– Ну, айда! – удовлетворённо махнул Прошка.
Вскоре подперев дверь бабы бревном, валявшимся тут же, мальчишки спрятались за углом и стали наблюдать… Однако их ждало разочарование – из-за противоположного угла забора решительно вышел Иов и убрал подпорку! Глянув осуждающе на спрятавшихся ребят, он остался стоять у двери.
– Ах ты, гад! – рассвирепел Прошка и кинулся со сжатыми кулаками на бабкиного защитника.
Но, подбежав, посмотрел в синие глаза и задержался. Затем зло сплюнул и, развернувшись, окликнул ребят:
– Идёмте кататься на Федькиной коляске! Этого, правильного, с собой не берём.
– Ну и ладно, – обиженно надул губы Иов. – Зато я знаю новую библейскую притчу про Христа и вам не расскажу.
Последние слова остановили ребят, да и самого Прошку. Почесав затылок, он примирительно предложил:
– Ладно, давай… мириться.
Довольные такой развязкой, мальчишки весело подбежали к Иову и, взявшись за руки, вместе понеслись к заброшенному сараю. Здесь Иов обычно читал, но чаще рассказывал, самые разные истории, прочитанные не только в Библии.
Мама Лукерья и отец Иван, наблюдая за Иовом, порой не знали, радоваться им или огорчаться. Часто своими вопросами и рассуждениями он ставил в тупик:
– Мама, а почему вы с папой вчера вечером не помолились?… Почему ты сказала тёте Дарье, что у нас нет гвоздей – если они есть?… Господь создал всех равными, но одни живут богато, а другие – бедно, – засыпал вопросами мальчик.
Иван, присев на корточки перед сыном и взяв его за плечи, как мог, пояснял:
– Господь создал всех равными – ты прав. Но головы-то у людей разные, и сила, и здоровье. А, главное, верят по-разному: одни – больше, другие – меньше. Поэтому и живут неодинаково. А гвоздей у нас мало, да и самим нужны, – оправдывал он Лукерью. – Видишь, забор валиться – надо чинить. А молиться вечером нужно обязательно, несмотря на усталость.
Заглянув в удивительные глаза Иова, отец чувствовал, что не переубедил сына.
А после нашумевшего не только в деревне, но и во всей округе, случая с медведем, селяне стали относиться к Иову даже с опаской. “Ни колдун ли растёт у Норышкиных под ликом богомольца?” – витали слухи.
А дело было так…
Медведи и раньше водились в этих местах, однако людей особенно не тревожили. Но однажды объявился медведь, который стал наведываться в деревню: то улей на пасеке разорит, то в сарай со скотиной залезет. Терпение у людей кончилось, когда чуть ни до смерти напугал некую старушку.
Тогда и вызвался Филипп, дед Иова по матери, вместе с двумя мужиками наказать лесного разбойника. Филипп Марьянов был молчаливым, внушительного роста мужиком. Отличался религиозностью, трудолюбием и смелостью: не раз, бывало, в молодости один ходил на медведя (тогда их было больше). Вот и сейчас, несмотря на возраст – под семьдесят – взял с собою ружьё, рогатину, собак и отправился с мужиками в лес.
Дней шесть возвращались ни с чем. И только на седьмой напали на след лесного хозяина: зверь мирно лакомился брусникой на поляне. Услышав лай, медведь недовольно прорычал и не спеша направился вглубь. Здесь его и поджидал дед Филипп. Остальные мужики чуть отстали. Медведь, мотая головой и рыча, быстро приближался. Когда осталось несколько шагов, дед вскинул ружьё и, целясь зверю в глаз, нажал на спуск. Но, выстрела не прозвучало – произошла осечка! Медведь, поднявшись на задние лапы, вытянулся во весь свой немалый рост и недовольно ворча, пошёл на Филиппа. “Пропал…”, – мелькнуло в голове, а руки и ноги, словно налившись свинцом, отказались повиноваться.
