Раскланявшись после шоутайма, я спустилась со сцены. И едва перевела дыхание, как ко мне подошел тот же водитель, и мы направились к выходу. Когда я проходила мимо папы, он со странным хохотком крикнул мне «браво» и похлопал в ладоши. Я озадачилась: «Похвалы здесь больше или иронии?». Шустро маленькими шажками нас догоняли кукольные филиппинцы. Представившись, они объяснили, что нам предстоит всё повторить ещё в двух клубах. Это было куда лучше, чем сидеть с каким-нибудь незнакомым пьяным человеком и умирать от ужаса, что в следующие бесконечно длинные три минуты он спросит тебя о чем-нибудь, а ты ответишь: «Нихонго вакаримасен», и он с насмешкой махнет на тебя рукой.
Волной безнадежности меня обдало, когда меня вернули в клуб.
– Ну что? – крикнула мне Ольга с мест для хостесс.
– Я пела, у меня до сих пор коленки трясутся.
– Ух ты! Может, будешь певицей.
– Вряд ли. Певица у них уже есть. Когда она спела, то тоже села за столик к гостям. Все женщины у них должны работать хостесс. Все.
Гостей было много. За дальним столиком я снова узнала ту же филиппинку со своим старым мужем. Днем она была с молодым красивым любовником и светилась от счастья, теперь, подавленная и грустная, сидела со старым самодуром. Я кивком поздоровалась с ней, и мы многозначительно посмотрели друг на дружку, как заговорщики.
– Почему так страшно работать? – спросила я у Ольги.
– Потому что мы не знаем языка.
– Когда же эта работа перестанет быть кошмаром?
– Когда заговорим по-японски.
– Господи, но мы ведь нескоро заговорим!
– Значит, нескоро перестанем бояться.
Возле меня села молоденькая филиппиночка, которая приехала в клуб всего на месяц раньше нас.
– Послушай, Терри, ты здесь уже месяц, тебе не страшно работать? – спросила я.
Она невесело улыбнулась:
– Конечно, страшно. Очень страшно.
– Разве?! Но по тебе не видно, когда ты в работе.
– Но мне на самом деле очень страшно.
– Почему? Ведь ты уже немного понимаешь по-японски.
Она горько вздохнула:
– Клиенты пытаются трогать, а я не хочу этого.
– О чем ты болтаешь с филиппинками? – подключилась Ольга, – Почему они все хорошо говорят по-английски?
– Слушай, правда, почему они все знают английский? – задумалась я, – Видишь, она отлично говорит по-английски, каждый день учит японский. А работать все равно боится. Потому что ей тошно.
– Тошно ублажать этих?
– Да. Она же не может запретить гостю распускать руки и в то же время играть на его вожделении. А нужно балансировать посередине. Мы должны научиться манипулировать ими, чтобы они не манипулировали нами.
– Размечталась, – со скепсисом хмыкнула Оля, – Это невозможно.
Открылась дверь.
– Ираша имасе-е! – запел Куя.
– Ираша имасе-е! – нараспев подхватили и мы.
И снова нас обдало ужасом и необъяснимым чувством гадливости.
– Быстро, быстро! Работать, – торопил приказным жестом Куя.
– Что там вякает этот абориген? Идти работать клоунами для тех стариков? – злилась Ольга.
– Нам обеим идти к ним? – спрашивала я его.
– Да, да! – кивал он.
– Слава богу, – вздохнули мы с облегчением.
Это были двое пожилых мужчин. Один из них по-английски предложил мне сесть возле него.
– Вы говорите по-английски? – обрадовалась я и пожала его руку своей трясущейся рукой.
– Да, немного, – сказал он, широко улыбаясь.
На что я, почему-то, глупо повторила раз пять, что не знаю японского.
– Меня зовут Митсунорисан, – сказал он и ткнул себе в нос.
– А меня зовут Катя. Простите, что у меня с носом? Мне уже говорили про нос, – сказала я.
Любая тема, попавшаяся под руку, была возможностью заполнить напряженную паузу, которая часто возникает во время знакомства даже у опытных хостесс. В данном случае подходящей оказалась тема «носа». Я удивленно таращила глаза и хохотала без повода. Бросив взгляд на Ольгу, я увидела у неё такое же глупое выражение лица с фальшивой улыбкой в тридцать два зуба. Мы старательно изображали беспочвенное веселье пустышек. Словом, мы играли в дур.
