Трип-репорт
Кирилл Сергеевич Кириллов
Постмодернистский рассказ о моральном разложении трёх созависимых студентов, ищущих истину души, утопленную в пучине галлюцинации и бреда на фоне бурно меняющегося мира.Главные герои рушат свою личность прямо на глазах у различного вида и масти брошенных и обездоленных, влюбляются в ангелов, знакомятся лично с богом и с собственными страхами.Утоните в омуте психоделического ужаса вместе с героями, вынырнете обратно в реальность и постарайтесь найти в отражении зеркала прошлого себя. Книга содержит нецензурную брань.
Трип-репорт
Кирилл Сергеевич Кириллов
© Кирилл Сергеевич Кириллов, 2024
ISBN 978-5-0064-0916-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью
Трип-репорт – это подробное описание состояния после приема наркотических веществ глазами принимающего.
В сумрачно темной голове…
– Алло?
– Да.
– Знаешь, мне кажется, я опять встретился с очередной стенной, и она в конец раздробила все остатки моей личности.
– Ни первая, ни последняя стена на твоём пути.
– Прости меня.
…
– Слушай. Если что, то я бы хотела, чтоб ты мне иногда звонил. И не забывал про меня. Или это слишком?
– Я не собираюсь тебя забывать.
– Ты сказал: тебе достаточно просто любить.
– Именно из-за любви люди звонят, перезванивают, пишут смс, говорят что-то в телефон, а иногда просто молчат в него…
Остановка
Телефонный звонок и нахальная, беспринципная наглость, одушевленная в чёрном жужжащем комочке ненависти, делающим 300 взмахов острых лезвий в секунду, будто нарочно разрезали духоту, пленяющую своим коричневым отливом, комнаты номер 441, пятого общежития, города N, страны Пустырей, планеты Zемля.
На трёх, – видимо когда-то в шутку неудачно заклейменных «кроватью», – железных мебельных предметах из списка «минимальный набор для существования человеческого индивида, без склонностей к деструктивным мыслям», – коими мы, конечно, не являлись, – лежали три тела.
Мы действительно не подходили ни к этим «кроватям», ни этой комнате, ни этой мухе. Страсть к декадансу разрушила любые потуги реальности запихнуть иррациональных нас в рациональные «минимальные наборы». Увлечения энтропией всегда глубоко из детства. Всегда в недостатке внимания родителя, в взросление без четкого представления смысла всего происходящего вокруг тебя. В учебниках не пишут почему мама ненавидит папу. Почему старшеклассники предпочитают пиво учебникам. Почему ты предпочел сигареты за гаражами клятвам маме, что никогда не будешь курить.
И так, пока в окно стучались последние дни февраля, в комнате царила загробная тишина. Муха, уничтожая идиллию тоски и затхлого запаха ненависти, разглядывала трёх, – если так можно выразится, – человекообразных тела. Внезапно, один из полу трупов, коем являлся я, спешил разрушить любые планы бедного насекомого, настроившегося продолжить своё потомство где-то в области наших глазных впадин. Подав неявные признаки разума, но довольно легкие в прочтении симптомы одушевленного состояния. Моё тело, или же скорее кусок плоти, выскочив из лохмотьев одеяла, декларировало:
– Бестактность и явное неуважение! Можно же хоть чуть-чуть сострадания к сложившейся ситуации? Лети прочь!
Бледно-розовое квадратное лицо, с полностью безжизненными зелеными глазами, – другого молодого человека, Петра, по кличке «Зуб», – вяло, явно через усилия, перевело взгляд на недовольного меня. Пока взор тянулся к причине шума в комнате уже вновь господствовала тишина, причем такая, что она аж звенела в ушах. Отдаленно напоминала тишину после какого-то страшного происшествия, когда в воздухе будто дрожит тревога и глазами можно уловить её мутный флёр. Такая тишина не сулит хороших новостей.
Третий обитатель комнаты, – Лёха, любитель машин марки «BMW», посему и гордо носящему кличку «Беха», – выглядел живее остальных обитателей. Муха почти не рассматривала его как вместилище для личинок, больше надеясь на бледно-розового. Беха кинул быстрый незаинтересованный взгляд и вернулся к своим размышлениям, уставившись вверх. Решётка кровати привлекала его куда больше, и я его в этом полностью поддерживал.
Запнувшись об труху постельных принадлежностей, нелепо, гремя конечностями, я потащил своё пугающе худое тело к окну. Остальные отнесли к этому как-то безучастно, всем видом показывая, что к ним это никак не относится.
– Светило солнце – а что ещё ему оставалось делать? – уныло заметил я.
– А действительно, что еще ему остается? – спросил Беха.
– Ради веселья, могло бы хоть разок взорваться…
В жизни любого «торчка» (а мы были именно торчками, ведь до ужасающей слух регалии «зависимого», нужно ещё дорасти! Нужно хотя бы разок коснуться дна, пройти некоторое крещение болью, почувствовать нежный поцелуй отчаяния и конечно съесть ни один пуд соли), наступает момент, когда кажется будто нужно взять передышку. Не нажать педаль тормоза в пол, а лишь чуть притормозить в употреблении. Мы просто играемся, для нас это что-то новое, – хоть что-то интересное, – в этом скучном мире.
