Ж. Тоннер "Тайная сила, или Король воров. Серия «Мир детектива: бессмертные персонажи»"

Не обращая внимания на последнюю выходку регента, старая служанка, взяв пустую миску, удалилась.

– Эй! Фарета! Фарета! – закричал герцог в то время, когда она взялась за ручку двери. – Ты забыла одну вещь, моя милая.

– Что такое?

– Запах… запах супа! Не можешь ли ты его прихватить с собой, сделай одолжение?

Фарета пожала плечами.

– Откройте окно, монсеньор, – сказала она, – запах супа испарится тотчас же с запахом мускуса, который вы принесли с собой, – это будет полезно для господина аббата!

– Да, да!.. Бедная Фарета!.. Рассердилась!..

– Вы довольны, монсеньор, вы вознаграждены. Я не думаю, чтобы вы оказали честь зайти ко мне только для того, чтобы посмеяться над моей служанкой, и потому я буду вам очень признателен, если вы мне скажете, что у вас есть… важного… сообщить мне.

Дюбуа говорил, устремив на стоявшего у камина регента взгляд, в котором сквозь напускную покорность виднелась ирония. Регент немного наморщил брови.

– Ты рожден быть школьным учителем, Дюбуа!.. – сказал он, ты изменил своему призванию.

– Очень может быть, монсеньор, – холодно отвечал аббат. – Чтобы жить, мне нужно было быть школьным учителем, и я бы взялся за это дело с большим удовольствием!.. Только я бы выбирал учеников!

– Это значит, что ты бы меня не пустил в свой класс?

– Если бы я старался, чтоб они все не стали ужасными развратниками… конечно, да, монсеньор, я бы умолял вас не посещать мой класс!

– Дерзкий!.. Если я ужасный развратник, я этим обязан тебе, негодяй, ты забыл это?.. Ты первый поощрял и развивал мои дурные наклонности!

Но аббат оставался необыкновенно хладнокровным.

– На земле возделывают только то, что она способна произвести, – возразил он. – В вашей юной душе, ваше высочество, были посеяны только семена порока… Поэтому я считаю лишним пытаться прорастить в ней разные добродетели!

– Тем более, что ты надеялся выиграть больше, служа порочному, чем добродетельному господину, не правда ли?

– Ваше высочество, были богато одарены совершенно другими наклонностями… чем те, которые вы выказали в детстве… но я всегда для вашей пользы… и для своей… служил бы вам с одинаковым самоотвержением!

– Да! Да!.. чтобы достигнуть… того, чего ты хотел достичь, чего ты достиг… ты бы обрек себя самого быть, по крайней мере, внешне мудрым и добродетельным!.. Признайся, что ты бы предпочел, чтоб я тебя не стеснял примером, негодяй?

Дюбуа вздохнул.

– Увы, монсеньор! – возразил он. – Если я был… негодяем… в том смысле, в каком вы мне приписываете, уже прошло столько лет, как я перестал им быть… и не могу быть им… я вам подтверждаю, что приятные воспоминания, которые я сохранил от удовольствий, испытанных вместе с вами в известных местах, не заставили бы ни на минуту колебаться от горечи сожаления, которое я испытываю сейчас из-за невозможности следовать за вами!

– Это правда? Ты теперь осужден есть суп из кореньев, бедный аббат.

– А вы, монсеньор, продолжаете есть трюфели!.. Хотя, суп из кореньев не мешает мне хорошо управлять делами вашего высочества!.. И целой страны!.. Маленький человек скверно живет, но он еще жив. Что же вы не садитесь, монсеньор? Сегодня утром я получил депешу из Испании от маршала де Бервика, он завладел Фонтаробией, Сен-Себастианом и частью Каталонии!.. Мы научим короля Филиппа V и его дорогого министра господина кардинала Альберони не сеять вокруг нас раздор вместе с герцогом и герцогиней де Меен, чтобы свергнуть нашу власть! Вы знаете, я подозреваю, что иезуиты принимали участие в намерениях Селя-Мора?.. У меня нет доказательств… Добрые отцы очень хитры… Они замолкли, как только замысел был открыт, и даже остерегаются корреспонденции, боясь, что их письма будут распечатывать! Но все-таки нашлись в бумагах одного адвоката, Боржетона, которого я на прошлой неделе отослал в Бастилию, заметки, которые могут служить доказательством… Кажется, вы меня не слушаете, монсеньор?..

И в самом деле, пока Дюбуа говорил, регент взял шляпу, подошел к окну и начал барабанить по стеклу, рассеянно посматривая на улицу.

Он повернулся в ответ на словах аббата и сказал, улыбаясь:

– Верно, сегодня не могу думать о делах!

– Ну!.. Сегодня… как и вчера… как всегда!.. Когда с вами говорят о серьёзных делах, вы думаете совершенно о другом!

– А разве недостаточно того, что «ты» будешь заниматься серьезными делами? Я думал, что мне пора идти в банк, где у меня назначено свидание с Лясом.

