Мотнул головой и резко соскочил на пол. Только сейчас заметил, что низ у него голый. Затравленно поискал глазами одежду – не нашёл. Лихорадочно задумался, потом схватил простынь, которой был укрыт, обмотался и завязал её на поясе. Несмотря на тяжесть в теле и голове, стремительно вышел вон. Почему так быстро покинул больницу, ничего не выяснив?… Объяснить не мог. Он знал только одно – нужно быстрее домой! На душе было муторно, но тело приходило в норму. Ноги передвигались быстро и легко.
Глава 2
В окно проникли первые лучи солнца. Они робко, но настойчиво ощупали сначала подоконник, затем перекинулись на стол, распластались полосами на полу и потянулись к кровати. Вечерний сумрак от такого повального нашествия света прощально моргнул пылинками, повисшими в воздухе, и плавно растворился.
Алексей давно лежал с открытыми глазами. Он прислушивался к себе и по-особенному, с необычным трепетом наблюдал за солнечными шалостями. В душе растворялся лёд, и наплывало тепло. Он с удивлением отметил, что голова ясная, а крот исчез окончательно. Откинул одеяло и в который раз внимательно осмотрел ноги. Поднял их вверх, энергично согнул и разогнул, размашисто помахал. “Поразительно! – мелькнула восторженная мысль. – У меня были худые, невзрачные костяшки, а теперь…” Он вновь стал перебирать в памяти всё по деталям, что делал вчера. После того, как шагнул навстречу набирающему скорость “чудовищу”, вспомнил себя только на операционном столе. “Что же случилось в этом промежутке? – сверлил буравчик. – Мне кажется, будто я далеко не тот, который собирался покончить с жизнью. Сейчас, скорее, наоборот… И ноги?…”
Он глубоко вздохнул и резво, упруго соскочил с кровати. В ванной внимательно разглядел лицо. Шишка уменьшилась, царапины и ссадины потемнели и разгладились, явно собираясь заживать. “Морда – моя! Тот же кривой нос”, – весело подмигнул он и открыл кран. Умывался с особенным удовольствием. Его существо наполнялось предощущением нового. Казалось, что жизнь теперь уж точно изменится. Возможно и к лучшему. “Раз выжил, значит, кто-то не захотел, чтобы я покидал этот порочный мир. И в церковь бы надо сходить. Помнится, мама, в критически моменты всегда вспоминала Бога, не ленилась посетить святой храм и поставить свечку за… здравие, по-моему…”.
Кусок чёрствого хлеба и кипяток – даже такому, более чем скудному, завтраку Алексей радовался как ребёнок. В голове уже складывался план, как и где устроиться на работу. Дожёвывая хлеб, он достал из стопки бумаг ещё нестарый номер районной рекламной газетки, нашёл колонку “Работа” и пробежался по ней глазами.
…Менеджеры, риэлтеры, дилеры… Профессии – названия многих из них Алексей вообще не знал – мелькали затейливым калейдоскопом. Но, вот, попалось знакомое – “разнорабочий на стройку”.
Толпа людей разных возрастов, начиная от девочки-дошкольницы и заканчивая сухопарым стариком, грозно и негодующе гудела за дощатым забором. Внутри же ограждения деловито махал железным ковшом экскаватор, сновали рабочие, покрикивал прораб – рылся котлован под будущую “высотку еврокласса”. Вдоль забора, с внутренней стороны, расположилась и хмуро переминалась с ноги на ногу охрана, одетая в броскую защитную форму. Выделялся двухметрового роста, непомерно широкоплечий парняга. Он натужно жевал жвачку и постоянно надувал щёки, отчего напоминал откормленного бычка, или породистого хряка-производителя. Однако светило солнце, вился лёгкий ветерок между панельными домами, окружающими строительную площадку. Деревья качались натужно и важно.
Алексей, в числе других рабочих, широкой лопатой подчищал траншею от остатков земли. Одет был в синюю форменную одежду, сидевшую на нём мешковато. Прислушиваясь к гомону людей за забором, он чувствовал смутную тревогу.
