У светлой пристани
Вячеслав Викторович Сукачев
Читая ранние повести В. Сукачева, невольно вспоминаешь, что автор начинал со стихов, с лирики: в них много воздуха, света, любви. И опять главный персонаж – влюбленная женщина, на этот раз – совсем молодая. Стиль повестей легкий, светлый. Не случайно Виктор Астафьев написал когда-то о ранней прозе Сукачева: "Пишет парень светло и чисто, порой достигая пронзительной грусти и высокой музыки в языке, в изображении природы и особенно – в проникновении в тему любви и женского характера".
Вячеслав Сукачев
У светлой пристани
1
Сразу же за утёсом с палубы теплохода открывается небольшая, совсем даже крохотная, пристань. Пристанью-то она называется у деревенских ребятишек, а если по-настоящему, а если по-настоящему, то просто приткнулся к берегу сухогрузный плашкоут, на нем из соснового тёса избушка на корме притулилась, два ржавых кнехта по бортам, вот и вся пристань.
От самой воды начинается высокий берег, густо поросший рябиной и молодым дубняком, так что в летнюю пору дома деревеньки не враз и приметишь. Стоит она, деревенька, огородами к Амуру, и досужие любители палубной природы порой диву даются, мол, что же это за огородная пристань такая, и спешат к вахтенному матросу за разъяснениями. И малый, с красной повязкой на рукаве, засветившись от удовольствия красноватыми прыщами на лице, начинает длинно и путано что-то объяснять. Он и сам толком не знает, что это за пристань такая, зачем она здесь, кому нужна, а потому хмурит белесые брови, и несет что-то об охотниках, гималайских медведях и, подумав самую малость, даже об уссурийских тиграх.
– А вот как пройдем еще три часа, – заканчивает малый, – то будет ба-альшая деревня. Там можно запросто свежую кету купить, а то и корюшка бывает. С пивом – одно удовольствие. – И тут же матросик торопливо бросается к сходням, так басовито пропел гудок и единственный пассажир, сошедший с теплохода, давно поднялся на берег и теперь смотрит вниз, на теплоход и на то, как седой одноногий шкипер плашкоута Савелий отдает пароходные концы.
Кормой теплоход медленно отпячивается от пристани, из белой трубы вырывается изрядное облачко копоти, он разворачивается, дает еще один протяжный гудок и, лениво покачиваясь, спешит дальше. Волны от теплохода ударяют в борт плашкоута, и Савелий, аккуратно складывая трапы, широко отставляет деревянную ногу, чтобы лучше сохранить равновесие.
Теплоход почти скрылся за крутой излучиной, когда на плашкоут взбежала по трапу невысокая смуглая девушка. Она в растерянности посмотрела на белое, призрачное, теперь лишь смутно напоминающее теплоход, и устало присела на скамейку. В клетчатой зеленой рубашке с закатанными рукавами и белых брючках, с короткой прической и обиженно оттопыренными губами, она смахивала на мальчишку-подростка. И действительно, женского в ней было разве что длинные, густые ресницы, да милые ямочки на щеках.
Савелий почти с раздражением смотрел на девушку и едко думал: Ну надо же, ни кожи, ни рожи, ни грудей, ни заду, а туда же, любовь крутить. Да чтоб тебя дождь намочил, поди не успеешь налюбиться». Он сердито прошел мимо нее, и деревяшка глухо, словно в пустую бочку, стучала по железной палубе плашкоута.
Было пять часов утра. Совсем недавно отпели петухи, а теперь, поторапливая хозяек, призывно и нетерпеливо мычали коровы. Они спешили на работу, за своим дневным молоком, а может быть, и скучали по простору, утомившись за зиму в тесных и душных стойлах. Монотонно стучал движок электростанции.
Светлана еще раз посмотрела на излучину, но теплохода уже не было, а была видна лишь сероватая вода, по-утреннему холодно отражающая солнечные блики. Она вздохнула и спрятала руки между колен, и ей было сейчас хорошо и досадно одновременно. Хорошо от этого раннего утра и солнечных бликов, и сизой свежести воздуха, неуловимо отдающего смольем. Хорошо и потому еще, что Савелий, сердито разматывая удочки, окончательно запутал леску и теперь не обращал на нее внимания. А досада постепенно проходила, и на смену ей уже спешило что-то светлое и волнующее, от чего Светлана невольно улыбнулась и прикрыла, спрятав под ресницами, синим загоревшиеся глаза.
Потом она легко поднялась со скамейки и пошла на корму, к Савелию, потому что уже не могла сидеть в одиночестве, а хотела поговорить с человеком и хоть самой малостью поделиться с ним тем светлым и хорошим, что внезапно пришло к ней.
