Девушка улыбнулась и беззаботно пожала плечами:
– Ладно, потом расскажешь.
И исчезла тем же удивительным способом, что появилась. А Леша, впервые за несколько дней, незаметно для себя погрузился в размышления, далекие от собственной печальной судьбы. Он вспомнил невольный жест Яры, маленькое, но сияющее колечко на пальце, печаль в ее глазах. Выходит, кем бы ни была эта девушка, она не понаслышке знала каково это – потерять любимого человека. И от этого понимания он вдруг ощутил незримую связь между ними. Кажется, впервые он настолько сильно ощутил поддержку и сочувствие другого человека, а не поддерживал или сочувствовал сам. Это было… приятно. Пожалуй, ему даже хотелось, чтобы Яра осталась.
* * *
Яра
Мне хотелось лечь. Больше всего на свете мне хотелось сейчас лечь и закрыть, наконец, глаза. Сжимавшее грудь постоянное беспокойство отпустило, будто расслабились смертельные ледяные тиски. Мы нашли Душу.
Когда я посреди ночи подняла сотрудников агентства – Василия Борисовича и Филиппа, оба вытаращились на меня своими желто-зелеными глазами, выдававшими в них нечеловеческую природу. Такого на нашем рабочем веку еще не было. Для исполнения желаний мы могли найти все, что угодно. Хоть черта лысого, хоть волосатого. Но еще ни разу не приходилось искать собственно саму душу, чье желание предстояло исполнить. И все же, мы справились. Точнее Василий Борисович справился, как опытный… путешественник в мире смертных. Я невольно улыбнулась. Все-таки, кто бы что ни говорил, хорошая у меня команда, пусть и своеобразная.
Оказавшись снова в своей квартирке над агентством, с наслаждением завалилась на диван, раскидывая в стороны ноги и руки. Откинула голову и закрыла глаза. Теперь мне было спокойно и еще снова грустно после разговора с Лешей. Печаль затягивала меня в привычный омут со скоростью черной дыры, не давая даже шанса зависнуть на грани.
Я скучаю. Я так сильно скучаю по тебе…
– Так и не скажешь, что я воспитывала леди, – прозвучал рядом прохладный высокомерный голос.
Я приоткрыла один глаз и застонала про себя.
– Мам, я тебя люблю, но магический замок на квартиру все-таки поставлю. Не обижайся.
– Да конечно, любит она меня, – хмыкнула мама, и я, как всегда, поразилась ее способности моментально портить мне настроение. – Да и силенок у тебя на магический замок теперь не хватит. Скажи спасибо своему…
– Мам! – оборвала ее резко. Ненавижу ее дурацкую привычку ковырять раны! Тем более мои. –Тебе напомнить, что как-то давным-давно это именно ты нас свела?! – боль от воспоминаний вспыхнула и погасла. – Ты зачем здесь?
Надеюсь, после своего вступления мама не ожидала, что я буду хорошей девочкой? Я вообще давно перестала ею быть, когда поняла, что до ее планки, как ни старайся, все равно не допрыгнуть.
Мама обиженно отвернулась, посопела демонстративно, а потом снова обернулась, блестя глазами:
– Ко мне тут на днях заходил Белозар.
Я внутренне подобралась при упоминании наследника Подводного императора, но, надеюсь, мама моей реакции не заметила. На грудь словно опять гранитную плиту положили.
– Просил тебе передать, – об стекло журнального столика что-то сердито звякнуло. – Сказал, с ним ты встречаться избегаешь.
Я со вздохом села и взглянула на маленький, не больше моего мизинца, флакончик. Пузатое стеклянное брюшко обвивала шипастая дикая роза, выполненная искусным ювелиром из черненого серебра. Можно было легко рассмотреть прожилки на листах и крошечные иголочки. Внутри, казалось, заточен жидкий свет. Сверкающий, тягучий.
– Это что? – решила уточнить я на всякий случай, хотя приблизительно догадывалась, что может быть внутри этого зачарованного сосуда.
– Забвение.
