как чувствовать себя еще счастливее, как стать убежденным оптимистом и добиться большего успеха.
Бегство от греха спасает в плохих ситуациях, однако вредит в хороших. Человеку мало жить и не грешить, ему еще нужно видеть и осознавать, что он живет не просто так, ради удовольствий, а ради добра. Вот это истинное Адамово наследство! Человек хочет быть идеалистом. Безгрешным идеалистом, который живет в раю! Это создает проблемы. Чтобы делать добро, необходимо совершать что-то конкретное, что, однако, в итоге может оказаться злом. Можно, конечно, делать добрые дела и одновременно – плохие, но тогда как раз и возникает осознание греха. Если такого осознания нет, тогда и добрых дел не осуществить. Однако это только абстрактная логика, а в жизни может происходить по-другому. Современная индустрия позволяет массовому человеку делать «не-логичное без-грешное добро, добро, которое всегда будет добром». Анонимное добро – самое лучшее, которое может сделать человек, потому что оно сделано другими руками, значит, сам человек больше ни за что не отвечает, а только будет получать выгоду и удовлетворение (как дивиденды от удачно сделанной инвестиции), поскольку содействовал, способствовал, участвовал в самом начале рождения этого добра. Будет радоваться, как инвестор, купивший акции Apple в 2004 году. Он был зачинателем добра, отдал частицу себя, свое семя в форме денежных пожертвований или некоторой социально-полезной личной активности…
В современном финансовом мире капитальную роль получили хедж-фонды, которые получают высокую прибыль, используя рискованную тактику инвестиций (с помощью различных стратегий небольшие деньги дают большую прибыль). Один из финансовых инструментов, которые особенно охотно используют хедж-фонды, – деривативы – контракт на покупку в будущем акций по определенной цене. Если цена окажется меньше оговоренной, покупатель понесет убытки. Если цена акций вырастет, покупатель получает прибыль. Особенность этой техники в том, что если акции падают в цене, инвестор в худшем случае теряет только определенную сумму, которую заплатил за сделку, но если акции вырастут в цене, нельзя увидеть даже горизонт возможной прибыли.
В моральном мире современного человека тоже появились свои деривативы, когда любой простой человек может получить наслаждение и удовлетворение от своего мелкого пожертвования точно такое же (а может, еще и большее!), как получают самые богатые люди планеты, делая свои многомиллионные пожертвования.
Однако стоит указать в этой моральной позиции на множество несоответствий. Человек относится наивно к своим убеждениям, к здоровью, к моральным ценностям, к тому, что оценивает как добро и зло. Если добро обратится в противоположность по какой-либо причине: порочная деятельность исполнителей, неверный выбор цели или места, времени и обстоятельств… анонимный добродетель от этого не может пострадать, поскольку помыслы были чисты и сам даритель лично ничего дурного в данном случае не делал. Нужно только вкладывать пожертвования в самые надежные проверенные временем фонды. Потом, конечно, могут возникнуть финансовые катаклизмы, как при финансовом кризисе 2009 года. Такие кризисы могут в любой момент возникнуть в благотворительном бизнесе. Законы рынка, могущество рекламы лишают смысла всякую широкую благотворительную деятельность, поскольку стремление к общему благу легко жертвует индивидуальным счастьем. Это эрозия счастья и морали, казуистика морали, возможность оправдать любой поступок, либо ссылаясь на обстоятельства, либо игнорируя сам поступок.
Можно представить ораторию, в которой Ницше и Достоевский размышляют о морали:
– Если Бога нет, то все позволено! – с горечью драматическим тенором несколько раз повторяет Достоевский, каждый раз делая ударение как получается.
– Да, да, да!.. – подпевает Ницше, постоянно соглашаясь.
Двум великим философам подпевает хор (атеистических экзистенциалистов):
– Бога нет! Бога нет!
– Вот так-так! Вот так-так!
– Ой-ой-ой!
– Ну и что?
– А то, что если Бога нет, можно жить и злом.
– Можно. Можно. Можно. Можно. Можно.
