Закрываю глаза и всё вспоминаю.
***
Из сводки ежедневных новостей:
В центре города из окна пятого этажа жилого дома выпала женщина 1995 года рождения. Она погибла на месте. По факту происшествия Следственный комитет начал процессуальную проверку. Как рассказали нашему корреспонденту в ведомстве, предположительно женщина покончила с собой. Следователи обнаружили в доме погибшей предсмертную записку, в которой она объясняет причины своего поступка. По предварительным данным, погибшая могла находиться в депрессии. Также сообщается, что на момент смерти она была беременна.
Мы напоминаем: если вы или ваш близкий родственник испытывает апатию, подавленность, беспричинное чувство тревоги, потерю интереса к жизни, если возникают суицидальные мысли, необходимо срочно обратиться к специалисту за психотерапевтической и медикаментозной помощью.
Вера Куракулова. КОЗЬЯ МОРДА
Деревня Стожки затерялась в сибирских таежных просторах у небольшой речки Кулички, что течет голубой лентой между небольшими лесными грядами, укрывающими ее со всех сторон от пронзительных сибирских ветров и стужи, оберегающими от чужого недоброго глаза.
Баба Маня родилась здесь и выросла, крестилась здесь, здесь замуж зашла, сына родила, здесь и умирать собирается. Одна она теперь на всем белом свете, одна-одинешенька, но не теряет силу духа, сноровку свою, бережет в сердце любовь к своей малой родине, к своим Стожкам.
Глазом не успела моргнуть, а уж и помирать пора. Узелок смертельный у нее давно готов. Лежит-полеживает на дне деревянного сундука, стоящего в хате. Заглянет в него баба Маня, переберет в нем вещички, кой-что заменит и скажет, подумав:
– Вместо штапельной кофты положу вот эту, ситцевую в горошек. Скромненькая она, зато легкая и к телу приятная. В ней удобнее мне будет в вечную жизнь отправляться.
Походит-походит и сунет в узел сразу две.
– В какой день хоронить-то будут, кто его знает. А вдруг холодно будет, тогда пусть эту штапельную наденут. Она теплее.
И не жалеет баба Маня ни о чем, на судьбу не жалуется, живет тихо, спокойно и размеренно, как и ее деревня, с каждым днем приближаясь к той черте, за которой только вечность.
По накаленной летним солнцем деревенской улице, поднимая за собой столб пыли, несется на велосипеде местный озорник белобрысый Минька.
Он мчится на всех парах к бабке Мане. Ему хочется первым сообщить ей эту новость.
Вытаращенные глаза, взъерошенные и выцветшие на солнце волосы, торчащие в разные стороны, словно початки разлохмаченной кукурузы, придают ему вид напуганного воробья. Веснушки на его раскрасневшемся лице, покрытом потом и пылью, делают его похожим на Чижика-пыжика. Мальчишка волнуется.
– Баба Маня! Баба Маня! Там, там ваша коза! – громко кричит он.
Резко затормозив и юзом развернувшись у ворот, он лихо спрыгивает с велосипеда и влетает лбом в калитку.
– Бум-бум, – слышится громкий удар.
Ойкнув, сморщившись от боли и растерев ушибленный лоб грязными руками, мальчишка горланит:
– Баба Маня! Баба Маня!
Крик его похож на сирену полицейской машины.
Баба Маня выскочила из курятника, едва успев прикрыть дверь на защелку. Держа перед собой корзинку с яйцами, она скоро направилась в избу, пытаясь понять, что происходит. Не успела ступить и нескольких шагов, как под ноги к ней свалился Минька. Из всего, что он говорил, она сумела разобрать только одно слово – коза, а оно, это слово, для бабы Мани было сейчас главным. Коза для женщины была и кормилицей, и поилицей, и собеседницей, и подружкой, и всем ее счастьем.
Круг общения бабы Мани сузился до козы Софы лет пять назад, когда осталась она одна-одинешенька на всем белом свете после ухода ее мужа Тимофея, с которым прожили они, душа в душу, без малого пятьдесят пять лет.