В это время, мужики вместе с собаками уже подбежали и, вскинув ружья, приготовились стрелять… И тут произошло невероятное!
– Стойте! – раздался звонкий детский крик.
Все, в том числе и остановившийся зверь, оглянулись на голос – с правой стороны, из густых зарослей орешника, вышел… Иов. Лицо его было напряжённым, а широко открытые глаза горели синим огнём. Чётко произнося слова какой-то молитвы и осеняя медведя крестным знамением, Иов смело шёл на зверя (мужики потом рассказывали, будто видели в этот момент над головой мальчика – сияние!)
– Во имя Отца, Сына и Святого духа… – звучали, отзываясь тихим эхом, слова.
Пока мужики выходили из оцепенения, а собаки протяжно скулили, зверь беззвучно прыгнул в сторону и проворно скрылся в чаще.
– Как ты здесь оказался? – только и смог прохрипеть Филипп, садясь с подкосившимися ногами на мшистую землю.
– Бог меня привёл, чтобы отворотить беду, – серьёзно ответил мальчик, подходя к деду. – Грех убивать живое! А медведь больше никогда не вернётся, – закончил он с грустью, помогая деду встать.
Охотники возбуждённо заговорили между собой, радуясь, что всё обошлось.
– Каков молодец, внук! Настращал хозяина.
– Чудо какое-то!
– В твоего внука, Филипп, похоже, сам Святой дух вселился, – подтрунивали они, поглядывая на Иова с уважением, а некоторые даже со страхом.
– Вера – вот мой дух, – не по возрасту строго ответил мальчик, держась за дедову руку.
Ошеломлённые, необычайно возбуждённые с тем и вернулись домой.
С той поры медведи не появлялись в здешних лесах, а слава о необычном мальчике вышла за пределы деревни. То было время, когда страна пыталась измениться на пути противоречивых реформ. Снова укреплялись традиции православия, и люди, потеряв веру в прежние идеалы, потянулись к Богу, Христу…
И ещё один случай ярко высветил необычные способности Иова…
Парил летний зной.
Село словно вымерло. Вся живность – куры, утки, гуси – спряталась в тени, а привязанный на выпасе телёнок уже не прыгал, а вытянул голову и уныло лежал под кустом дикой смородины.
Иван с утра отправился смотреть место для сенокоса, а Лукерья собиралась белить трубу на крыше дома. Иов, чем мог, помогал матери: носил воду, насыпал мел и усердно размешивал смесь длинной палкой.
– Помощничек мой! – ласково трепала Лукерья волосы сына. – Пойдём, лестницу переставим, чтобы удобнее было залезть на крышу.
– Ты только осторожнее, мама, – озабоченно, совсем по взрослому, просил Иов, когда они установили лестницу, и женщина уверенно полезла вверх.
Все дети любят своих матерей, но Иов – особенно. В раннем детстве он много болел. Был период, когда думали – умрёт. Лукерья не спала ночами: носила сына на руках, пела колыбельные песни, тихо плакала. Усердно молилась. И, наверное, в немалой степени, её любовь и спасла мальчика.
Иван, занятый хозяйством, меньше занимался сыном. Лукерья же научила его ещё до школы читать, приобщила к сказкам:
– …и оборотила злая ведьма царевича, за душу его добрую, за дела богоугодные в чудище страшное, – певучим голосом рассказывала Лукерья сказку про аленький цветочек – И наложила заклятие: жить царевичу в облике страшном на одиноком острове, в океане бескрайнем, пока не полюбит его девица-краса…
Иов слушал маму с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. Иногда светлая слезинка нет-нет, да и скатывалась по щеке, капала на рубашку. Выслушав счастливый конец, Иов облегчённо вздыхал и, задумавшись, спрашивал:
– Под ликом чудища скрывался добрый, красивый молодец. Значит, не всегда по виду человека можно понять – каков он?