– Да, да!.. Чтоб попросить у него еще денег?

– Я столько трачу!.. Когда мой кошелек пуст, надо же его пополнить. Потом у меня сегодня личный ужин и мне нужно видеть Ля Фора, который обещал к сегодняшнему ужину для нашего развлечения привести цыган… самых лучших фокусников, как он уверял.

Дюбуа насмешливо покачал головой.

– Я согласен, что подобные занятия, ваше высочество сильно отвлекают от забот об успехе французской армии в Испании! – сказал он. – Ступайте, просите денег у Ляса, монсеньор, и пускай цыгане этой ночью превзойдут себя, чтобы очаровать вас и ваших гостей!.. Я вам советую даже попросить показать вам дьявола, говорят колдуны с ним в дружеских отношениях!..

Улыбка, игравшая на губах герцога Орлеанского, вдруг исчезла. Странно! Человек, не веривший в Бога, верил в Дьявола!.. И верил так сильно, что ему тяжело было об этом говорить. Отвергая возможность рая для добрых, он верил в ад для злых.

– Мне часто за твоей внешностью скрывается гений зла, и я не желаю его видеть под каким-либо другим обличьем, – сухо сказал он.

– Гм, – возразил Дюбуа. – Гений зла в моей внешности!.. Хорошо сказано, остро, но все-таки не совсем верно! Я знаю, вы убеждены, монсеньор, что если бы мой гений перестал вам служить, ваш часто находился в затруднении! Короче…

– Прощай, я видел, как ты ел суп из кореньев… Этого удовольствия довольно для одного раза! До свидания, аббат!

– Честь имею кланяться, ваше высочество.

Дюбуа встал.

– Монсеньор, еще одно дело, прошу вас! – вскричал аббат, вдруг вспомним о чем-то.

– Что такое? – сказал, повернувшись Филипп Орлеанский.

– Что мы будем делать с графом де Горном? Ваше высочество, вы приняли какое-нибудь решение относительно этого господина? Бросить его в подземелье или ограничиться тем, что под хорошим конвоем отошлем в его пасмурное отечество.

Герцог видимо побледнел, услышав имя графа де Горна. Это имя вызывало у него неприятные воспоминания. Он несколько минут стоял задумчиво и неподвижно, и уже открыл было рот, чтобы ответить аббату, но вдруг остановился и сказал отрывисто:

– Нет, я ничего еще не решил! Ты невыносим Дюбуа: я в хорошем настроении, а ты мне говоришь о людях, которых я ненавижу!..

– Но…

– Мы поговорим о графе де Горне завтра или послезавтра!.. Это терпит!.. Прощай.

И герцог быстро вышел.

– Терпит, неспешно!.. – ворчал Дюбуа, вернувшись к столу. – Это рассуждение сумасшедшего, который считает унизительным для себя наказать оскорбление, потому что в его жилах есть кровь Беарне!.. Я вот не происхожу от Генриха IV… ни даже от одного из его побочных детей! Один Бог знает, сколько их насеял великий король!.. Поэтому я могу мстить, тем, кто меня оскорбил!.. А так как герцог Орлеанский не хочет проучить графа де Горна, то я его проучу и жестоко проучу, или я буду дураком!.. Что? Кто там? Войдите.

В это время послышались три стука в дверь, выходившую в комнату секретаря министра, дю Кудрея.

Получив позволение, вошел секретарь, согнувшись в почтительном поклоне.

– Что вам нужно, дю Кудрей?

Вместо ответа, секретарь подал министру незапечатанное письмо, содержавшее следующее:

«Дорогой Гильом,
Я тебе несколько раз говорил о достойном человеке, аббате Морине, который просит тебя уделить ему десять минут, чем ты осчастливишь аббата Морина и твоего преданного брата

    Венсена Дюбуа».
Гильом Дюбуа не мог скрыть гримасы, читая эти строки. Впрочем гримаса была очень красноречива для господина дю Кудрея.

– Ваше преосвященство, не желает принять господин аббата Морина? – сказал дю Кудрей.

– Нет, – отвечал Дюбуа. – У меня нет времени для приема сегодня… Мой брат обезумел, представляя человека, которого я не знаю! «Господин аббат Морин, достойный человек просит тебя уделить ему десять минут».. Может быть, просит о чем-нибудь!.. Клянусь! Если бы я всех слушал, то каждый день терял три или четыре часа на подобные десятиминутная аудиенции!.. Скажите аббату Морину, чтоб он приходил на следующей неделе… В следующем месяце… Слышите, дю Кудрей?

Секретарь поклонился и пошел в свой кабинет:

– Да, – сказал он, – я забыл сообщить вашему преосвященству, что ваш секретный агент… ле Борньо…

– Здесь?

– Да, ваше преосвященство… Перед приходом аббата Морина, я был извещен, что пришел ле Борньо…

– Хорошо! Пусть подождет! Я сейчас его приму. И… Да слушайте же, дю Кудрей!.. Послушайте меня!

