– Политика – это наука особой правды! Придурок ты, хоть и гений. Да когда же вы, придурки гениальные, поймете, наконец, что политика – это чушь собачья, которая и копейки не стоит! А вы, честолюбивые идиоты, на нее жизни кладете.
– Погоди, Окулист, не кипятись, выслушай. Нет ничего плохого в том, что человек с мозгами, деньгами и с совестью придет в большую политику. Плохо, когда там сидят те, кого кроме власти и денег ничего не интересует.
Фролов скорчил постную физиономию.
– Я очень даже фирштейн с яволем! Я, конечно, больше собачник, чем политик и бизнесмен, и про ротвейлера поговорю с большим удовольствием, чем про Рокфеллера. Но как собачник приведу тебе пример. Есть у меня один знакомый. Амбиции, как у тебя, хотя, конечно, попроще. Так вот, завел он как-то породистого щенка. И решил этот новоиспеченный дедушка Дуров его дрессировать на свой манер. Встанет, бывало, на карачки возле собачкиной миски и начинает гавкать: приучает, значит, цуцика к тому, чтобы тот, когда жрать захочет, голос подавал.
– И чем дело закончилось? – вдруг заинтересовался Смирнов.
– Тем, что пока хозяин раком не встанет и не погавкает, собака к миске и близко не подойдет!
– Любопытно. Но ведь это просто ошибка, изначально заложенная в эксперимент, – подумав, сказал умный Цубер.
– Так ты такую же ошибку совершаешь! Прешься к государственной миске и хочешь всю стаю построить! Порвут они тебя. И, похоже, сегодня уже слегка прихватили за зад. Объясни, зачем тебе эта дурацкая политика?!
– Хорошо, объясню, – Смирнов поправил сбившийся на бок галстук. Дело не в жажде власти. Просто наша страна продолжает совершать стратегическую ошибку: мы, как дикари из племени тумбу-юмбу, продолжаем ориентироваться на собственную дикость, то есть на дары природы. Только теперь это не какие-нибудь там кокосы или корешки в земле, а нефть, газ и прочие богатства. А акцент должен быть на создание продуктов разума, на новые технологии, на цивилизационную перспективу. Иначе по-прежнему будем, как дикари, за бусинки родиной торговать!
– Молодец, красиво свистишь! – одобрил Окулист, – Но это все лирика. А в кейсе-то что лежало? Панацея от болезней родного государства? Рецепт избавления от главных российских бед – дураков и плохих дорог?
– В какой-то мере так, – не обиделся на сарказм Цубербиллер, – В кейсе лежат подборки документов по четырем политическим сюжетам. Все они очень тесно переплетены и с экономическими делами. Главное, вероятно, в том, что в них указаны конкретные имена, факты и даны научно обоснованные предложения по реализации каждого из проектов. Или, наоборот, по противодействию реализации. В первой подборке документов речь идет об американском плане SDD – плане развала СССР, подготовленном еще в 1982 году.
– Спохватился, – позлорадствовал Фрол. – Теперь-то какая разница, что это за план, если операция уже давно закончилась?
– Фрол, не корчи из себя девушку! В наших заоблачных политических высях до сих пор сидят многие из тех, кто тогда были активными участниками того проекта. Их для пользы государства нужно как минимум отлучить от кормушки.
– А лучше – дать «мартини», – со знанием дела сказал бывший киллер.
– ?
– Винтовка была такая хорошая «Мартини-Генри» образца 1871 года. Многих излечивала от подлости.
– Кто про что, а вшивый про баню, – махнул рукой Смирнов. – Но ты не дослушал. Второй пакет документов связан судьбой российских денег во французских банках. Их там до сих пор со времен революции вертится немерено. Точнее, я померил. Получается… На годовой бюджет хватит.
– Да… – протянул Окулист, – за такие находки тебя могут так напугать, что сразу станешь лауреатом Международного памперса.
– Ну, моя роль первооткрывателя тут весьма условна. Так что, как говорят в Швеции, не надо пилить опилки! – Про эти деньги только газета «Вестник Козятинщины» не писала, остальные все писали.
– А что это за такой экзотический печатный орган? – восхитился Окулист.
– Орган как орган: районная газета города Козятина.
– Впечатляет. Знаешь, в 1918 году в Петрограде тоже вышла ничего себе газетка. Называлась «Кузькина мать». В ней даже значилось: «Орган уличного быта, заборной литературы, политурной политики, мешочной общественности и утиных сенсаций». Правда, только один всего раз и вышла – не читал никто, она и сгинула.