– Да, сыночек, – обняла Лукерья Иова и прижала его голову к себе, – вот и у нас, в деревне, бабушка Тося – высохшая, невзрачная, на бабу-ягу похожая. А ведь у неё муж и единственная дочь погибли в войну. Но она не озлобилась. Кто бы ни шёл мимо – обязательно пригласит в гости, чаем угостит; не поскупится на слово приветливое и совет добрый.
– А я её защищал! – гордо посмотрел на маму Иов.
– Молодчина.
– А Фрол Лукич, завмаг, нехороший, хотя с виду городской и улыбается сладко.
– Это почему же, плохой?
– Прошку, сына своего, ни за что побил.
– Не проста наша жизнь, Иовушка, ой как не проста, как и сами люди.
И сейчас, Иов со страхом наблюдал, как мама, укрепив ведро, принялась белить дымоход. Сердце Иова неприятно покалывало.
– Лукерья! Ты где? – послышался из-за забора голос соседки, тёти Дарьи.
– Что ты хотела? Здесь я, на крыше!
Лукерья неловко обернулась, в глазах закружилось и, тихо охнув, покатилась вниз…
– Мама! – в отчаянии закричал Иов.
Перекатившись, словно бревно, Лукерья слетела с крыши и с неприятным хрустом распласталась на земле…
– Мама… – кинулся к ней Иов, остановился и, покачнувшись – рухнул рядом.
– Ах, ты ж батюшки! Что же я наделала? – запричитала соседка, заглянув на крики во двор. – На помощь, люди добрые!
Очнулся Иов на следующий день.
Укрытый тонким одеялом, он лежал на кровати в своей спальне. Голову холодил мокрый платок, в помещении остро пахло какими-то травами. Из зала доносились негромкие голоса, и тянуло запахом свечей и ладана.
– Мама, – робко позвал Иов, вспоминая происшедшее.
Затем медленно слез с кровати и, покачиваясь, направился к двери. Бесшумно открыл её и замер на пороге – на кровати, стоящей возле окна, лежала его мама с мертвенно-бледным лицом и закрытыми глазами. Руки её, как у покойника, были сложены на груди, а тело укрывало белое покрывало. Рядом, на столе, стояла икона, и дымились свечи.
На скамейках, расположенных вдоль стен, сидели и негромко переговаривались деды: Пётр и Филипп. Чуть поодаль, расположились одетые во всё чёрное бабушки – Матрёна и Клавдия, всхлипывающая тётя Дарья и несколько соседей со строгими лицами. Отсутствовал Иван.
Увидев Иова, все возбуждённо заговорили, а баба Матрёна поднялась на встречу причитая:
– Внучек мой, родной! Горе-то, какое! Полежал бы ещё… Мама, вот, совсем плохая, в сознанье никак не приходит… Папа поехал за священником, – гладила она голову внука, вытирая глаза и нос концом платка.
– Пусть к матери подойдёт, пока жива, – раздались участливые голоса.
– Где-то скамейка была, – озабоченно поднялся дед Пётр и тяжёлой походкой отправился на кухню.
Когда Иова усадили возле Лукерьи, женщины, взволнованные печальной сценой, стали плакать ещё громче; деды, кряхтя, смахивали слёзы. Иов же, как завороженный, смотрел на неживое лицо матери. Глаза его были сухими и казались чёрными.
Вдруг он поднялся со скамейки, затем опустился на колени перед иконой и стал произносить слова молитвы, осеняя себя крестным знамением.
– …Неисчислимы, Милосердный Боже, грехи наши – вольные и невольные, ведомые и неведомые. Помилуй нас, Владыка, Боже всех, и призри, и наведи. Возобнови знамения и сотвори чудеса свои!…
Чем дольше мальчик молился, тем голос его становился крепче, а поклоны в такт молитве – глубже. Сидящие в комнате притихли и, как заколдованные, наблюдали за происходящим.