– Дядя Савелий, вам помочь? – она присела на корточки и просительно заглянула в лицо Савелия, отчего и вовсе сделалась похожей на мальчишку.
– Помогальщица с тебя, – проворчал Савелий, – такая рань, еще и черти-то в кулачки не бьют, а ты уже тут как тут… Да держи узел-то, держи, коль помогать вызвалась.
– Я сегодня у Нинки роды принимала, – немного смущаясь, сказала Светлана.
– Ну?! – удивился Савелий и тоже присел, вытянув перед собой деревяшку. – И кого же она родила?
– Девочку.
– Язви их, – чертыхнулся Савелий, – да что это они заладили, одних девок всем селом прут. Или мода такая пошла, как на штаны?
– Три восемьсот, – сообщила Светлана, – хорошенькая такая, толстенькая.
– Нинка-то сильно мучилась?
– Что вы, дядя Савелий, если бы всем так приходилось рожать…
– Такой дурёхе чё не рожать? – усмехнулся Савелий. – Она ведь что в длину, что в ширину – одинакова будет. У нее и молока, поди, на троих достанет. Ты поэтому и опоздала?
– Ну да. – Светлана зацепилась крючком за брюки и с испугом покосилась на Савелия.
– Дай-ка, помощница, – недовольно нахмурился Савелий и большими, с набухшими венами руками ловко отцепил крючок. – Ты что же, и рожать через ширинку будешь?
– Скажете тоже, дядя Савелий. Вот вы бы попробовали в платье походить.
– Еще чего! – даже засопел от возмущения Савелий, – только и осталось… А твой-то беркутом с мостика смотрел, куда там – орел! – В голосе Савелия была плохо скрываемая насмешка, и Светлана неожиданно покраснела, словно уличил ее старый шкипер в чем-то нехорошем. И в то же время она радовалась тому, что Савелий хотя бы таким образом вспомнил о Володе, и уже за одно это она была благодарна ему.
– Ладно, я пойду, – Светлана выпрямилась и, закинув руки за голову, сладко потянулась.
– Смотри, – уже с теплотой в голосе сказал Савелий, насаживая на крючок жирного земляного червя, – дохороводишься ты с ним. То ли у нас своих ребят мало…
Светлана почти взбежала на берег и, запыхавшись, приложив руку к сердцу, оглянулась на пристань. Над избушкой Савелия вился синеватый дымок, наверное, готовил он себе уху на завтрак из вечернего улова. С высокого берега плашкоут казался совсем маленьким, но залитый сонцем, он светло отражался в траве, и Светлане казалось, что такая же светлая и чудесная жизнь у нее впереди.
Она любила эту пристань, по-своему любила и ворчливого, вечно чем-то недовольного Савелия. Всю зиму Светлана с тоской смотрела на мертвый плашкоут, вытащенный леспромхозовскими тракторами на берег. Всю долгую зиму мечтала она о таких летних днях, и вот лето пришло, а чуть раньше пришла весна и пришёл Володя. Может быть, и пришел-то потому, что жила в ней какая-то странная и сильная любовь ко всему, что связано с водой. Еще сопливой девчонкой она могла часами просиживать у озера, могла с удочками за несколько километров уходить на любимую протоку и там, оставив удочки под ракитовым кустом, смотреть на то, как медленно и спокойно катится желтоватая от глины вода.
– Э-ге-гей… Дядя Савелий! – звонко закричала Светлана и помахала рукой, и было в ее крике столько восторженной радости, такое ожидание счастья, что Савелий невольно улыбнулся и весело подумал: «Ах ты, воробей в штанах». Он забросил удочку с гусиным пером вместо поплавка, достал портсигар с тремя богатырями на крышке и закурил. И припомнились ему дни, еще довоенные, когда и он мог вот этак счастливо закричать, проводив Таю до калитки, и, хмельной от поцелуев, возвращаться домой… Было такое, ничего не скажешь, а сегодня вот у Таи внучка народилась, а их любовь сгинула где-то в окопах, в госпиталях. И такое было…
2
– Ждала?
– Ждала…
Они с Володей стояли за домиком Савелия, и Светлана слышала, как тревожно и гулко бьётся ее сердце. А Володя часто склонялся над нею и целовал в губы, потом в шею и опять в губы, и козырек его форменной фуражки холодно касался ее высокого лба.
– Почему тебя не было в прошлый раз? – глаза у Володи синие, красивые, волосы черные и вьются на висках, а ото лба идут волнами.
– Я не могла, – Светлана снизу вверх заглядывает в его лицо, и была она такой маленькой и беззащитной рядом с ним, словно ей еще только предстояло расти…
– Наверное, проспала?