Всякое в их жизни было: любовь и ревность, обиды и прощения, болезни и радости. Ездили они в отпуск на юг к сыну, который в ту пору был еще жив и здоров, много беседовали и спорили, доказывая друг другу свою правоту.
Любимым выражением у ее Тимофея было «козья морда». Вставлял он его по поводу и без повода в свою речь, как присказку какую. Доставалось ему за эту козью морду от жены, ох, доставалось.
– Что ты с этой козьей мордой носишься, как дурень со ступой? Ты ж не дите малое! Неужели ничего другого сказать нельзя, а? – недовольно ворчала Мария, когда слышала от мужа это выражение.
А вот теперь, после ухода Тимофея, этих самых слов, этой козьей морды бабе Мане сильно не хватало. Оставшись одна, она сникла, потухла, будто свечка у образов. Дальше калитки выходила редко, старалась занять себя работой по дому, копошилась во дворе. Оставила себе из живности десяток курочек-несушек да петуха-топтуна. Одной ей и этого за глаза, зато не одна.
Нарушала границы своей вотчины затворница, выходя в деревенский магазин за самым необходимым. Мужики и старики с ней только здоровались, кивая головами, а женщины приставали с расспросами.
Маня уставала от внимания односельчан и старалась побыстрее доковылять до своей избы, переваливаясь из стороны в сторону, как уточка – с боку на бок, неся тяжелую холщовую сумку с покупками. Теперь она любила неспешность и тишину. Жила тихо и размеренно, как и ее деревня. Прыткости и забот в ее жизнь добавила Софа – ее новая жиличка.
– На тот свет торопиться не хочу. Понадоблюсь, так и отправят за мной старуху с косой. Подождет меня там и муженек, может, соскучится пуще, – говорила она с улыбкой соседке, которая иногда забегала к ней новости рассказать. – Пожить еще хочу. На кого ж я мою Софочку оставлю? Как ей без меня-то?
Прикипела Маня душой к Софе, жить без нее не могла. Ей сны рассказывала, песни пела, душу открывала. Стала Софа ей и подружкой, и заботушкой.
Чаще старушку теперь можно было видеть на лугу, за задами огородов вместе с козой, которая мирно паслась, поедая свежую траву, а баба Маня и тут себе дело находила: собирала целебные травы, землянику рвала и лесную клубнику – любимую ягоду ее покойного супруга, веники вязала, иногда тихонько напевала песни, что пелись когда-то за их хлебосольным столом.
Коза то слушала внимательно хозяйку, то бекала своим протяжным «бе-е-е», желая поддержать ту в этом порыве.
Привыкла баба Маня к козе. Хлопот и забот прибавилось, зато все свое: и молочко, и творожок, и сырок. Есть ей теперь с кем словом обмолвиться, кому про жизнь рассказать, на здоровье пороптать, есть на кого и прикрикнуть.
Купила свое сокровище она случайно. Пожалела козу, можно сказать, не дала пропасть. Бывшая хозяйка Софы обезножила, ходить перестала, а козу-то пасти надо. Людей не напроситься, а самой – не управиться. Живая ж скотинка, ей уход и забота нужны.
– Напиши, Маня, объявление да расклей по деревне на столбах. У магазина, у почты, на остановке можно. Пропиши там, что коза моя Манька продается, – вытирая слезы со щек своими натруженными руками, говорила соседка Сорочиха. – Жалко мне ее, а ходить совсем не могу. Чего ж над ней-то издеваться, продавать надо.
Подумала Мария и решила, что Маньку она себе заберет.
– Знаешь что, подруга, – сказала женщина соседке, – забрать-то заберу, только две Маньки на одном дворе – перебор вроде!
– Я ее Софой назову, – сказала она. – Подружка у меня в молодости была. Ох и бедовая! Упрямая, твердолобая, настырная и противная. Вылитая Манька твоя!
– Да хоть горшком назови! Теперь она твоя собственность, – ответила Сорочиха.