– Но зачем? Если Бога нет, какая разница как? Живешь злом или ради добра – сам решай, это будет твой личный выбор, – говорит предводитель хора.
Достоевский боялся, презирал и ненавидел пустую адскую бездну атеизма, Ницше, его современник, с ужасом бежал от пафосной церкви. Оба боялись, что в мире может быть очень плохо и что что-то может этот мир спасти.
Прошло целое столетие, совершились кровавые войны. Ничего страшного не случилось. Ничто этот мир не спасло и, по- видимому, не должно было спасти. Мир прошел через зло, как будто его не заметил. Костры инквизиции и газовые камеры трудно представить современному человеку. Это главный парадокс человечества, христианский парадокс, парадокс Нового и Старого Завета – все зло, которое совершило до него человечество, все прошлые грехопадения (Адамовы яблоки, которые съела Ева, Каин, убивший брата (соответственно, мы все произошли скорее от Каина и Сима, чем от Авеля), Авраам, который убил в своей душе сына ради Бога, и только Бог не дал этому «древнегреческому преступлению» реально совершиться) не имеют никакого значения для современного человека. Церкви нет, завет забыт, зарыт в прахе остатков жизни, похоронен, и каждый должен отвечать только за все свои грязные поступки, но так, как он сам понимает, что такое грязь, зло, преступление…
Мир не помнит танков Первой мировой войны, которые безжалостно давили сотни и тысячи солдат противника, не помнит первых газовых атак (хлор, фосген) на поле боя, где задыхались тысячи, не помнит газовых камер, концлагерей Второй мировой войны, миллионов задушенных, уничтоженных, сожженных, умерщвленных людей в Первой мировой, потом десятки миллионов во Второй. Мир не помнит и живет по-своему, хотя мы не забыли. История – это циничная арифметика. Мы говорим, что помним миллионы погибших в мировых войнах, но даже не думаем о миллионах умерших от голода и болезней в то же самое время в диких пустынях Африки. Теперь, в XXI веке, мы думаем об Африке, помогаем, стремимся наладить жизнь на этом континенте, чтобы не было войн, насилия, дикости. Неужели моральная оценка всегда должна быть сиюминутной? Видишь, что плохо, – значит там плохо, не видишь, значит всем хорошо.
С одной стороны, существует квантовое отношение к морали, но с другой – современные ученые пытаются исследовать первопричины возникновения морали, этических норм в процессе развития человека от низших ступеней к высшим. Моральные оценки в таком ракурсе – это эмоции, связанные с чувством брезгливости, когда человек инстинктивно «понимает», что есть нечто грязное и к нему не нужно прикасаться, как не следует приматам (в отличие, скажем, от стервятников, ворон) поедать разложившийся труп. Нравственность определяют гастрономическими предпочтениями и запретами через желудок, поэтому: что можно делать, что нет – равносильно тому, можно есть или нет. Запреты, впрочем, остались одни и те же. Запрет – это не мысль, это не оценка, это не работа ума, это скорее протест души как реакции организма. «Мы думаем, что брезгливость распространяется не только на объекты материального мира, но и на сферу духовных ценностей, – говорит Дэвид Пиццаро. – Ведь брезгливость есть не что иное, как потребность находиться в чистоте и безопасности, которая переносится на все сферы жизни. Желание выстроить вокруг себя «санитарный кордон» побуждает человека отгораживаться от грязи в прямом и переносном смысле. И эта установка во многом обусловливает этические взгляды. Психологи давно знают, что моральные ценности обусловлены эмоциями. Однако теперь мы определили, что многие этические убеждения диктуются отвращением – механизмом защиты, появившимся в ходе эволюции. В связи с этим мы полагаем, что нашли одно из самых глубинных и древних оснований общественной морали» [12]. В моральном аспекте современный человек регрессировал: он ведет себя как прачеловек, для которого мораль и этика – это не теория, а инстинкты брезгливости, отвращения, коренящиеся не в душе, а в желудке. Человек больше не оценивает свои прошлые поступки, а живет животной оценкой текущих: если не нравится что-то – не делает.