Собравшийся народ протестовал против “незаконного” строительства, которое с ними, жителями близлежащих домов, никто не согласовал. А ведь стройка затевалась на месте старого сквера и детской площадки.
– Прекратите беззаконие!
– Долой мэра Маковецкого!
– Народ не потерпит!…
Крики и шум нарастали. Кто-то начал бить по забору, через него уже полетели камешки (пока мелкие), послышался плач ребёнка… Охрана заволновалась. Суета за забором усилилась, и вдруг понеслось русское:
– Э–эй ухнем! Ещё раз, ещё разик…
Раздался сильный удар! Пулемётной очередью пронёсся треск ломающихся досок, противный скрежет гнущихся, вылетающих из дерева гвоздей и секция забора с грохотом упала внутрь, образовав пыльное облако. Охранники едва успели отскочить. А в образовавшуюся широкую брешь хлынули передовые части воинственной толпы. Между ними и охраной сразу же завязалась потасовка.
Работа прекратилась, экскаватор вопросительно застыл с поднятым ковшом, а рабочие превратились в зрителей трагико-комического спектакля. Алексей растеряно смотрел, как мелькали разгорячённые лица, поднятые кулаки, неслась матерщина и терялись всякие нормы поведения и приличия. Так, “быкообразный” бесцеремонно, как пушинку, отбросил молодого парня на кучу мусора и схватил за волосы пожилую женщину, которая выделялась повышенной активностью: успела дать пощёчину одному из охранников. Женщина взвизгнула и ужом завертелась под рукой двухметрового. Тот возился недолго: оттащил её за забор, отшвырнул в сторону и принялся за мальчишку, который звонко выкрикивал подстрекательские лозунги, типа:
– Бей их, жаб пятнистых! Знай наших! Дядя Клим, поберегись!
Охранник схватил пацана за шиворот и приподнял. Ворот рубашки перехватил озорнику горло и он, замахав руками и ногами, сначала зашипел, потом стал белеть…
– Что он делает? – невольно вырвалось у Алексея.
Он оглянулся по сторонам, ища поддержки. Рабочие же непринуждённо переговаривались и довольно азартно комментировали происходящее. Алексей ещё раз взглянул на болтающегося в могучей руке синеющего ребёнка и опрометью кинулся к нему.
– Ты что творишь, бугор? – успел прокричать он, и неожиданно для себя резко ударил “бычка” ногой ниже пояса.
Тот открыл рот, выпустил свою жертву и, глотая воздух, свирепо прохрипел:
– Охренел, что ли?…
Потом натужно выдохнул и натренированным, молниеносным движением пудового кулака ударил Алексея в лицо. Последнее, что услышал и почувствовал невезучий парень падая, это хряск костей и солёный привкус крови. Потом звуки утихли, и опустилась тьма…
Очнулся в больничной палате…
Запахи лекарств неприятно щекотали в носу. Слегка шумело в голове, но, в целом, самочувствие было как после глубокого спокойного сна. Однако что это? Средняя часть лица, вместе с носом, была забинтована! Алексей машинально ощупал повязку. Удивительно – никакой боли не испытывал. “Всыпал, видать, мне бычок недорезанный по полной программе. Обработал физиономию основательно”, – со злостью подумал Алексей, отбросил одеяло и сел. Кровать, стоявшая напротив, была пуста. В целом, больничная палата производила приятное впечатление: чистота, опрятность и белизна постелей. На окнах свежие занавески, в углу цветок на подставке.
Пока он озирался и собирался с мыслями, открылась дверь и вошли двое: среднего роста мужчина в синем халате и девушка в золотистых очках, с томным предупредительным взглядом, вся в белоснежном коротком одеянии.
– Очнулся, дорогой? – нейтральным тоном спросил мужчина, пристально вглядываясь в больного. – Как наше личико? Голова? Не болят?
Он проворно уселся рядом, взял руку Алексея и привычно нащупал пульс. Девушка открыла блокнот, достала ручку и изготовилась записывать.
– Пока не чувствую… А что у меня с лицом? – тревожно взглянул на врача Алексей.