– Это не ее Никита Сергеевич с трибуны ООН читал? – полюбопытствовал Смирнов.
– Не ее, но стиль тот же. Есть и третий сюжет. В январе 1919 года несколько бывших германских военнопленных, находившихся в Казани, по заданию партии большевиков откомандировывались в Германию и Австро-Венгрию для разжигания, так сказать, пожара мировой революции. Спонсором проекта выступала поначалу РКП (б), но потом денежку зажала. В итоге деньги нашлись, где-то в другом месте. Один мой знакомый историк раскопал: оказывается, эти деньги дала местная революционно-исламская организация. Фантастика, но она сохранилась до сих пор!
– Ну, а четвертая тема, которая отражена в бумагах твоего драгоценного кейса?
– Тоже веселенькая. Она, скажем так, экологическая. Один житель Москвы любит по Неве на кораблике кататься, а его хотят взорвать. Если взорвут, дерьма мно-го выплеснется, по реке растечется.
– Да ты, я смотрю, такой же эколог, как старый бендеровец. Тот тоже все экологические призывы толкал: «Хлопцы, берегите леса – они нам еще пригодятся!».
– Нет, Окулист, ты не прав. Политическое руководство надо если не любить, то хотя бы уважать – оно заботится о нас, гражданах своей страны.
– Ага, тефаль, блин, а не руководство! Ты, Цубер, от своей любви к политике точно свихнулся. Вспомни, сколько талантливых мужиков – писателей, композиторов, артистов, певцов ушло в политику. Политики они никакие, так, пешки, а раньше в своем деле были – фигурами. А этот твой москвич – вообще беда! Как в Питер приедет на кораблике покататься, так весь транспорт в городе парализован. Гаишники через каждые два метра понатыканы, как поганки в лесу в грибной год. Машинам не проехать, людям дорогу не перейти. Странно, что еще прохожих на тротуарах кланяться лимузинам не заставляют. Может, все впереди? Катался бы себе этот гость по Москве-реке!
– Настоящие москвичи, Женька, говорят по «Москва-реке». Они Москву-реку не склоняют, – поделился филологическими наблюдениями Смирнов.
– Конечно, – согласился Окулист. – Зато вся страна Москву еще как склоняет!
– А ты никак Москву-матушку не любишь? – съехидничал Генка.
– Почему не люблю?! Люблю. Я там учился. И у меня там эти… ну…
– Бабы там у тебя, Окулист. Одна американка чего стоит, ты сам рассказывал.
– Какая еще американка? – немного занервничал Фролов.
– Какая! – передразнил его Геннадий Николаевич. – Та самая, которую ты со своим нью-йоркским акцентом спрашивал: «Вдую спик инглиш?». А она тебе: «Вдуйте, вдуйте, плиз, миль пардон!».
– Откуда в тебе, профессор, столько неинтеллигентности и цинизма? – удивился Фролов.
– «Вышли мы все из народа!» – весело пропел бизнесмен.
– Как вам вернуться в него?! – допел вторую строчку начальник охраны.
– Кстати, о народе! – стукнул себя по лбу Смирнов. – Ты не помнишь, какое сегодня число?
– А тебе срочно? – тоже прикинулся склеротиком Фролов. – Пятнадцатое сентября сегодня.
– Я так и думал! Слушай, Женька, я понимаю, что день сегодня тяжелый, но ты уж дальше сам как-нибудь, а? О содержимом кейса ты знаешь – есть над чем думать и в какую сторону, как говорится, идти. Ребятишек со скутеров ты допросишь, а вечерком о результатах допроса доложишь мне. А сейчас, понимаешь, мне срочно надо ехать в университет, в кассу. Я ведь там на полставки профессором работаю – сегодня с двух зарплату выдают.
Окулист изумленно посмотрел на миллионера Смирнова и тихонько присвистнул, покрутив пальцем у виска.
– Не свисти, денег не будет, – попросил Цубербиллер.
– Даже представить себе не мог, что ты такая скряга, – сдавленным голосом почти прошептал Окулист. – Генка, это же жлобство: ты пока доедешь до университета и вернешься в офис бензина потратишь на две свои зарплаты. Что за блажь?! Грузчики зарплату уже сто лет как по карточке получают, а ты… Что за блажь?!