Я снова вздохнула. Да уж, какие только диковинки не были доступны блистательному принцу. Забвение? Вот так просто?
– Забавное решение. Хотите, чтобы я забыла все, вплоть до собственного имени? – спросила с сомнением и с нескрываемым сарказмом добавила – И вас обоих заодно. То-то будет радость.
– Ничего, я не гордая, напомню, – парировала мама. Я хмыкнула – с нее станется. –Думаю, Белозар просто хочет уравнять свои шансы, – пропела она. – Твой-то забыл тебя и живет замечательно! И, кстати, Белозар рассказал мне еще кое-что любопытное.
Мама сделала многозначительную паузу, ожидая моей реакции, но мне настолько не нравился этот разговор, этот пузырек с Забвением, и вообще я так устала, что не смогла выжать и капли эмоций. Поняв, что сегодня ее уловки летят в трубу, она сменила тактику. С мурлыкающей на жесткую.
– Он рассказал мне, что ты сделала, – в голосе мамы послышался звон стали. – О чувствах этого… – она снова проглотила ругательное слово под моим предупреждающим взглядом, – …позаботилась, дура добросердечная, а сама?! Занимаешься непонятно чем, непонятно с кем, живешь как попало!
– Я нормально живу, – ну все, наконец-то, разговор повернул в наше обычное русло: мама раздражается, кричит, а я защищаюсь. Захлопываю все эмоции на замок и просто жду, когда же утихнет эта незваная буря в моем доме. На ругань и споры у меня нет сил.
– Ну да. Просто прекрасно! Бегаешь днями и ночами, удовлетворяешь желания смертных. Позорище, хуже не придумаешь! Тебе что тут, медом намазано?! Я думала, ну ладно, отбудет срок и заживет нормальной жизнью! А ты вообще взяла и осталась в этой дыре! Тебе хоть зарплату-то платят?!
Мама замолчала, скрипнув зубами от невысказанного возмущения.
– Я тебя не узнаю, Ярослава, – сказала она после долгой паузы. –Ты сама себя потеряла, и я, кажется, тебя теряю! Хватит, пожалуйста! Остановись! Забудь уже о нем и иди дальше!
Мы снова замолчали. Тут мама наклонилась, подхватила пузырек с Забвением и, завернув его в мою ладонь, проговорила тихо:
– Яра, у меня сердце разрывается, когда я вижу, что мой ребенок живет так. Ребенок, у которого было такое блестящее будущее. Ты сама губишь себя, а я больше не хочу на это смотреть.
– Мам…
– Нет, послушай. Мне тошно смотреть, как ты якшаешься здесь, в этой дыре, с кучкой каких-то аферистов, исполняя желания смертных, как какая-то… – Мама перевела дыхание и снова проникновенно посмотрела на меня, – я просто хочу, чтобы ты смогла жить дальше. Эта любовь… Она отравляет тебя… – в ладонь больно впились розовые шипы, обвивающие флакон с Забвением, так сильно мама стиснула мою руку. – Просто забудь все и иди дальше. Ему ведь ты помогла забыть. А это поможет тебе.
Потом мама поднялась и обернулась ко мне, готовясь сделать шаг в пустоту:
– Позови меня, как соберешься это выпить. Или я просто подолью тебе это в чай. –и исчезла.
Я с трудом разжала онемевшие пальцы, и флакон Забвения с мягким стуком приземлился на ковер. Даже не сомневаюсь, что она это сделает. Вот черт! И что, мне теперь, как параноику, всматриваться в каждый стакан с водой?!
Я снова откинулась на спинку дивана, закрыв глаза. Я не хочу забывать. Просто не могу отказаться от самого дорогого в моей жизни, пусть это и причиняет мучительную боль. Как я могу отказаться от воспоминаний о том, кто сделал меня той, кто я есть? Кого я всем сердцем люблю. Пускай я потеряла свою силу, но, как это ни забавно звучит, я стала сильнее, чем была прежде.
* * *
Сегодня. Это произойдет сегодня.