– О-о! Если вы не ощущаете боли, то остаётся только удивляться. У вас, дорогуша, сломан нос. И не просто сломан, раскрошен начисто – я имею ввиду, прежде всего костную часть. От мягких тканей тоже остались одни ошметки. Но с ними-то ладно, а вот косточки, хрящи… Придётся долго повозиться, чтобы привести этот носик в более-менее приемлемый вид. Так-то, дорогуша…
– Так серьёзно?
– Сейчас убедитесь в этом сами. Медсестра Тося Михайловна, – врач с полуулыбкой взглянул на девушку, – отведёт аас на перевязку. Там и полюбуетесь. Но отчаиваться не стоит. Главное, мозг цел – так, небольшое сотрясение. А нос мы поправим… вскорости. Хотя и не просто это: предстоит не одна операция. – Врач поднялся и дружески похлопал Алексея по плечу.
В перевязочном кабинете хозяйничала другая медсестра, женщина пожилого возраста, а Тося Михайловна почтительно осталась в стороне.
Кусочки марли, пропитанные лекарствами, аккуратно, осторожно отделялись от лица Алексея. Медсестра настолько профессионально делала своё дело, что парень ни то что боли, прикосновений не ощущал. Вдруг она вскрикнула и вновь приложила к лицу последний кусочек повязки:
– Не больно? – с тревогой спросила она.
– Абсолютно, – улыбнулся Алексей и даже сделал женщине комплимент. – У вас колдовские руки…
Она опять с особой тщательностью отделила тампон и растерянно стала переводить взгляд то на лицо больного, то на свою руку, в которой выделялся красноватый предмет, напоминающий остаток носа! На лице же парня красовался вымазанный в красно-коричневую смесь вполне целый и достаточно симпатичный – нос!
Тося Михайловна, блеснув стёклами очков, подошла поближе и тоже внимательно уставилась на лицо Алексея. Потом медсёстры синхронно пожали плечами, переглянулись и замерли в полном недоумении… Парень попробовал лицо руками, осторожно прошёлся по носу и передёрнулся в нервном ознобе. Виновато-радостно улыбнулся и заморгал глазами.
Наконец, из напряжённого молчания первой вышла пожилая. Она с негодованием высказалась:
– Вы что же, молодой человек, морочите нам головы! Это что за бутафория? – Она повертела остатком носа и с силой кинула его в мусорный тазик. – Так можно человека до инфаркта довести. Нехорошо…
Алексей же по-прежнему моргал глазами, трогал свой нос и не знал, что ответить.
– Веди его к лечащему! – строго сказала пожилая и, отвернувшись, подчёркнуто аккуратно занялась своими делами.
Тося Михайловна побледнела, поджала губки и повела Алексея к врачу.
Тот сомневался недолго и принял парня за другого больного.
– Что вы меня за дурака держите! – накинулся он на Тосю Михайловну. – Это другой человек! Куда подевался тот… как его…
– Былин, – покрывшись красными пятнами, еле слышным голосом напомнила медсестра.
– Так найдите его! Нам ещё не хватало беглых или украденных! А этого… – врач словно споткнулся. – Хоть милицию вызывай… Вот напасть.
– Не надо, – ожил Алексей. – Очевидно, произошло недоразумение. Я… у меня просто нос остался целым, а то… были другие… другое повреждение.
– К-какое другое! – опять закипятился хирург. – Я лично вытаскивал осколки и остатки этого… как его…
Лицо у врача покраснело, глаза затуманились. Стало видно, что человеку дурно. Тося Михайловна правильно оценила ситуацию и подставила начальнику стул. Затем подала стакан воды. Мужчина уселся, сделал глоток. Вновь внимательно посмотрел на Алексея, на его нос, и обречённо помотал головой:
– Это другой человек. Как вы оказались у нас в больнице и с какой целью? – решительно набросился он на бедного парня.
Алексей уже не сомневался, что произошло недоразумение. Ему стало не по себе: получается, он ввёл в заблуждение ответственного человека, хирурга. Оторвал его от нужной людям работы. К тому же это попахивает неприятностями: милиция, штраф, а то и суд.
– Я виноват перед вами… – решил покаяться пациент. – Позвольте мне реабилитироваться.