Гость удивился:
– У вас всё нормально с носом. Красивый нос, – сказал он и потрогал свой нос на всякий случай.
– О-о, спасибо! Но вы только что ткнули себе в нос.
– Я-я? – удивился он и снова ткнул себе в нос.
Я уставилась на его нос. Он поймал мой взгляд:
– А-а! Нос! Да! – сказал он и, рассмеявшись, пояснил:
– Я! Я!
– Я – нос?! Я это душа, сердце. Я! – произнесла я со значением и указала себе в область грудины, – Ольга! Когда они говорят о себе, то тычут себе в нос! – сказала я.
– Правда? А то я думала, что они все говорят про мой большой нос. Я уже комплексовать стала, – сказала она.
– Что? – спросил Митсунорисан.
– Мы обе думали, что все гости говорят про наши большие носы! – перевела я Ольгу.
После чего Митсунори перевел мой перевод своему другу. Так мы играли в поломанный телефон до того момента, пока гости не заказали себе и нам пиво. Тогда все стало проще. Под воздействием алкоголя реальность стала выглядеть удобоваримой, и языковой барьер почти перестал быть таким уж ощутимым даже для Оли. Она совсем не знала английского, но после пива неожиданно для себя обнаружила школьные резервы в своих хитрых закоулках мозга. Гость её тоже едва ли владел английским, но зато активно жестикулировал, и теперь этого было достаточно. Мой гость широко улыбался и, осторожно поглаживая меня по руке, заискивающе заглядывал мне в глаза. Я же напряженно улыбалась в ответ и нервно потирала колени. У меня сильно потели руки от волнения. Я страшно боялась обнаружить это и безуспешно сушила ладони о колени.
Потом гость поднялся и отправился в направлении туалета. Ко мне подошел Куя и всучил полотенце. Его недовольный взгляд говорил о том, что мне следовало самой взять полотенце в кухне. «Иди за гостем», – показывал он мне глазами. «Ненавижу тебя, Абориген», – злилась я на Кую и плелась к туалету. Поскольку он контролировал нашу работу, выходило так, будто законы клубов были его идеей.
Вернувшись, Митсунори попросил меня спеть по-русски. Я растерялась, стала отнекиваться, но после второго стакана пива согласилась.
– Вот, вот русская песня, которую очень любят все японцы! – сказал он, указывая мне на номер песни в каталоге.
Зазвучала фонограмма, и я узнала «Миллион алых роз».
– О, вряд ли я помню, – сказала я неуверенно.
– Помнишь, помнишь, – отвечал мне гость с той же улыбкой.
– Жил-был художник один,
– обречённо запела я, понимая, что дальше слов не знаю, —
Много он песен любил
И как-то в свой юбилей
Выбросил он всех чертей.
Ольга покатилась со смеху. Я под столом наступила ей на ногу и продолжила:
Зря вы заставили петь
Я ведь не знаю слова
И вот однажды из дней
Я вас покину, друзья
«Господи, какой ужас, какой ужас! Что делать?» – кипели мои мозги.
– У-у! Браво! – повизгивая, кричал Митсунори и на мое счастье в экстазе выхватил у меня микрофон и дальше запел по-японски.
Я взглянула на часы. Прошло меньше часа. Время было резиновым в стенах клуба. «Да что же это, – думала я, – столько сил уходит на роль дуры, на этот вымученный смех, а в результате нет конца этой проклятой работе. Неужели так будет каждый день?».
Измученные и отупевшие, мы молча выкатились из машины, молча ехали домой в лифте, молча ложились спать.
– Как медленно идет время… – засыпая, сказала Оля.
IX
Когда закончилась наша первая рабочая неделя, мы, озадаченно уставившись в календарь, пытались понять, как всего семь дней могли растянуться в бесконечность. Чего только мы не пережили за это время. Каких только людей не перевидали.
Это и вечно пьяный улыбчивый гость, который во время пения на каждом слове кланялся так низко, что несколько раз не на шутку ударился лбом о пол. Видимо, память о феодальном прошлом пробуждалась в его генах после принятия изрядного количества спиртного.