Время до рассвета Леша провел, стараясь примириться со своим настоящим, а рано утром в комнату вошла тетя с дочерью и соседкой Антониной Ивановной. Женщины принялись шустро убирать беспорядок.
– Я как грохот-то услышала ночью, испугалась, – заговорила тетка, осторожно собирая стеклянные осколки в принесенный совок.
– Еще бы! – закивала соседка. – У нас так однажды ночью шкафчик кухонный свалился с посудой. Грохоту было! Вся посуда побилась. Казалось бы, чего ему не хватило.
–
Ну, то шкафчик. А тут… – тетка многозначительно кивнула на обломки прошлой Лешиной жизни. – Я потом ночью-то подумала, что это Лешка наш может быть. Может он злится на нас.
– Ох, Свят, Свят! – забормотала Антонина Ивановна, принимаясь мелко креститься одной рукой, а другой продолжая собирать книжки в стопку.
– Да, конечно, мам! Хватит чушь нести, – сердито фыркнула двоюродная сестра, подбирая в горсть рассыпанные медали. – Пугаешь только.
– Ну, конечно, ты ж у нас самая умная! – парировала тетка. – С чего тогда именно эта полка сломалась?
– Потому что крепления сопливые, вот и все!
– Катька! – цыкнула на нее мать. – Наверное, Лешка разозлился, что мы у теть Люды его машину для тебя выпросили. Вот полку-то и опрокинул.
– Да сдалась мне его машина! – взвилась Катя. – Это тебе она больше всех покоя не давала!
– Так ему ж теперь без надобности…
– Тихо, девочки! Тихо! А-то еще дух услышит…Свят-Свят! – шикнула соседка, снова осеняя себя и всех присутствующих заодно крестным знамением.
Леша уныло хмыкнул. Да уж. Вот он уже и людей пугает, хотя пока, кажется, злым духом не стал. Наверное, Яра права: задержится еще немного и обратится в зловредного полтергейста, или станет таким же жутким, как та женщина в Сумрачном лесу. Только этого его бедной маме не хватало! Хотя, он мог бы переселиться в свою машину, чтобы тетке жизнь медом не казалась. И от этих мыслей снова хмыкнул. Надо же, как живуч человеческий дух, раз он уже пытается прогнозировать собственное будущее в качестве призрака!
На этом все веселое за день закончилось, потому что скоро проснулась мама. Заплаканная, опухшая и совершенно несчастная. Женщины окружили ее обычной суетой, а потом все собрались и поехали в прощальный зал. Леша, замирая от подступающего ужаса, последовал за ними. Ему до дрожи не хотелось видеть собственные похороны, но что-то внутри упорно не давало ему позорно спрятаться и переждать все это дома. Он должен увидеть это, должен пережить.
Сцепив зубы до скрипа, Леша вошел в небольшой зал, отделанный советской серой плиткой. Вдоль стен тянулись запылившиеся траурные венки, а посередине на подставках стоял гроб. Леша почти разглядел собственное бледное осунувшееся лицо, но тут за руку кто-то крепко схватил. Парень вздрогнул всем телом, вдруг осознав, в каком неимоверном напряжении находился все время.
– Не надо. Не смотри, – тихо проговорила вновь появившаяся из пустоты Яра. – Это очень… тяжело. Не надо.
– Я должен, – шепотом отозвался Леша. – Должен.
Зал постепенно заполнялся людьми в черном. Кто-то тихонько всхлипывал, кто-то вздыхал, и все потихоньку переговаривались:
– Молоденький такой… Вот горе-то!
– Да, хороший был пацан. Жалко.
– А тех, кто порезал его, нашли?
– Нет. Сказали, трудно будет найти. Но, вроде как, он за какую-то девушку заступился.
– А девушка-то не объявлялась? Может в полицию приходила?
– Да кто ж знает? Вроде нет.
– Боже, Боже… Бедный Лешка!
– Бедная Людмила Ивановна.
– Да, совсем одна теперь… Ужас!