Помолившись, Иов поднялся и протянул руки к матери. Глаза его снова стали синими и наполнились внутренним светом. Все застыли в тревожном внимании. Отчётливо слышалось тиканье настенных часов.
Иов осторожно положил ладони на лоб матери, а потом стал медленно перемещать их на лицо, шею, руки, тело. При этом что-то нашёптывал. Когда дошёл до ног – Лукерья открыла глаза!
– Ой! – вырвался общий вздох.
А когда она повертела головой и, беззвучно шевеля губами, протянула руки к сыну, комнату наполнили рыдания и радостные выкрики: – Жива! Жива! – причитала баба Клава.
– Даст Господь – не умрёт! – голосила Матрёна.
– Что значит сын – оживил мать! – вытирали глаза мужики. – Водички ей надо, водички, – обрадовано кинулась на кухню Дарья.
Оживление и счастливый гомон людей ещё больше усилились, когда Лукерья, болезненно улыбнувшись, села и, обняв голову припавшего к ней Иова, глухо произнесла:
– Сыночек мой, где же ты пропадал?
В это время отворилась входная дверь, и в дом вошёл Иван, а за ним священник, в длинной, чёрной рясе. Увидев жену, сидящую на кровати и обнимающую сына, Иван остановился у порога с тревожно-радостным выражением на постаревшем лице.
– Произошло чудо! – подхватился к нему дед Филипп.
– Иов спас Лукерью, – шамкал беззубым ртом Пётр.
Женщины заголосили ещё громче и поспешили к Ивану и священнику. Непрерывно тараторя, подвели их к кровати.
– Как ты? – обнял жену Иван.
– Жива, как видишь… – виновато улыбнулась Лукерья.
Иов же, оторвавшись от родителей, посмотрел на пришедших серьёзным, отсутствующим взглядом. И только губы его были тронуты незаметной, смущённой улыбкой…
Глава 2. Разочарование
Солнце раскалённым шаром медленно поднималось из-за бескрайних морских просторов. Яркие лучи, касаясь водной глади, напрочь стирали горизонт между морем и небом. Неторопливые, ленивые волны шлёпались, разлетаясь брызгами, о рукотворные камни городской набережной. Утренний морской пейзаж раскрылся перед Иовом во всём своём величии и великолепии. Легкий бриз, дующий с моря, слегка шевелил длинные волосы. Иов стоял, опершись на каменные перила, и задумчиво смотрел в морскую даль. Его глаза, отражая море, казались тёмно-синими.
Это был уже не тот, маленький деревенский мальчик, а взрослый парень, перешагнувший двадцатилетнюю межу. На сухощавом лице наметились реденькие усики и такая же бородка. Спадающие на плечи волосы и серый костюм придавали Иову вид молодого священника или семинариста (в городе располагалась крупнейшая в стране православная семинария). Однако кем считать себя сейчас, Иов и сам не знал. Знал только, что из семинарии он… ушёл. А всё началось давно, ещё в родной Петровке.
Этот ненастный день Иов запомнил навсегда – погибла его мама! Лукерья… Погибла страшно, нелепо, случайно – от молнии. А ведь молния, как считал Иов, – это знак Божий! “За что же Бог наказал мою маму и всю нашу семью? – думал Иов, стоя у гроба. – Ведь она так любила Господа, так усердно молилась… Неужели её смерть угодна Богу? Но почему так больно всем: ему самому, отцу, родным и близким?” Траурные звуки хора певчих ещё больше усиливали горестные мысли.
Бросив горсть земли в мрачную бездну могилы, он продолжал обдумывать эту несправедливость. “Значит, мы делали что-то не так: мало или не правильно молились, не соблюдали всё, что предначертано. Грешили где-то. Но, тогда почему в деревне есть люди, которые вообще редко молятся, а то и не веруют в Бога? Но – здоровы, и живут неплохо”, – давили мысли.
