Элегия павших надежд
Как много листьев… Прежде и вверху,
шумя с ветвей, нависнув тесной кроной,
внимания они не привлекали,
но вот, упав на землю и гния
прекрасным воспалённым разноцветьем,
они как будто всюду: наступая
на почву, наступаешь и на листья,
которые (и ты про это знаешь)
должны иссохнуть и утратить цвет.
Краса намёков, осень, мать дождей,
в права вступает, долгие итоги
в итоге завершаются, и кратко
звучит как приговор, что быть зиме.
Но снега нет ещё… Я вспоминаю,
смотря на листья, рябь дневной реки,
где от жары спасался, зыбь песка,
в который погружал босые ноги,
хождения средь зелени и сверху
живой непоправимый синий цвет,
какие-то дела и поздравленья,
находки строк, прочитанные книги,
известия о смерти, эпизоды
с людьми, прозренья радости и грусть…
Тебя со мною нет. Я стал глухим
как будто, с отрешённым чёрствым видом,
и хоть давно не чувствую, что бьётся
в моих объятьях тело, даже имя
твоё мне помнить больно, что? уж – видеть,
но ты всё содрогаешься во мне…
Ну что же… Иногда судьбе угодно
умнее быть, чем нам, чем представленье
о счастье, как бы ни было красиво
оно в твоём построено уме.
Я осень не люблю. Она внушает,
что скоро мёрзнуть и носить одежды
поверх одежд привычных, что природа
опасна, как ни грела бы любовь.
И всё-таки, когда качнёт весна,
потянет воздух свежестью горелой,
вернёшься ты на солнечную Землю
с планеты голых веток и снегов.
Война твоих страстей есть мир в тебе,
и, что бы ни случилось в этом мире,
всё будет цвесть и гнить, как сами листья,
чтоб эти превращенья удали?сь…
Я смысла не ищу. Да и, наверно,
нет смысла всё описывать словами;
я просто вижу правду, и порою
про это всё понятней не сказать.
Как хорошо, что всё на свете…
Как хорошо, что всё на свете
травою станет и враньём.
О, как правдиво солнце светит,
пока живём, пока живём…
Как хорошо, что дождь не ранит,
стреляя лето напролёт,
но попадать не перестанет,
пока идёт, пока идёт…
Как хорошо, что неизвестно,
что там вдали, какой испуг,
но будет верно, будет честно,
пока любовь, любовь, мой друг…
Но как подумать ни заставьте
и как себя ни назову,
я не умею знать о правде,
пока я вру, пока живу…
Тянет свежестью, духом банным…
Тянет свежестью, духом банным,
табаком, выхлопною тьмой —
что проездом я безымянным
позабыл тут, читатель мой…
Лыжный снег, городьба с огнями,
указатели, в добрый путь —
и, смотря за окно, как в яме,
ты сидишь в темноте по грудь;
под приёмник в машине долгой
ты молчишь, как прижат стеной, —
за бегущей назад дорогой,
за светящей вперёд луной.
Пролетают кресты, заправки,
крыши съехавших деревень,
лёд рассерженный вместо травки,
ночь на небе, хотя и день…
Километр за километром,
дом за домом, за светом свет —
как потерянный, вместе с ветром,
как планета, которой нет…
Под старательный звук мотора
и бесшумную гладь ума,
есть ли, нет ли, ты скоро-скоро,
а повсюду зима-зима…
О пацан, что в школьной мужской шеренге…
О пацан, что в школьной мужской шеренге
утешался пендалем, но без слёз,
как в игре суровой, прилипнув к стенке,
ты в итоге выиграл и подрос…
Ты сквозь память вышел из всех напастей
через тридцать лет на привычный свет,
но гораздо шире и коренастей,
человек с пакетом, в котором «нет»…
Загляни в себя – только снег и паперть,
где, с душой протянутой, дел среди,
в кружевное прошлое крепко заперт,
выходи из памяти, выходи…
Знать не знались или не говорили,
но долбили, родину-мать твою
и мою, и так наизусть любили,
что с протянутой памятью я стою.
Отпиши мне мысленно или тоже
встань на месте, в памяти теребя,
почему, прохожий мой, и за что же
я узнал тебя, я узнал тебя…
Я поставил на полку новогодние домики…
Я поставил на полку новогодние домики
из китайской пластмассы и электричества,
домики, украшенные уютными лампочками,
домики с окошками, на длинном проводе.
Я щёлкнул рычагом и в этих окошках
увидел людей, которые ссорились,
стирали вещи, загораживали свет,
провожали праздники, просыпались на работу.
На ёлке игрушки захлёбывались огнями,
темнели цветные коробки с фильмами,
возвещал телевизор, прятались подарки,
загробный ковёр уводил из комнаты.
Я нажал выключатель, и домики кончились,
прокисли голоса, перестали заботы,
люди остались в скучной темноте,
не чуя того, куда всё девалось.
Убийца праздника с будней мыслью,
я сгрёб украшения в страшный пакет,
я прибрал в кладовку, закрыл за дверь,
я поглядел – на собственные дела…
Там, где домики, теперь ничего —
деревянная поверхность, удивление внутри,
и, стоя в пустоте, я улыбался
и вспоминал, как грустно и здо?рово.
…День шестой. Я поднялся? с постели…
…День шестой. Я поднялся? с постели.
На часах – пять вечера, мельницею метели
за окном ветра?, всюду снега льняные,
Конец ознакомительного фрагмента.