– Жалко деток ни у кого из сыновей не осталось. Что за судьба такая…
Леша чувствовал, как в теле нарастает лихорадка. По спине прокатывались волны то жара, то озноба. На нетвердых ногах он прошел сквозь толпу и остановился у гроба. Сам на себя не похож. На зеленоватом бледном лбу какая-то жесткая синтетическая ленточка с позолоченными буквами, и костюм какой-то незнакомый, и галстук. Видимо, маме пришлось купить новый, хотя под белой лоснящейся простыней все равно особо не видно. На маму, сидевшую на табуретке в изголовье, Леша старался не смотреть, лишь видел, как ее дрожащая рука с простеньким обручальным колечком рассеянно поглаживает его плечо, будто утешая или укачивая.
Не выдержал, отвернулся, изо всех сил стараясь сдержать резко подступившую тошноту. Перед глазами все поплыло.
– Леша, пойдем отсюда! Черт! – Яра схватила его за предплечье и буквально выволокла на улицу, пройдя сквозь серые стены прощального зала.
– Ненавижу, – прорычал Леша, согнувшись пополам, рвано дыша и пытаясь взять себя в руки. Внутри почему-то нарастала ярость. Та самая, ослепляющая, губительная. Снова хотелось рвать и метать, кричать и орать изо всех сил. – Ненавижу это все.
Где-то над головой вздохнула Яра и похлопала его по плечу.
– Давай пока тут останемся, – сказала она, тяжело плюхаясь на высокий пыльный бордюр, толстым слоем выкрашенный в белую краску. Холодный осенний ветер трепал белоснежные гладкие волосы, постоянно отбрасывая их на лицо. Но, казалось, Яра в своем сером костюме, как и Леша, не чувствовала октябрьского холода. – Не ходи туда больше.
– Ненавижу похороны, – буркнул парень, тоже опускаясь рядом. Приступ гнева и дурноты постепенно затихал, оставляя за собой неприятную слабость и ноющую боль в груди. На месте остановившегося сердца.
– Никого еще не встречала, кому бы они нравились, – хмыкнула Яра. – Люди упорно шутят на эту тему, но результат всегда один – скорбь и слезы. Так и не знаешь, что лучше. Быть добрым и хорошим, чтобы тебя любили, но потом горевали на твоих похоронах, а потом еще долго-долго плакали, вспоминая. Или как-нибудь перебиваться всю жизнь с плохого на никакого, но потом и не причинять боль своим близким? Похоронят спокойно, да и забудут. Без всей этой боли и слез.
Леша хмыкнул в ответ. Он как-то не задумывался раньше о таких тонких материях, да и в его окружении не находилось желающих поговорить на мрачные темы. Всем позитив подавай.
Больше Яра ничего не говорила. Они просто сидели бок о бок, думая о своем, однако Леша буквально чувствовал, как между ними протягивается тонкая, крепкая нить. Такое ощущение бывает, когда встречаешь «своего» человека. Вот, вроде бы, был незнакомец, а после короткого разговора понимаешь, что это у вас всерьез и надолго. И не обязательно речь идет о романтических отношениях. Леше, правда, такие люди почти не попадались. Одним был брат, вторым – единственный школьный друг, да и тот переехал за границу. Вот и все. А теперь, кажется, вот – эта странная девушка. Или просто ему хочется дружеской поддержки, и он готов увидеть ее в любом подходящем объекте? А может смерть так меняет взгляды на жизнь?
Парень снова хмыкнул и в то же мгновение помрачнел. Тревога и страх вернулись по щелчку пальцев, стоило увидеть, как из дверей морга потянулись люди. В голове гонгом прокатилось: «выносят».
Он вскочил как раз в тот момент, когда показалась четверка крепких неопрятно одетых мужиков, несущих блестящий лакированный гроб. Яра встала рядом, встревоженно глядя на парня.
– Леш, может, не надо? – робко спросила она, но по ее лицу было заметно, что положительного ответа она и не ожидала.
Леша лишь покачал головой. Он не может уйти. Просто не может.
– Пойдешь в автобус?
– Не хочу. Я знаю, куда меня повезут. Мы можем… переместиться? Ты можешь? –рвано спросил он, почти задыхаясь от кипящих внутри эмоций.