– Нет, Вовочка, я роды принимала.
– Ну, подумаешь, проблема. – Вовке чуть больше двадцати пяти лет и он лишь третий помощник капитана, но он уже смотрит на мир только с высоты капитанского мостика и потому немного небрежен, немного устал и равнодушен. Светлана притронулась пальцем к его губам, и Володя притих, неожиданно поняв, что так говорить не надо.
– А мы вам студентов привезли, стройотряд из Хабаровска, – сказал Володя, чтобы что-то сказать, потому что пришло время прощаться, и никаких других слов у него не было.
– Ну и что, они каждый год приезжают, все школу достроить не могут… Тебе, наверное, пора?
– Подождут, – небрежно обронил Вовка. И тогда Светлана привстала на носки, с трудом дотянулась до него и как-то неловко поцеловала в подбородок.
– Иди уж…
Из-за угла вывернулся Савелий. Он сердито глянул на них, и Светлана поторопилась отстраниться от Володи и спрятала руки за спину.
– Иди, – прошептала Светлана, грустно глядя через его плечо на высокие облака.
И Володя пошел, оглядываясь на нее, и синим полыхали его глаза. Светлана тоже вышла из-за угла избушки и увидела студентов, тесной кучкой столпившихся на корме. Они все что-то громко кричали, а им отвечали такие же ребята с теплохода. И в этот момент упал на деревеньку, сопки и Амур, на пристань и голоса студентов тяжелый низкий гудок. И сразу же все заторопились сказать что-то несказанное, договорить начатый в спешке разговор, и лишь Светлана, прижавшись спиной к избушке, безучастно смотрела прямо перед собой и что-то замысловато чертила носком босоножка на палубе.
Теплоход уже отвалил от плашкоута, притихли студенты, а Володи все еще не было на мостике. Один из студентов стоял невдалеке и смотрел на Светлану, да так смотрел, словно какое-то чудо разглядывал. Светлана отвернулась, успев заметить только длинные светлые волосы парня…
Проходивший мимо Савелий громко окликнул ее и ворчливо спросил:
– Ты у Нинки-то сегодня будешь? Так захвати у меня для нее карасиков. Гостинец, скажи, от Савелия… Больше-то ничего у меня нет, а ушица, она в охотку слаще мёда.
– Я передам, – Светлана уже хотела уходить, как вдруг заметила, что прямо на нее идет тот белобрысый студент. Она почему-то растерялась и с неожиданным испугом смотрела на приближающегося парня в зеленой униформе. А парень подошел вплотную и остановился, почти касаясь ее полами куртки, и смотрел, смотрел так, словно бы сразу хотел запомнить на всю жизнь.
– Значит, тебя Светлой зовут? – весело спросил он.
Светлана быстро взглянула ему в лицо, и отвернулась, вновь обратившись взглядом на мостик удаляющегося теплохода. И там теперь стоял Володя, но смотрел он не на неё, и по тому, как он стоял и как высоко вскинул голову в форменной фуражке, Светлана поняла, что он увидел парня возле нее и все истолковал по-своему.
– А я как раз ищу девушку, очень похожую на тебя, – сказал парень и легонько дотронулся до ее руки, желая обратить на себя внимание.
– Ну что… что тебе надо от меня?! – обернулась Светака, едва не плача от досады и кусая губы, больше всего напуганная тем, что прикосновение парня не было ей противно, а даже наоборот, отозвалось в ней каким-то неосознанным ещё желанием. Она сильно оттолкнула парня и бросилась на нос плашкоута и звонко закричала: «Во-ло-дя-я…»
Но он так и не оглянулся, и Светкина рука застыла в воздухе, такая тонкая и растерянная, надломленная в локте, словно подбитое птичье крыло, с желтеньким перстеньком на безымянном пальце.
3
Зашла туча внахлёст на шалый диск солнца, и деревенька сразу же потонула в густой тени, слившись в одно целое с тайгой, дикими зарослями боярышника и рябины. Со стороны Амура потянуло лёгкой прохладой, хотя песчаная коса все еще золотилась в лучах солнца, и вершины сопок пока тоже были залиты светом. Дышать стало привольней, но тут же поднялись из травы комары и, щупая воздух тоненькими хоботками, ринулись к человеческому жилью. Однако вскоре напахнул низовик, и комаров сдуло, разметало в разные стороны.
Светлана распахнула створки окна и, прижавшись лбом к косяку, посмотрела вдоль пустынной улицы, которую пересекала теперь белогрудая Динка, охотничья собака братьев Долининых. Изогнув хвост в два кольца, изящно потянувшись на тонких ногах, Данка равнодушно посмотрела на Светлану и зевнула.