– К-как это? – возмущённо выкрикнул врач. – Что за шутки? Что вы себе позволяете?… Да я…
– Дайте мне одежду, и я схожу за тем, как его… Былиным.
– Ну, вот, пожалуйста! – всплеснул руками и нервно вскрикнул хирург и тут же пристально, с укором взглянул на уже красную Тосю Михайловну. – Я же сразу сказал… – И снова обернулся к Алексею. – За вашу неуместную проделку аы ответите. А сейчас идите и… прекращайте… и приведите…
Он был так возмущён, так обозлён, что терял нужные слова и нить размышлений. Алексей не стал дожидаться окончания словесной тирады, кивнул медсестре и выскочил из кабинета.
Улица встретила тем особым шумом и суетой, которые часто вселяют оптимизм, особенно после долгой болезни или тягостного несчастья: жизнь вокруг кипит, несмотря ни на что; ускоряясь, она бессмертная бежит вперёд. Поглядывая на людей, на автомобили, деревья, голубизну неба, Алексей испытывал необъяснимый подъём, даже вдохновение! “Что за чёртовщина? – периодически трогая кос, ощущая лёгкость и упругость ног, думал он. – Такое впечатление, что после травм, части моего тела сами заживают и обновляются. Ну и дела… Что бы это значило? Однако приятно…”
Среди высоких тополей увидел летнее кафе с аккуратными столиками. Кое-где сидели посетители и за разговорами, разной степени интенсивности и эмоциональности, потягивали пиво. “Надо бы подкрепиться”, – кольнуло в левой стороне живота, и Алексей полез в карман. Нашёл смятую денежную бумажку и удовлетворённо кивнул головой.
Столик выбрал в углу под высоченным, с неестественно изумрудными листьями, тополем. “Красавец!” про себя отметил Алексей и с умилением оглядел гордое дерево. Его лирические мысли прервал шустрый мальчишка-официант, который услужливо подал клиенту меню, и застыл в ожидании заказа. Меню в кафе разнообразием, в смысле утоления голода, не блистало, но подкрепиться, хотя бы “заморским” хот-догом и крепким кофе, оказалось возможным. Мальчик проворно обслужил Алексея и, откланявшись, удалился.
Еда показалась такой вкусной, что парень, наслаждаясь сочетанием горчицы, сосиски и суховатой булки, разомлел и вновь погрузился в анализ того, что с ним случилось за последние дни…
– Убей меня Бог, но мы с вами где-то встречались? Такой классический профиль лица я, как художник от роду своего, запамятовать не мог!
С такой горячей речью за столик Алексея, не спрашивая разрешения, уверенно садился странный тип. Впрочем, он вполне соответствовал устоявшемуся облику людей, занятых художественным творчеством: лохматая шевелюра, густая борода с усами и необычайно блестящие большие глаза. Одет был в полинялый джинсовый костюм.
– Намедни я начал малевать одного ханурика, нового толстозадого, с такой мордой!… Что просто соскучился по нормальным извилинам и бугоркам, – усаживаясь поудобнее, продолжал изливаться потоком слов незнакомец.
Алексей даже жевать перестал, и с интересом выслушивал творческого человека. В нём было что-то такое, неожиданное, незнакомое до сих пор, ярко экстравагантное, что вызывало симпатию, несмотря на нагловатость поведения.
– Христофор Лопушкин! – располагающе улыбнулся оригинал и протянул Алексею руку.
– Былин… Алексей…
– Друзья, да и враги немногочисленные, кличут меня Христей Лопухом. Наверное, потому что уши у меня… – он потешно похлопал по кончикам ушей и продолжил: – И в Христа верую… иногда, когда сдохнуть хочется. – Тут Христя посерьёзнел.
Так они и познакомились, два человека, абсолютно разных и по складу ума, и по духовным наклонностям, но одинаковых в чём-то существенном. Возможно, в непредсказуемых поворотах судьбы…
Глава 3
Христя так комично заказывал пиво, что Алексей, наконец, улыбнулся и заговорил:
– Давно не сталкивался с представителями богемы. И, надо сказать, буду рад продолжению знакомства. В моей жизни, особенно в последнее время, явно не хватает такой непринуждённой, разухабисто-ироничной нотки.