Вечером прошлого дня, – в расширенном сознании троих «собутыльников» (как я любил нас называть), – появилась мысль, что события неутомимо набирают отягощающие обороты и время сойти на остановке. Отдохнём и прыгнем на следующий автобус безумия.
441 комната, на четвертом этаже, пятого общежития, города N неестественно молчала. Когда неестественные крики и смех, сменяются еще более неестественными молчанием – это настораживает. Говоря о соседних комнатах, они были люди куда проще и незатейливее, а посему зачастую сторонились нас. Они, бывало, слышали некоторые наши разговоры сквозь розетки и, то ли розетки искажали суть диалогов, то ли диалоги искажали суть розетки; что пугало и рушило их любимую обыденность, так что большим кругом друзей мы не располагали.
Воздух душил своей скукой и скупостью на эмоции, терпеть этого больше представлялось сил. Спасительная мысль, уловка, просчёт в планах судьбы на умышленное убийство дня, выскользнула из рта Бехи:
– Нужно что-то поесть. Может съездим куда-нибудь? – скрывая хитрость под маской невинности, предложил он.
– Я трезвым не поеду, – отрезал я.
После этих слов, бледность чуть уступила в борьбе розовому оттенку на лице Зуба. Он якобы шутя, но улыбка была чуть более радостная, чем требовалась для шутки, произнёс:
– Ну тогда берем и едем!
Радостная атмосфера заполняла комнату, стелясь по ковру, струилась из трещин в стенах, осыпаясь краской с потолка.
– Нет, ну а что голодать прикажете? А ехать трезвым просто бессмысленно! – продолжал он.
Мы не нашли поводов возразить.
«Сойдем и на следующей остановке» – пронеслось в голове. Ни у кого и не возникло мысли о том, что мы сейчас нарушили какую-то сделку с совестью. Мы были полностью уверены в безапелляционности наших аргументов.
Во время неестественной скорости надевания на свои кости общественно принятой «кожи», точнее одежды, мы успевали находить еще более абсурдные (якобы шутливые) аргументы, будто мы всё сделали правильно, а поступи мы по-другому, все бы нас осудили. Веселье и тот самый шум, который господствовал в комнате раньше, заполнял неестественную тишину. Мы уже и забыли, что утро начиналось так плохо. День не может быть потерян зря, а значит мы отправляемся в trip – а что еще нам оставалось делать?
Почти как дикие звери мы толкались около маленького зеркальца в ванной, которое в бесцветный утренний час, свисая над раковиной, показывало от силы лишь одну треть лица. Маленькая жёлтая лампочка наполняла ванную комнату теплым, но безмолвно тусклым светом; от чего и без того маленькое пространство, сжималось до размеров советского шкафа, где стены так сдавили воздух, что появлялось ощущение, как будто твое тело принимает вид, какой-то забытой части самой комнатки, а всё что осталось от собственного «Я» – это одна треть лица, выражающая испуг в маленьком зеркальце.
На наши приключения мы не могли себе позволить пойти в ненадлежащем виде. Пойдя на временное перемирие, мы решили, что одна треть лица достанется каждому, в порядке живой очереди.
Первый пошёл Беха. Его невинные большие яркие голубые глаза выделяются на фоне вытянутого худого лица. Он был из семьи с достатком, без особых проблем, что на личном, что в голове. Он стойкий и волевой, человек со сформированным взглядом на мир. Для нас с Зубом до сих пор загадка, как он вляпался в одну компанию с нами. Короткая стрижка, черная дубленка, белая футболка, белые джинсовые брюки с красивым кроем, спортивные ботинки. Взгляд – целеустремленный.
Я шел вторым. Мои запутавшиеся обесцвеченные волосы, пирсинг, острые черты лица. Я был собирательным образом, весь с головы до ног, да даже мои мысли – всё это лишь собирательный образ. Я говорю цитатами других людей, цепляю на себя ярлыки и стараюсь слиться с фоном. Быть в расфокусе. Я терпеть не могу всех людей на свете. Я дышу и продолжаю идти, лишь благодаря этому, – бурлящему чёрной едкой желчью, – чувству. Мой внешний вид – это не попытка выделится, а попытка сказать: «Я вас всех ненавижу». Черное длинное пальто, черные брюки, заправленная чёрная футболка. Взгляд – недовольный.
Зуб зашёл, закрылся на щеколду, руками потрепал волосы, пригладил чуть отросшую щетину. Он из бедной семьи, с кучей своих тараканов. Он больше всего судьбой походил на зависимого и сам всегда прямо заявлял об этом, хоть походило это больше на хвастовство. Оценивающе посмотрел в зеркало и быстро вышел. Взгляд разобрать не удалось, но улыбка сияла до ушей.