Вглядываясь в письмо, которое он все еще держал в руках, Дюбуа остановил снова уходившего дю Кудрея.

– Я передумал. Мой брат не злоупотребляет рекомендациями, напротив, он очень осторожен. Поэтому, хотя мне и неприятно, но я не хочу оскорбить его и приму его протеже. Попросите войти аббата Морина.

Секретарь снова безмолвно поклонился.

Через несколько минут он громко доложил:

– Господин аббат Морин.

Два аббата

Два аббата совершенно не были похожи друг на друга ни нравственно, ни физически.

Один из них, – аббат Дюбуа, по описанию Сен-Симона[1 - Анри Сен-Симон (Henri Saint-Simon) – французский философ, социолог, известный социальный реформатор, основатель школы утопического социализма.], – «маленький, худой, желтый, тонкий, невзрачный, в белокуром парике и с хитрой физиономией»…

Другой, – аббат Морин – высокий, плотный, свежий, с черными волосами, в которых серебрилась седина, с живым взглядом на открытом лице.

Аббат Морин, в лиловом платье, как тогда было положено одеваться белому духовенству, держа в правой руке шляпу, а в левой плоский картон, связанный веревками, вышел на середину кабинета, кланяясь аббату Дюбуа, который, не вставая, повернулся и очутился лицом к лицу со своим посетителем.

Каково было впечатление последнего при виде этого могущественного человека, первого министра, хитрого и ловкого дипломата, скрывающегося под такой скромной внешностью? Аббат Морин не показал. На его лице не появилось удивления, которое он мог и даже должен был почувствовать при виде великого человека под ничтожной оболочкой.

Напротив, Дюбуа, смерив аббата Морина с ног до головы, милостиво расхохотался.

– Чёрт меня побери! – вскричал он. Это было любимое восклицание аббата Дюбуа, и он сдерживался только при регенте, очень боявшемся сатаны. – Чёрт меня побери! Господин аббат, жаль, что вы не носите военного мундира!.. Вы были бы прекрасным драгуном!.. Какая грудь, какие руки, какие ноги!.. Почему, при вашем сложении, вы посвятили себя служению церкви, а не королю?

Аббат Морин улыбнулся.

– Ваше преосвященство задает мне вопросы, на которые можно слишком долго и подробно отвечать, но чтобы не злоупотреблять вашим временем, я прошу позволения не делать этого.

– Понимаю. Вы боитесь скомпрометировать себя, и поэтому, когда вас просят говорить, вы молчите.

– Слово серебро, молчание золото, – сказал один арабский поэт[2 - Существует много похожих по смыслу пословиц, но в этой форме данная пословица возникла в арабской культуре в IX веке.].

– Наконец, да или нет, мне бы хотелось знать ваше мнение по поводу этого предмета, – находите вы дурным, что Франция ведет теперь войну с Испанией, король которой намеревался свергнуть его величество Людовика XV с трона, чтобы самому сесть на его место… Вы находите дурным, что мы хотим наказать Филиппа ??

Аббат Морин грустно улыбнулся…

– Нет, – возразил он, – строгое наказание, которое наше армия возложила на Филиппа V, мне не может не нравиться. Этот честолюбивый монарх получит только заслуженное наказание, когда уничтожат его гордость.

– Интерес этих двух людей – интерес двух стран! Нельзя же было подданным короля Франции перейти под покровительство чужого короля. А следовательно, если они считают войну, которую мы объявили Испании, справедливой, то, с своей стороны, из любви к своему королю, из уважения к его славе и не думая об его интригах, подданные Филиппа ? должны стараться, чтобы нашествие на их страну было отражено. Испанские солдаты должны честно защищаться против французских!

Аббат Морин нагнул голову.

– Я никогда не сомневался в храбрости солдат, к какой бы нации они не принадлежали, – сказал он. – Испанцы или французы, для меня все равно, выкажут храбрость в этой войне.

– Они только исполняют свой долг.

– И они исполнят только свой долг, я согласен, ваше преосвященство.

Аббат Морин замолчал. Дюбуа, прикусив губы, молча смотрел на него:

– Я вижу, вы философ, господин аббат, – сказал он, наконец.

– Я филантроп, и не более, ваше преосвященство, – возразил аббат Морин, со своей доброй улыбкой.

– Вы любите человечество?

– Всей душой!

– Все человечество!?

– Все, без исключения!

– Если бы оно нуждалось в вашей помощи, вам было бы все равно, что человек не одной с вами веры?

– Совершенно все равно, ваше преосвященство! Еврей, магометанин, или буддист… человек, призвавший меня, будет мне столько же дорог, как и христианин!.. Если бы у него даже не было никакой религии, это мне бы не помешало, прийти ему на помощь.

– Чтобы потом обратить его в вашу религию?

– Совсем нет! Это бы означало оплачивать мои благодеяния. Что я даю, я дарю… а не продаю!

– А вы много даете?