В дальнем конце села стояло белое облако – недавно зацвела черемуха, и по вечерам было не продохнуть от ее терпкого, одуряющего запаха. Савелий говорил, что теперь на протоках от карася отбоя нет, и почти каждый вечер угощал Светлану свежей ушицей…
Под самый вечер в амбулаторию пришла Таисья, Нинкина мать, высокая и все еще статная женщина. Мягко и напевно она поздоровалась со Светланой и степенно присела у стола.
– Скучаешь, милая? – ласково спросила Таисья. – В наших деревнях-то редко болеют. Разве только мы, старухи. Да и то, пока спохватишься, хворь-то и отстала… Я тебе, милая, молочка принесла да яиц десяток, ты уж не побрезгуй.
– Да что вы, тётя Тая, – зарумянилась Светлана, – не надо мне ничего.
– А я тебя, что ли, спрашиваю, надо ли нет ли, а коль принесла – не отказывайся. Порядок у нас такой. Слава богу, еще не забыли. Вы-то, молодые, может быть, и позабудете, а нам уже как-то не с руки… И за Нинку спасибо. Роды хорошо приняла. Теперь от наших баб отбоя не будет. Летом-то недосуг, а к зиме готовься – гуртом попрут.
Глаза у Таисьи строгие, неприступные и черты лица под стать: загрубевшие от солнца и ветров, а вот голос мягкий, ласкающий, с едва уловимым оканьем.
– Болит у меня, Светуля, – неожиданно пожаловалась Таисья, – в животе что-то болит. Ты бы посмотрела, будь ласка, может, что и прощупаешь. А если и не услышишь ничего – мне все одно лучше будет, рука-то у тебя лёгкая, девичья…
Таисья вытянулась на кушетке и, прикрыв глаза, тихо говорила:
– Ах, девонька, кабы знала ты, как у бабы нутро может болеть… Как захлестнет от низа живота и все выше и выше, под самое сердце подкатывается.
Светлана осторожно щупала рыхлый, теплый живот Таисьи. Даже под легким нажимом пальцев он уходил глубоко внутрь, а там угадывалось что-то твердое, нервно пульсирующее.
– Надсадились вы где, тетя Таисья, вот оно и болит. – Светлана осторожно массировала живот, и женщина напряженно прикрыла глаза, от чего ее глазные впадины стали необычайно глубокими и темными.
– Эк ты, открытие сделала, – усмехнулась Таисья. – Да кто же из нас в войну не надсаживался? Кто голос сорвал, кто живот… Мешки, они знаешь какие были? Ты не знаешь, да и слава богу, хватит и того, что мы это узнали. Дак я ведь и после надсады в этом животе пятерых переносила, и ничего им, все живы-здоровы… Ну и ладно, и будет, Светуля, спасибо тебе и на том. Теперь уже нас, видно, только могила излечит.
Таисья поднялась с кушетки, быстро оправила юбку, что-то невидимое стряхнула с неё и заспешила, засобиралась домой.
– Теперь уже и коров скоро с пастбища пригонят, – сокрушалась она, по-доброму глядя на Светлану, – а у меня птица не кормлена, ужин не сготовлен, разлеглась я здесь, господи.
В это время в распахнутом окне мелькнуло что-то белое, и на крашеные половицы упал букет черемухи. Все это было настолько неожиданным, что и Светлана и Таисья некоторое время молча смотрели на него. Первой спохватилась Таисья, выглянула в окно, потом бережно подняла пахучие ветви и с тихой улыбкой положила на стол перед Светланой. Женщины ничего не сказали друг другу, но этот неожиданный букет каким-то образом сблизил их, словно бы стёр последнюю грань, которая еще существовала в их отношениях.
– Ой, побежала я, – Таисья уже взялась за ручку двери, но приостановилась и, глядя в полуоборот на Светлану, ласково попросила: – Там я пяток яиц для Савелия припасла, так ты уж будь ласка, снеси ему. Он, ишь ты, Нинухе карасей на ушицу прислал… Да только не сказывай от кого. Не надо. Ну, побежала я.
Светлана долго сидела за столом, глядя на аккуратный, пахучий букет черемухи. Она чувствовала, как горят ее щеки, приложила к ним ладони, и ей показалось, что и ладони стали горячими. Ей было тревожно и радостно почему-то, так радостно, как еще никогда в жизни. Она достала из кармана халата маленькое зеркальце и долго смотрелась в него, ничего особенного не находя в своем лице. Потом провела пальцем по губам, и они у нее звонко чмокнули, и она тихо засмеялась, ощущая в себе что-то новое и малопонятное пока еще ей.
4