Яра протянула руку и обхватила мягкими прохладными пальцами его окровавленную ладонь. Леша повернулся и вдруг как-то разом утонул в ее черных глазах, которые пристально смотрели куда-то сквозь него. Деревья, дорога, люди, автобус – все сдвинулось, заворачиваясь в тугую разноцветную спираль. А потом пространство вновь расправилось. Но уже другое. Тощие березки вперемешку с елками и, насколько хватает глаз, тонкие оградки и разномастные памятники, укрытые пухлым одеялом опавшей листвы.
Яра моргнула и отступила, придержав пошатнувшегося парня. Леша огляделся, хотя уже точно знал, что они прибыли по адресу. Он слишком хорошо знал это место, которое боялся и ненавидел, никак не мог принять. Сейчас черную оградку убрали и сложили неподалеку, вытоптали все мамины петунии и хосты, которые она бережно разводила, пытаясь в непонятном порыве придать этому месту эстетики и чего-то вроде уюта. Соседствующие памятники отца и брата узнал даже без надписей, потому что они с Ярой оказались позади. Рядом зияла свежевырытая яма, и Лешу снова скрутил приступ тошноты. Присел, прижался лбом к ледяному камню отцовского памятника, подышал, стараясь прийти в себя.
Скоро появилась вся похоронная процессия. Мужики поставили на шаткие табуретки гроб, открыли верхнюю часть крышки для прощания, и отошли в сторонку – перекурить. Откуда-то появившийся поп, будничным, слегка неловким и совершенно неторжественным движением накинув на себя положенное одеяние, зычно затянул молитву.
– Оказывается, у тебя ямочки на щеках, когда ты улыбаешься, – услышал он тихое и грустное от Яры. – Зд?рово.
Леша с трудом поднялся, внутренне содрогаясь от того, что ему придется увидеть. Оглядел притихшую под молитву группу людей, выхватывая лица пары коллег с работы, немного растерянное лицо Виктора Александровича, друзей родителей, их детей, с которыми много лет не общался. И вдруг понял, что не ощущает никакого отклика. Ему не будет жаль проститься со всеми этими случайными знакомыми. Вот только мама…
Он перевел взгляд на нее. Она едва сдерживала рвущиеся рыдания, крепко стискивая в дрожащих руках его фотографию. На ней он смеялся, легко и беззаботно. Совершенно не подходящий случаю снимок, однако Леша почувствовал, что благодарен маме за такой выбор. Вот уж действительно, лучше пусть на его памятнике будет такая фотография, чем с паспорта.
Священник допел, для прощания вытянулась очередь. Леша отвернулся. Все его существо сводило болезненной судорогой, и он был вынужден присесть. Била нервная дрожь. Когда по крышке гроба застучали комья мерзлой земли, он едва не задохнулся, в глазах потемнело, будто он действительно чувствовал, как исчезает его тело под слоем глины. И тут Яра присела рядом, обхватив ладонями его лицо и плотно закрывая уши. «Смотри на меня», – приказывали ее глаза с мерцающей на дне неуловимой искоркой. «Только на меня». И Леша смотрел. Хватался за этот сосредоточенный взгляд, чтобы не сойти с ума от ужаса и разрывающей грудь боли. Кажется, он снова плакал. Большими пальцами Яра стирала катящиеся по щекам слезы и лишь безмолвно приказывала держаться. Не сдаваться. Это был его выбор, ответственность за который легла на плечи неподъемной ношей.
Скоро все было кончено. Леша снова поднялся на плохо слушающихся ногах, и увидел то, что надеялся никогда в жизни не увидеть. Мама сидела прямо на земле и плакала, не в силах подняться, не в силах разжать руки, чтобы отдать скучающим могильщикам фотографию. Тетя и еще какие-то женщины пытались увещевать ее, окружая назойливой стаей. Не давая себе отчета, чего именно ждет, Леша в отчаянии обернулся к Яре и прошептал:
– Пожалуйста, сделай что-нибудь. Пожалуйста…