– Да никакая не блажь, Женька, – потупил взгляд Геннадий. – Дело, конечно, не в этих копейках. Просто, понимаешь, как бы это точнее сказать… В общем, бизнес, безусловно, дело нужное. Но, ты же сам знаешь, кругом такие рожи… А я в университет приеду, встану в очередь в кассу – такие лица приятные кругом, разговоры у них интересные, лица светлые. Постою часик в очереди, откисну, на сердце легко – легко становиться. Словно душу в чистой воде прополоскал. Я без этого не смогу – одичаю. Профессора, они часто как дети – наивные и доверчивые. Именно в этом наша сила, Окулист, а не в деньгах вовсе. Знаешь, давно-давно, еще до революции, в домашнюю библиотеку Николая Николаевича Бекетова, академика, забрались воры. Когда слуга прибежал к нему и доложил об этом, ученый поправил пенсне и спросил: «И что же они читают?». Это не чудачество. Это сила духа и чистота души.
Окулист прошел в свой кабинет, встал у окна и начал размышлять о событиях дня. За окном был виден Крюков канал, колокольня Никольского собора устремляла свой взор к небу. Глядя на эту красоту, думалось легко и спокойно. Итак, что же сегодня произошло? Формально – убийство иностранного ученого и воровство ценных документов. Точнее, не так: было ограбление, сопровождавшееся убийством. Но почему убийца или убийцы дождались, когда кейс окажется в руках у шотландца? Неужто кто-то так дорожил жизнью Смирнова? Вряд ли. Что-то здесь не так. Пока ничего не понятно. Ясно только одно: организаторы похищения документов знали очень многое. Им был детально известен распорядок работы симпозиума. Возможно, они имели представление о содержимом кейса. Хотя это вовсе не обязательно. Информация о предстоявших в этот день встречах Смирнова была вполне доступной – при желании можно было прикинуть, какой примерно пакет документов окажется в кейсе. Но прикинуть это мог только тот, кто специально хотел бы это знать и кто для этого провел большую аналитическую работу. Ведь даже он, начальник охраны Смирнова, имел сначала лишь самые общие сведения.
Ясно и то, что такая аналитическая работы была бы эффективней, окажись в офисе у похитителей свой человек. Точнее, не у похитителей, а у заказчика. Самого заказчика так просто не установить. Судя по размаху операции и профессионализму исполнителей, он почти недоступен. Допрос парня и девушки с водных мотоциклов много не даст. Тут больше нужно анализировать сам стиль действий и организации операции. Вспоминая мелкие детали, бывший разведчик все больше склонялся к мысли о том, что операция похожа на действия иностранной спецслужбы. Стоп! Спецслужбы – да. Потому что профессионально, без помарок и лишних шагов. Но почему иностранной? Только потому, что среди участников похищения был темнокожий парень? Глупо. Это могла быть подстава, чтобы в случае неудачи операции повести следствие по ложному пути.
Прежде чем общаться с мотоциклистами, надо бы разобраться в куда более важных деталях. Например, хорошо бы узнать результаты предварительной экспертизы, проведенной после вскрытия бедняги из Шотландии. Конечно, скорее всего стреляла задержанная девушка. Но где гарантия, что не кто-то еще, кто находился в тот момент в кают-компании? Окулист удовлетворенно хмыкнул и достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист стандартной белой бумаги. На нем каллиграфическим почерком Геннадия Николаевича Смирнова была составлена схема размещения всех участников симпозиума, находившихся в кают-компании в тот злополучный момент.
Окулист с восхищением подумал о Цубере: «Он точно гениальный и очень организованный человек! К тому же с феноменальной памятью. До сих пор не понятно, когда он успел составить эту схему по памяти?». Сойдя с трапа теплохода, он молча протянул ее своему начальнику охраны, как будто всю жизнь сам занимался расследованиями убийств. Ценная бумага! Только вот никакая такая девушка на этой схеме не отмечена. Стало быть, она вошла в кают-компанию в момент выступления Цубера. В принципе, в этом не могло быть ничего подозрительного: участники симпозиума могли свободно входить и выходить, когда вздумается – обстановка на таких форумах всегда подчеркнуто демократичная.
Окулист попытался представить себе, откуда стреляли, но вскоре бросил это бесполезное занятие: без баллистической экспертизы это было почти бесполезным занятием.