Это и наивный трогательный Ольгин гость Такеши. Его очень влекло к ней, но он всегда держался скромно и застенчиво.
– Не трогай меня! – сказал он важно.
– А я и не трогаю, – сказала ошарашенная Ольга.
– Всё равно не трогай! – отвечал он с сожалением, что она не трогает его.
Это и добродушный гость опытной филиппинки Алекс. С рыком исполняя под караоке свои любимые рок-н-рольные песни, он непременно в качестве музыкального сопровождения использовал гитару – руку Алекс. Самозабвенно играя на воображаемых гитарных струнах, он дергал её несчастную руку туда-сюда и со страшной силой тряс головой в такт. Алекс так привыкла к этой многолетней гитарной игре, что умудрялась вообще забывать о руке на протяжении всего того времени, сколько с ней был гость. Она ела, пила, общалась с другими хостесс. В общем, её рука почти не имела к ней отношения.
Это и смешной пузатый старикашка, как из комедийного кино, выряженный в костюм ковбоя, с волосами, обильно намазанными гелем и уложенными буклями. Так что Оля, увидев его, крикнула в ужасе:
– Боже, это как надо так мудреть с годами, чтобы до такой степени отупеть к старости!
Это и артист во фраке, который трезвым был таким шутливым и забавным, что все хостесс умирали со смеху от его рассказов. Но когда он напился, то неожиданно достал из своего дипломата вырезанную из газеты то ли репку, то ли свёклу, и стал танцевать с ней, жарко прижимая к своей груди.
Это и трогательный дядечка, который всегда будто смущался того, что традиции требуют провожать гостя со словами благодарности. Поэтому, всякий раз, когда он отправлялся домой, то делал вид, что боится пройти мимо сидящих на диванах хостесс, и мечется, ломает голову, как бы проскочить к выходу незаметно. Тогда мы изображали увлечённую болтовню между собой, а гостя как будто не замечали. Он сразу становился немного приунывшим, направлялся к дверям медленной семенящей походкой, и когда уже почти достигал нас, мы дружно подскакивали с мест и кричали дикими голосами: «Домо аригато гозаимащита-а-а-а!». Дядя пулей с хохотом выскакивал на улицу.
Это и перуанец, торговец наркотиками, необычайно похожий на Рикки Мартина, красивая внешность которого, почему-то, внушала нам уверенность в том, что он умен. А на самом деле там сквозила безнадежная тупость.
Это и двое молодых гомосексуалистов, которые говорили:
– Мы любим друг друга, и нам больше никто не нужен. Вы красивые, но мы вас не хотим.
– А мы себя и не предлагаем, – отвечали мы с Ольгой.
– Но даже если бы и предлагали, то мы не стали бы спать с вами. Потому что мы именно гомосексуалисты, а не бисексуалы! – гордо подчеркивали они, – Вам интересно посмотреть, какой у него большой член?
– Да нет, мы в России уже видели члены.
– Таких не видели, – настаивал гей постарше и, разувшись, стал мять ступней в паху у своего молодого любовника. Достоинства того явно стали вырисовываться, и он в этом месте натянул брюки посильнее, чтобы доставить нам радость оценить его размеры.
– Нет, ничего особенного, – сказала Оля, – в России и побольше видали.
Это и неандерталец с вытаращенными бессмысленными глазами, облизывающий свои порочные мясистые губы, который повторял многократно, что хочет меня поцеловать. На что я отвечала, что лесбиянка, и поцелуев мужчин не терплю.
Это и целая свора сотрудников, которые принялись меня разглядывать, как лошадь на рынке, начиная с волос и заканчивая размером ноги. Они разгребали мне волосы в пробор, чтобы увидеть, на самом ли деле у меня русые волосы, а не чёрные выкрашенные. Они рассматривали мои ресницы, щипали за нос, пытались потрогать губы. Это было нагло и бесцеремонно. «Сейчас бы врезать с размаху по твоей поганой роже», – думала я и ловила себя на том, что от злости сжимаю зубы. Опомнившись, я силилась изобразить улыбку, а вместо улыбки получался оскал.
Это и премерзкий олух с комариной внешностью, сосущий свои комариные пальцы. Он говорил с ухмылкой, не вынимая пальцев изо рта:
– А где твоя грудь? Русские все грудастые.