Казалось бы: ну и что? Какая разница, как поступать правильно: обдумывая, анализируя или действуя рефлекторно на уровне стимул – реакция. Если рассматривать только какого-то конкретного человека, тогда, может, и нет большой разницы, но общество – как совокупность отдельных людей, как живой социальный организм, создаваемый различными личностями, – может формироваться разными способами, всегда теряя что-то, упуская, но и приобретая взамен другое качество. Было что-то простое, прекрасное в древнегреческих государствах-полисах, было нечто грандиозное в римском государстве… Каждая эпоха приносит нечто такое, о чем хочется подумать. С точки зрения физики каждый человек определяется узким набором параметров: давление, объем тела, температура тела, химический состав, однако каждому понятно, что кукла, сделанная по тому же составу, с таким же внутренним давлением, температурой и объемом, в духовном мире абсолютно отличается от живого физического тела – человека – с подобными характеристиками. Важно, что происходит внутри этой структуры! Осознание греха отличает человека от автомата, куклы, животного.
Моральные ценности могут быть классическими (например, привычка следовать заповедям), однако в новом современном мире моральные ценности динамические, случайные, произвольные. Мир меняется быстро, решения принимаются внезапно, для согласования моральной ценности, поступка и заповедей не остается времени. Время – это все. Оно меняет этические представления человека ХХI века. В динамичном мире обычный человек ежедневно совершает массу мелких аморальных поступков. Нет смысла перечислять всевозможные моменты лжи, возникающие ежечасно: разговоры по телефону, на работе, объяснения того или иного поступка (почему не подаем нищему, просящему, почему говорим сыну: «Я занят, не мешай», и сколько поминутно лжем на работе своим начальникам и подчиненным). История поступков меняет людей, поскольку они зависят от того, что делали. Привычка «лгать на ходу» настолько меняет нравственность современного человека, что едва ли можно говорить о каких-либо нравственных нормах и жизненном кредо! Внутри естественных и всем известных моральных законов, в которых больше стыда, чем совести (не убий, не кради, как вор, не изменяй открыто, не бей лежачего на виду у всех), современный человек живет свободно, сам решает, что хорошо, что плохо, но в основном редко задумывается об этических вопросах своего бытия. Как раз именно такое пренебрежительное отношение к духовной жизни создает основу для «безгрешного человека», счастливого гопника, характеризующего новейшее время.
Что нового принес в мир современный человек, который живет в демократическом государстве?
Торжество невинной лжи и высшие ценности демократии
У истоков западноевропейской философии – древнегреческая, источники которой можно найти в различных местных культах, в восточной мудрости. Далее следовала философия Средневековья, начало которой положил Блаженный Августин. «Августин стоит на грани двух эпох. Он жил в IV веке новой эры и был воспитан в традиции греческой философии и, в частности, неоплатонизма, наложившего отпечаток на всю его философию. С другой стороны, однако, Августин – родоначальник средневековой философии и христианской догматики. Его “Исповедь” дает возможность проследить за каждым шагом на пути от греческой философии к христианскому откровению. Согласно Августину, вся дохристианская философия была подвержена одной ошибке и заражена одной и той же ересью: она превозносила власть разума как высшую силу человека. Но то, что сам разум – одна из наиболее сомнительных и неопределенных вещей в мире, человеку не надо знать, покуда он не просвещен особым божественным откровением. Разум не может указать нам путь к ясности, истине и мудрости, ибо значение его темно, а происхождение таинственно, и тайна эта постижима лишь христианским откровением» [13]. Грех и спасение можно понимать религиозно, верить, что в определенных условиях каждый человек может быть грешным и каждый может быть спасен. Однако с нерелигиозной точки зрения совсем не обязательно, чтобы каждый был грешен, соответственно, каждый может спастись сам. Это, кстати, довольно распространенное убеждение. Нельзя утверждать, что это предрассудки, хотя многие верят, что грех – человеческий вымысел, потому что это неестественный процесс жизнедеятельности всякой другой земной твари. Грех не возникает в процессе эволюции видов. Можно сомневаться в том, что человек произошел от обезьяны, но не в том, что земноводные вышли из морской воды. Последнее – не преступление, это этап эволюции, то, что служит природе и само собой разумеется. Существует закон природы для животных, существуют законы цивилизованного общества в развитых государствах. А греха нет. Ведь это только человеческое понятие, которое не применимо к другим существам. Обезьяны не грешат, когда занимаются тем, чем они занимаются, например, в вольерах зоопарков; лев не будет чувствовать угрызений совести, если съест своего детеныша; собаки вообще не помнят родства. Но в большинстве демократических стран отсутствие заботы о своем потомстве – это уголовно наказуемое преступление.