Он понимал, что поскольку погиб иностранец, дело, скорее всего, передадут в ФСБ. К их экспертам не подкатишься. Тем более, что его, как бывшего грушника, там наверняка никто бы не жаловал: что делать, такова взаимная «любовь» двух дружественных ведомств – ГРУ и ФСБ. Но были и обходные пути. Не было сомнения в том, что тело шотландского бедолаги отвезли в морг Института судебной экспертизы. Однажды Окулист бывал в том почтенном учреждении. Не в морге, к счастью, а в самом институте. Тогда, года два назад, ему вдруг напомнила о себе старая рана, полученная еще в Сомали, когда до учебы в академии он служил в спецназе ГРУ. Один проворный фэбээровец успел нанести ему удар в область печени так, что произошло внутреннее кровоизлияние. В тот раз все обошлось. Удар оказался последней профессиональной удачей заокеанского коллеги. Капитан Фролов навсегда успокоил его движением большого пальца в висок. И вот, спустя много лет, «ливер» полковника запаса Фролова вспомнил веселые дни офицерской юности – закапризничал и попросился на профилактику. К счастью, в то время Окулист был влюблен в одну милую и умную филологиню, мама которой работала как раз в том самом Институте судебной экспертизы. Евгения быстренько подлечили, поставив, кстати, настолько точный диагноз, что выдержанному Фролову на мгновение показалось, что осматривавший его врач был свидетелем той давней истории.
Немного посомневавшись в правильности совершаемого поступка, Окулист позвонил своей давнишней подруге:
– Привет, Наташа. Некто Евгений, если помнишь такого.
– Тебя забудешь, так собачку твою вспомнишь, не к ночи она будет помянута, – приятным низким голосом ответила Наташа.
– Еще Зигмунд Батькович Фрейд заметил, что первый человек, который обругал противника вместо того, чтобы закатать ему в лобешник, был основателем цивилизации.
– А тебя никто и не обругал – ни по Фрейду, ни по матери.
– Кстати, о матери, – по-деловому скаламбурил Окулист. – Твоя мама не могла бы устроить мне протекцию в морге своего Института?
– Смогла бы. Но ложиться придется сегодня.
– Кому и куда ложиться? – растерялся Окулист.
– Тебе, естественно, – ты же о протекции просил.
– Черный юмор? Понимаю. Скажи честно: сколько это будет стоить?
– Нисколько. Точнее, очень дорого. Потому что нет в человеческих отношениях ничего дороже человеческих отношений.
– В тебе говорит альтруист?
– Во мне говорит человек. Есть такая вымирающая порода животных.
– Я понимаю, что тогда был неправ, – пустился в мужские рассуждения Фролов.
– Женя, не надо наступать дважды на один и тот же сельскохозяйственный инвентарь. Это больно. И винить себя не надо. Я тоже не сахар. С моим характером с тобой все равно было бы не ужиться. Я тоже люблю покомандовать. Как говаривали жители Воронежской губернии еще в девятнадцатом веке, плох тот дом, где курица не поет петухом!
– Вам, филологам, виднее, – скомпромиссничал Фрол.
– Тебе повезло: в морге Института работает патологоанатомом Вася Крестьянинов. Он тебя, кстати, знает: вы с ним когда-то служили вмести. Запиши телефон…
На встречу с Василием Фрол ехал с радостью, хотя сама обстановка предстоявшей встречи к радости не располагала. Окулист купил бутылку «Русского стандарта», постояла в раздумье возле витрин с закусками и, что-то прикинув в уме, вернулся в бакалейный отдел и купил еще одну такую же бутылку.
После взаимных похлопываний по плечам и радостных «а помнишь, а помнишь» перешли к делу. Действительно, невинно убиенный профессор уже несколько часов был клиентом этого тихого места.
– Знаешь, – размяк после второго стакана Василий, – ничего мудреного в трупике нет. Убит клиент из малокалиберного пистолета. В упор практически. Могу даже предположить, что стреляли не из пистолета, а из приспособления, замаскированного под шариковую ручку. Ты такие шпионские хреновины лучше меня должен знать. Приспособленьице пневматическое. Тихонькое такое, нежное, но убивает, как видишь. Но смущает во всем этом деле одна небольшая странность, которая к делу вроде бы и не относится. Понимаешь, профессор этот и так уже был не жилец.
– ?!!