– Ну, козья морда, идем, Софа! – позвала Мария козу.
Коза Манька, услышав новое имя, навострила уши, уставила свои огромные навыкате зеленые глазищи на новую хозяйку и понять ничего не может: ее или кого другого зовут? Бекнула, мекнула, озираясь по сторонам, покрутила головой и, не переставая жевать, перебирая ножками, двинулась в сторону своего нового необжитого сарая во двор Марии.
– Софа, ешь капусту! Сама бы ела, да зубов уже нет, – говорила Мария, протягивая козе зеленые сочные листья, гладя её по пушистым бокам.
– Софа, непоседа окаянная! Куда тебя черти несут? Пасись здесь! – говорила баба Маня, удерживая козу на веревке.
В минуты отдыха присаживалась Мария спиною к шероховатому стволу молодой березки, вытягивала ноги и, закрывая глаза, вспоминала жизнь свою, будто перелистывала старый альбом с пожелтевшими фотографиями. Иногда, разомлев в духоте жаркого дня, кемарила, прикрыв лицо от назойливых мух белым, в мелкий цветочек, старушечьим платком.
Местные ребятишки приглядывали за козой, за что старушка угощала их сладкими булками с повидлом и разными вкусностями.
Коза была ее умиротворением и радостью. Ее появление наполнило жизнь Марии новым смыслом и нужностью. Привыкнув к друг другу, они чуть расслабились. Баба Маня привязывала Софу на длинную веревку за огородами, а сама уходила управляться по хозяйству. Вот и сейчас коза была там, а баба Маня – тут.
Споткнувшись, мальчишка кубарем упал к ногам старушки именно в ту самую минуту, когда она выходила из курятника. От неожиданности женщина ойкнула, всплеснула руками, выронив корзину. Яйца, разбиваясь о Минькину голову, посыпались на него одно за другим.
– Ой, ой! – крикнула женщина, в страхе отпрянув.
– Окаянный! Ты чего это?
– Баба Маня! Баба Маня! Там ваша коза сдохла. Лежит и не двигается, – выпалил на одном дыхании Минька, сплевывая яичную скорлупу и брезгливо стряхивая с себя слизь белка, убирая с лица волосы, похожие теперь на петушиный гребень из пакли.
У бабы Мани дернулся глаз, безжизненно опустились руки, и она заикаясь проговорила:
– К-к-как это п-померла? К-к-когда?
– Там! – растерявшись проговорил Минька. – Лежит и не дышит, ухом не шевелит. Мертвая она! Точно вам говорю. Вот увидите!
Мальчишка думал, что старушка сразу примется горевать и плакать, а вышло всё наоборот. Не прошло и секунды, а баба Маня сиганула с такой быстротой через двор к месту, где она привязала свою козочку, что буквально за два шага перегнала мальчишку и оказалась впереди бегущего Миньки. Ойкая и размахивая своим платком, слетевшим у нее с головы, она бежала рысью, как молодая.
– Софочка моя! Девочка моя, погоди, не умирай! – голосила старушка.
А когда уже подбегали они к березке, под которой любила спать коза Софа, то и Мария, и Минька застыли в изумлении: коза как ни в чем не бывало жевала траву, махала хвостом, лениво прохаживаясь по поляне. Она устало выкатила свои круглые глаза на подбегающих запыхавшихся людей и с видом, будто это её совершенно не касается, продолжила щипать траву.
Переводя дух, хватаясь за сердце, баба Маня обратила свой взгляд на оторопевшего и застывшего как изваяние Миньку. Тот стоял как вкопанный и, раскрыв от удивления рот, часто моргая глазами, смотрел на ожившую козу.
– Она ж дохлая была. Я её прутом трогал, – оправдывался ничего не понимающий Минька.
– Сдохла, говоришь, а она живая! – радостно выпалила старушка, жадно хватая ртом воздух, трясясь всем телом. На бледном лице ее появилась непроизвольная довольная улыбка блаженства и радости. – Слава Богу! Жива моя красавица!