Грех – это точка зрения, это то, за что только человек, осознающий себя таковым, должен отвечать перед самим собой; это тот случай, когда он видит себя со стороны и судит, конечно же, не с точки зрения удовлетворения своих желаний и получения удовольствий. Это неестественное состояние, и поэтому люди, которые слишком много думают о своей греховности, для большинства других невыносимы.
Чтобы быть как все и никого не раздражать, нужно быть безгрешным.
Чтобы стать безгрешным, надо научиться, в первую очередь, лгать. Только ложь способна спасти человека от греха. Ложь – не порок, это просто другая точка зрения.
Видимо, так культура становится цивилизацией. То, что было важно, становится культом. Культ карает отступников, но он также включает дни, когда любой человек может разговеться…
Новое время, как известно, закончилось, когда восторжествовали разум, прогресс, техника. Во времена Великой французской революции существовал даже культ разума. В философской мысли живет предвидение нового Средневековья, когда вновь общепризнанная догма окажется духовно целительнее и истиннее, чем результаты поисков личного разума. Новое Средневековье должно прийти на смену нынешнему торжеству разума, свободы, логики, возможности спастись не внутренне, а внешне – в процессе бытовой, практической деятельности. Этапы развития философии можно представить в виде четырех ступеней, причем на каждой из них человек может иметь различные представления о высшем и низшем.
1. «Рационализм» античной философии, когда человек сам искал ответы на роковые вопросы.
2. Беспомощность, слабость, смутность разума в Средневековье, мир существует во зле, спасенье дается свыше, верховенство откровения, когда «истину хранит церковь», следовательно, вне церкви нет истины и спасения. Утрируя, можно сказать, что для того чтобы нечто стало истиной, в этом необходимо убедить всех прихожан церкви.
3. Человеческий разум выше догмы. Человек не может быть средством, а только целью. Необходимо освободиться, сбросить оковы догмы, уйти от власти сословных законов, построить новый мир социального равенства.
4. В новом мире социального равенства возникают новые учения, они сильнее, могущественнее, истиннее, чем любая другая возможная позиция отдельного человека.
На последнем этапе между личным осознанием греховности отдельным человеком и моральными принципами, существующими в обществе, произошла конвергенция: человек принял эти принципы, как принимает пищу, и «переработал». В итоге он научился с помощью торжества своего индивидуального разума жить согласно общим принципам различных конфессий, поскольку обмануть общий принцип в частности не составляет труда для образованного человека.
Новое Средневековье никогда не наступит, оно пройдет незамеченным, как обычная легкая эпидемия зимнего гриппа, поскольку свободный человек легко обманет любой принцип и сделает вид, что живет согласно догмам, причем сам поверит в это первым. Если он во что-то поверит, переубедить его или заставить изменить точку зрения едва ли возможно. Необходимо будет поменять тип человека. А этого сделать нельзя. Можно переубедить убежденного человека, хотя это очень трудно, но невозможно поменять лжеца. Не трудно проследить динамику развития убежденного человека, однако нельзя уловить эволюцию лжи обманщика. Квантовая механика дает наглядный пример: принципиально невозможно одновременно просчитать положение и поведение элементарной частицы – координаты и импульса. Это не тот классический литературный тип Фигаро, который везде, просто за ним не угнаться. В квантовой механике дело не в скорости. Принципиально нельзя быть где-то и что-то делать. Если ты где-то что-то делаешь, ты уже не там, где был. Любое действие меняет мир. Чтобы использовать все преимущества квантования (обезличенность, анонимность и, следовательно, безгрешность, поскольку за грех отвечает конкретная личность), человек должен быть таким, как все, не человеком как антонимом животного, а человеком как синонимом животного. Человек – это не стадное, а просто независимое животное. Его также можно рассматривать как синоним элементарной частицы. Человек должен стать таким, как все люди, не стадом и не массой, а элементарной частицей в массе людей, стада или группы. Наверное, единственный способ быть таким, как все люди, – это жить в демократическом государстве, когда всякая личность – это одна статистическая единица. При этом надо понимать, что в демократическом обществе не все люди реально равны, есть свои закономерности и связи! В демократическом обществе только небольшая группа людей отличается от всех других, поскольку она может принимать решения, применимые ко всему обществу или частным лицам. Это народные избранники – законодатели, а также судебная и исполнительная власти. Нет смысла говорить, что это челядь при дворе барина или печень и кишечник в организме, поскольку такие аналогии могут быть совершенно неверны.