– Вот-вот, – глотнув пива и облизнув кончики усов, озорно подмигнул художник, – в моей жизни, как ни странно, не хватает серьёзности. Всё идёт сикось-накось. Ирония аж брызжет! Бьёт по морде, а иногда и по заднице. Впрочем, поскольку я мыслю, значит, ещё существую… – философски высказался Христя и неожиданно задумался, не отрываясь от бокала.
Беседа затянулась. Они уже пили за счёт Лопушкина и не могли остановиться. По ходу выяснилась странная манера Христи вставлять в свою речь архаизмы. Оказалось, был у художника период, когда он увлёкся писанием икон.
– А тут без особого религиозного вдохновения не обойтись, – пояснял Христя. – Пришлось по церквям походить и к божьей литературе приобщиться. Библию осилил! – не без гордости высказался он. – Но чего-то мне не хватило… Пришлось оставить духовное занятие. А, вот, словечки приютились у меня, как ласточки в гнёздах под крышей. Даже не замечаю, как вылетают.
Откровения нового знакомого подействовали неожиданным образом на Алексея: на него нахлынули воспоминания. Опьяневший, взволнованный, он неосознанно приоткрыл своё: рассказал о безнадёжной фанатичной любви к Энн Уотсон.
– Фанатизм – это болячка, которая поражает людей с недостатком чувства настоящей красоты и банального юмора, не в обиду будет сказано, – отставил недопитый бокал и откинулся на стуле Христя. – В основном, сие есть напасть молодёжного толка. Но она излечивается просто: нужно только хорошенько пообщаться с бабёнками, особенно нашего, я имею в виду высокоинтеллектуального, круга.
– Я тебе верю, – печально усмехнулся Алексей. – Начнём прямо сейчас? У меня уйма времени, поскольку я снова безработный. Идти на стройку, на которой бьют и ломают кости, не очень-то и хочется.
– Естественно! Зачем тебе, с твоими задатками классической натуры, гнить среди пыли и грязи, вонючей земной и чисто людской, гнилой. Айда ко мне! В моей творческой берлоге сегодня большой сбор толковых и беспутных, гениальных и потерянных. В общем, весь цвет того, что ты обозвал богемой, а я бы ещё приписал – провинциальной. До столичной нам далековато.
Небо украсилось высокими перистыми, как россыпи гигантского пуха, облаками, и солнце умерило свой летний пыл, когда новые друзья покинули кафе.
Мастерская Лопуха Христи находилась в невзрачной пристройке к монументальному, сделанному из шлакоблока, частному дому на окраине города. Проживали и хозяйничали они вдвоём со стареньким отчимом (мать погибла два года назад во время аварии на металлургическом заводе, где работала инженером). Отчим – заслуженный пенсионер, передовик-металлург – был чрезвычайно увлечённым человеком. А увлекался представитель “передового класса” чтением книг фантастического жанра. Он так погрузился в вымышленный мир, так предался новым страстям и мыслям, что стал неадекватен. Отчего пасынок регулярно помещал “папашу Герасима” на лечение и отдых в психиатрическую лечебницу, расположенную в этом же районе. В данный момент отчим отсутствовал по выше указанной причине – отвлекался от фантастического чтива в “тихом” заведении.
В доме было пять комнат, то есть пространства для разгульных мероприятий хватало. Широкая натура Лопушкина и его повышенная коммуникабельность были востребованы сполна: у него в доме постоянно кто-либо проживал из друзей и знакомых. В данный момент их встретила привлекательная особа в коротеньком потрёпанном халате, с чудными тёмными глазами и копной жгуче-чёрных волос, которую можно было назвать причёской при наличии очень хорошего воображения.
– Леся! – широким театральным жестом, с почтительным выражением лица представил особу художник.
В ответ она мило улыбнулась и протянула худенькую ладошку. Алексей сразу отметил, что девушке шёл этот фривольный, разбойничий вид девочки-подростка.
– Рад познакомиться… – склонил голову парень.
– Когда собирается наш сброд? – непринуждённо спросил Христя, облизнув усы.