– Фу ты! Козья морда! – фыркнул недовольный парнишка, грозя козе кулачищем. – Чтоб ты сдохла!
Анна Фрай. НА ОСТРИЕ ИГЛЫ
– Терра инкогнита, вызывает Сталкер. Ответьте. Приём.
– Терра инкогнита, вызывает Сталкер. Ответьте. Приём.
– Терра инкогнита. Ответьте. Пожалуйста…
***
Коридоры межпланетарной научной базы на орбите Kepler-452b давили и угнетали. Анаис не знала, куда деть себя, в сотый раз обходя по диаметру каюту, в которой они с мужем жили. Пока исследовательский корабль астроантропологической миссии «Терра инкогнита» не рухнул в недра чёрной дыры вместе с обоими пилотами. Всё, что осталось от любимого мужчины: обручальное кольцо у неё на пальце и сухой отчёт пси-техника, где сообщалось, что один из пилотов мёртв, а второй, её Сион, скорее всего жив, поскольку его жетон всё ещё исправно передаёт данные. Чтобы получить эту скудную информацию, ей пришлось несколько месяцев оббивать пороги начальства, которых больше печалила потеря крейсера с дорогостоящим оборудованием для терраформирования, чем судьба какого-то пилота.
Дверь в блок бесшумно отъехала в сторону и в проёме появилась фигура красивой блондинки довольно боевого настроя. За ней на буксире тащился невзрачный парень с беспорядочно торчащими во все стороны волосами и огромными очками в пол-лица.
– Анаис! Трой говорит, что знает, как можно вернуть Сиона!
– Я н-не могу обещать, что это будет легко и быстро, но возможности н-нашей лаборатории позволяют сделать расчёт. М-мы сможем его вернуть.
– Кайла? Трой? – она всматривалась в лица друзей, не веря.
– Это правда? Как?
– Пока работает его пси-жетон, мы м-можем отследить его по нему в пространственно-временной сетке.
– Но мне не давали такой информации!
– Да. Потому что он слишком далеко от нас в пространстве-времени, тебя не стали обнадеживать.
– Что значит «слишком далеко»?
– Если бы корабль снесло только по пространственным координатам, мы бы просто долетели до н-него. Если бы произошло лишь н-небольшое смещение по времени – у базы есть корабли для таких полётов. Но чем дальше смещение по временным координатам, тем м-меньше должен быть корабль.
– Я не понимаю, Трой, мой отдел не занимается межвременными полётами. Я простой разведчик. Объясни проще.
– Простым языком, при перемещении по временной сетке ты н-не перемещаешься по координатам, это невозможно. Ты тянешь их за собой, как… если ткнуть пальцем в н-натянутое полотно! Чем сильнее давить, тем больше будет вовлечено ткани вокруг. Есть критические пределы, за которые заходить нельзя, н-начинает непредсказуемо изменяться структура настоящего.
– И ты считаешь, я смогу дотянуться до Сиона?
– Мы только ориентировочно просчитали, но – да. У н-нас есть пара кораблей, очень маленького размера. Это «Иглы». Туда можно поместить двух некрупных людей. Но, Анаис, полноценные расчёты могут занять н-не один год.
– Год?!
– Прости м-меня, но он правда н-на границе лимита. Нужно предельно точно высчитать траекторию полёта по ненадёжным данным пси-жетона и рассчитать допустимую м-массу. Сейчас могу сказать, что тебе нельзя будет даже попить перед вылетом. Нужно, чтобы осталось м-место для Сиона, а м-мы не знаем его точный вес. Любое нарушение приведёт к тому, что вы просто н-не вернётесь обратно. «Игла» не удержит координаты и вас расплющит о временную сетку.
– Как это…
– Натяжение координат сработает как рогатка. Как только м-магнитное поле корабля не справится, временная сетка схлопнется в обратную сторону вместе с вами. Но н-не думай об этом. Я уверен, у нас получится.
***