Демократия – это торжество искренней лжи. Политики, народные избранники – именно такие лжецы. Они лгут не ради выгоды, а в силу долга, бремя которого они приняли одновременно с другими обязанностями политика – служить электорату и всему обществу в целом. В демократическом обществе политик обязательно должен быть безупречным, честнейшим, без капли личного эгоизма, иначе оппоненты быстро дискредитируют «нормального, грешного, здорового» человека. Все, кто обслуживает политиков, – мошенники. С этой мыслью сложно спорить, поскольку если политик – искренний лжец, а политика – власть, кто будет обслуживать лжеца и при этом избегать всякой возможности воспользоваться его полномочиями?
Главное отличие демократии от всех других политических систем заключается в том, что демократия – это система всеобщей свободной безнаказанной лжи. В демократическом обществе человек свободен; претензии к нему могут предъявлять только следственные органы с согласия прокуратуры. Это общество, управляемое «безгрешными» лжецами, которых финансируют воры, однако раскрыть ложь и поймать последних практически невозможно. А не пойман – не вор. Это идеальный мир, который можно разрушить только торжеством какой-то определенной специфической формы лжи. Такую ложь трудно придумать. Видимо, требуется применение непродуктивных и недолговечных репрессивных национал-социалистических или социал-демократических идеологий. Поэтому демократия – самая устойчивая форма организации общества. Первичные формы демократии были неустойчивыми. Афинская, в сущности, не аристократическая, а деревенская демократия, – это тирания трех тысяч соотечественников, которые знают друг друга по именам. В аристократическом обществе только слуги знают всех господ. В демократическом обществе большинство не знают в лицо своих демократических избранников, не интересуются их личной судьбой, их характерами, привычками. Это нормально. Демократия должна быть анонимной. В этом ее грех, некоторое распутство, свобода беззакония, но и спасение. Грех в демократическом обществе – это совсем не тот грех, который бывает в тоталитарном, монархическом, анархическом, иерархическом обществе. Это личная точка зрения самого согрешившего, высшее достижение разделения властей: судебной, исполнительной, законодательной. Теперь человек осуждает сам себя без присяжных заседателей, без прокурора, без адвокатов, без органов следствия, без репортеров, этой четвертой власти, и даже без пятой власти, духовной власти церкви и культуры – без исповеди, покаяния и прощения. Теперь каждый грешник – это все в одном субъекте: и прокуратура, и следствие, и законодатель, и батюшка, и адвокат, и палач. Казалось бы, что демократия – самое совершенное общество, поскольку человек сам должен решать главный вопрос своей жизни: «ГРЕШЕН ИЛИ НЕТ?» Но все хорошее, что было сказано о демократии до этого, видимо, в этот момент заканчивается. Хорошее становится плохим.
Система искренней лжи накладывает минимальные моральные обязательства. Главный грех – это думать о грехе, потому что, если думаешь о нем, не делаешь ничего хорошего, а только разрушаешь механизмы функционирования системы. Каждый человек в первую очередь должен заботиться о самом себе, чтобы освободить от этой обязанности государство. Кроме того, человек должен делать что-то хорошее в этом мире.
Естественное кровосмешение религий – это не кровосмесительный грех