– Да-да, не удивляйся. У него был рак головного мозга четвертной степени. Я вообще не понимаю, какого лешего он на этот междусобочик-то поперся? Ему бы с детьми-внуками тихонько прощаться да обезболивающее принимать лошадиными дозами. А он научными штучками-дрючками под занавес решил заняться! Глупо как-то получается. Нельзя так науку любить, ей-богу нельзя. Ну, упокой Господь его душу грешную, – приподнял стакан Василий.
Беседу старых боевых товарищей прервал звонок мобильного телефона Окулиста. Звонил заместитель Фролова:
– Бежала задержанная.
– Передай ей при случае мои поздравления, – с тихим гневом сказал Окулист. – Оперативные мероприятия по задержанию, надеюсь, проводятся?
– Так точно. Только…
– Что только?
– Без толку все это. Очень грамотно ушла.
– А вам только безграмотных подавай? Ну, ждите, через тридцать минут буду, – не по-доброму пообещал Окулист.
Возвращаясь в офис, Фролов по телефону доложил о случившемся Смирнову. Тот, вероятно, уже получил долгожданную профессорскую зарплату и был в прекрасном расположении духа:
– Не дрейфь, Окулист, прорвемся. Главное, документы на месте, а девица от нас никуда не денется. А если и денется, то не велика потеря: мы тебе, хе-хе, новую найдем, еще симпатичнее! Кстати, ты видел ее фотографию?
– Нет, еще не успел.
– Много потерял – премилое существо. Мне час назад твой заместитель ее фейсик на мобильный сбросил – хороша!
– Все Людмиле расскажу, – второй раз за день пообещал Окулист.
– И внешность этого Отелы тоже скинул, – не унимался Цубербиллер. – В мужской красоте я меньше понимаю, но думаю, что экземпляр тоже любопытный…
Вернувшись в офис, Окулист обнаружил у себя на столе две цветные фотографии любителей водно-мотоциклетного спорта. Девица была действительно хороша. Профессионально бывший разведчик прикинул: примерно метр семьдесят пять ростом, свежепокрашенная блондинка, стройная. Грудь, пожалуй, размера четвертого… чего ее, такую красивую, на подвиги потянуло? Сидела бы себе где-нибудь в уютном месте с хорошим человеком да лакомилась счастьем.
Чернокожий парень тоже был хорош. Спортивная фигура, умное лицо. И страха в глазах нет никакого. Что ж, надо пообщаться хоть с ним, пока тоже не сбежал. Но прежде – выслушать доклад зама. Заместитель, бывший полковник КГБ Виктор Викторович Воротилов, виновато тупил глаза:
– Понимаете, Евгений Александрович, это ненормально. Задержанная содержалась в наручниках в изолированном помещении. Перед входом дежурил Борис Курилко. Так она умудрилась наручники открыть, а Бориса вырубила как стройбатовца! А он, между прочим, в ВДВ служил, КМС по боевому самбо – ничего не понимаю!
– А что Борис сам-то говорит? – полюбопытствовал Окулист.
– Да ничего не говорит. В реанимации он, – виновато доложил зам. – Но врачи говорят, что его жизнь уже вне опасности.
– Значит, жив Курилка? – невесело пошутил начальник охраны. – Ну, и то хорошо.
Встреча Фролова с Геннадием Николаевичем Смирновым никому из них не подняла настроения. Услышав о результатах поездки Окулиста в морг Института судебной экспертизы, Цубер снял очки и как-то беспомощно, по-детски начал тереть глаза:
– Ничего не понимаю, – признался он. – У меня даже мысли не появилось, что он так тяжело болен – мы общались, шутил, говорили о перспективах сотрудничества. Его, как биолога, заинтересовала динамика развития флоры Невы, особенно то, что касалось адаптации растений, завезенных в акваторию из других регионов мира.
– А что, и такое было? – удивился Окулист.
– И было, и есть. В Неве, как и в других судоходных реках за столетия столько новых растений появилось! Даже из Африки и Америки. Представь себе, прижились и плодятся со страшной силой.
– Это очень важно, то, что ты сейчас сказал, – почему-то веско произнес Окулист. – Знаешь, Генка, у меня есть неожиданное предложение. Понимаешь, есть опасность того, что из фирмы происходит утечка информации. Возможно, это совершенно напрасные подозрения, но не хочется зря рисковать. Нам нужны надежные помощники. Те, за кого можно поручиться, как за себя.
– Ты имеешь в виду Майонеза и Лося, – догадался Цубер.