Первый же магазин «здоровья» на углу. Это наша камерная дуэль на кассе: поменьше вопросов – максимум действий. И ты, и кассир – всё понимаете. Ты болен, а он продает тебе душевное лекарство мимо кассы. Яд в праздничной обертке подать к столу!
– Спасибо!
– Скорейшего выздоровления! – Улыбался продавец.
Я летящей походкой вылетел навстречу бегущих по проспекту, размытых лиц. Мое же лицо неестественно сияло. Собутыльники тут же уловили искру моих глаз, и мы всполохнули до следующая «остановки» – продуктовый.
Холодный ветерок тамбура, слепящий глаза зал товаров.
– Что сегодня в меню? – ехидно спрашивал Беха.
– Тонизирующий энергетический напиток, в смеси с лекарством, придаёт заряд бодрости и провоцирует активность, а также довольно приятно угнетает ЦНС, – ласково пел Зуб, – либо же, могу вам предложить, что покрепче. Попробуйте духовное расслабление от синергии лекарств с бутылочкой прохладного пива.
Я склонился на плечо к Бехи, как ангел дающий совет, и шепотом произнес:
– Настоятельно рекомендую попробовать первый вариант.
– Считаю, что выбор сделан! – обрадовался Зуб.
Мы всё оплатили и стремительно покинули магазин. Содержимое желудков пополнилось адской смесью. Лекарство потихоньку начинало травить организм. Мы одиноко стояли на трамвайной остановке. Поразительно, как мало людей на улице в будничный час. Трамвай не заставил себя долго ждать, хотя скорее всего это так изменилось восприятие времени. Возможно, мы простояли там в одиночестве ни одну сотню веков, а мир просто уже успел рухнуть и вновь возвестись вокруг наших ног.
Взойдя на борт вагона, отправляющегося в безумие, Зуб внезапно начал размышлять вслух:
– Вот я хожу, смотрю на людей и думаю.
– Что думаешь?
– Так они же все обезьяны!
– Что реально?! – наигранно удивился я.
– Да иди ты, я о другом! Мы же эволюционировали из обезьян! – Успел изречь Зуб, перед тем как я отвлекся на странную кляксу в углу моего взора.
В расфокусе, перила и прорезиненные вставки трамвая превратились в летающие лицо Довлатова. Он тепло улыбался мне и подмигивал. Я был поражён и чуть смущен от встречи со столь уважаемую мной персоной. Кто же мог подумать, что я увижусь с ним в одном безумном трамвае? Мне было стыдно, что я почти трезв и без бутыля. Довлатов понимающе кивнул и подлетел к моему уху, а после проронил:
– Оно и видно, он то, похоже, совсем недавно эволюционировал.
Я украдкой рассмеялся и хотел было похлопать его по плечу, но плеч у него не оказалось. Мы манерно поклонились друг другу, и лицо вернулось в первозданные очертания перил и прорезиненных вставок, а я продолжал слушать Зуба:
– Короче, мы же все обезьяны, так? – Мы кивнули. – Так. А как так получилось, что мы решили слезть со своих веток, перестать есть бананы, надеть одежду, сесть в трамвай и вечно куда-то ехать?
Мы в недоумении разводили руки.
– Ну правда, как? – продолжил Зуб. – Вы вообще понимаете, что там сейчас обезьяна за рулём? Кто её вообще туда пустил? И почему другие обезьяны сели к ней в трамвай, и тоже куда-то направляются по своим обезьяньим делам? В какой момент мы так оступились?
– Мы не эволюционировали, мы просто обезьяны снобы, – ответил я.
– Не знаю, – продолжил Зуб, – мне кажется пора создавать какое-то движение, типа как репатриация к искомому виду. Мол: «Давайте вернёмся обратно на ветки! Сбросьте оковы одежды и поклоняйтесь с нами, нашему банановому богу!»
Мы с Бехой не поддержали его оппозиционных взглядов и странно разглядывали узоры на окнах, пока Зуб доказывал плюсы его банановой диктатуры.
Совсем потерявшись во времени, мы пропустили свою остановку и вышли где-то посередине неизвестного района. На улице уже стемнело. На свет, – или скорее на темень, – начали выбираться различного вида и масти вурдалаки и маргинальные персоны. Мы чувствовали себя как дома. Все мы были лишь подбитыми жизнью собаками, брошенными в мир теней без любви. Что еще нам оставалось делать, если не сбиваться в стаи и выть на луну?
Настолько я глубоко задумался об этом, что буквально увидел, как мы с товарищами внезапно перевоплотились в собак: Зуб рыжая, я чёрная, Беха белая. Мы радостно лаяли и неслись сквозь толпы торопящихся домой людей. Тающие льдины людских пороков расступались перед нашим свирепым воем. Сотни разноцветных душ, прогнивших и сгинувших, неслись фотопленкой воспоминаний сквозь наши сознания. А мы были свободны. Рассекая сгущающуюся темноту квартальных районов, мы наткнулись на старый, чахлый кинотеатр.
