Глава 2
онятия не имею, зачем было так тщательно скрывать это место. Спускаясь по темной узкой лестнице, я пару раз чуть не свернул себе шею, да вот только со смертью мы все еще не подружились. Впереди маячил синий свет, обещая разочарование тем, кто любил пускать по венам старую добрую классику. На такие случаи я всегда носил с собой световые шприцы. Тот еще любитель разглядывать синие реки вен под бледной кожей.
Если бы перед входом в эту клоаку горели огромные буквы «Марсианское блаженство» с вполне конкретной стрелкой, указывающей на дверь, мои ожидания бы ничуть не изменились. Подмечал детали, получал удовольствие от вопиющего соответствия своих заниженных требований с реальностью. Каков Марс, таково и его блаженство: узкое помещение с низкими потолками и куда не глянь близкими стенами, будто этот уголок робкого разврата извинялся перед рабочим пролетариатом за собственное существование. К дальней стене жался бар со всякой обжигающей нутро запрещенкой, получившей громкий статус исключительно из-за цены. Весь алкоголь, стоивший больше тысячи монеро за бутылку, объявлялся врагом рабочего народа, признаком мерзкой буржуазии в индустриальном мире, в котором победил социализм. Управляющие госкорпораций «от народа» тщательно скрывали дорогой алкоголь в барах под кодовыми замками.
Тусклый синий свет пропитывал полуголые тела, принявшие отсутствие одежды за прогрессивную моду. До Марса земные поветрия доходили с большим опозданием, попутно превращаясь в уродливого, безвкусного монстра. Утешало только отсутствие танцев. Если бы этот толстяк в костюме сумоиста радовался жизни в отражении глянцевого пола, моя ненависть затрещала бы по швам. Надорвалась, лопнула, словно переспелая дыня и сдулась, уступая место тотальной апатии. Нет уж, депрессия подождет. Новичкам везет, а на Марсе я пока что новичок. Чуял, эта планета не раскинет больше передо мной карточную партию, в которой я еще раз выиграю ненависть. Где угодно – только не на Марсе.
– Как тебе приветствие? – тяжелая рука Вердана опустилась на плечо, пока я здоровался глазами с грудью голой блондинки по ту сторону клуба-извинения.
– Они пустили меня сразу после рекламы по набору добровольцев, – бесцветно ответил я, стараясь не отвлекаться на толстяка.
– А ты бы хотел, чтобы перед? – рассмеялся он.
– Я хотел бы, чтобы вместо.
– Наглеешь, дружище, не такой уж ты на Марсе и знаменитый.
– У меня нет друзей, просто ты раздражаешь меньше всего. Цени это.
Кто-то однажды называл его моим личным помощником, и я согласился. Он слушал за меня других людей, пока я слушал музыку, находился там, где я находиться не хотел и утаскивал к себе накуренных девок из моей постели, когда я уставал быть их любовником. Вердан умудрялся делать для меня такие вещи, о которых не поговорить наедине даже с собственным проктологом. Наверное, поэтому я не разозлился, когда мой менеджер запустил его в космос поддержать светлое будущее социализма вместе со мной. Вердан Войлок догнал меня, чтобы вновь доказать, что без него я совершенно беспомощен, а с ним – слишком избалован.
– Когда депрессия пригвоздит тебя к первому попавшемуся толчку, ты сразу начнешь называть меня другом, – задрал голову приземистый Вердан, улыбаясь с вершины своего низкого роста.
Более самоотверженного, преданного и бескорыстного человека я еще не встречал. В пределах собственных обязанностей, конечно же. Однако, учитывая сколько ему приходилось делать для меня, гонорар, что я плачу ему – сущие крохи. Закрадывались мысли, что надо бы увеличить его, но пробелы в знаниях Вердана заставляли подумать еще.
– Депрессия это когда не та толчке, а под ним, – просветил я его.
– Когда-нибудь тебе все-таки придется составить список твоих расстройств, чтобы я уже не путался.
– Напомни мне, почему ты все еще со мной. Серьезно, скажи мне, Вердан, что заставляет тебя возиться с импульсивным наркоманом, которого вот-вот найдут умершим от передозировки в собственной ванной? Я даже не помню, когда в последний раз благодарил тебя за… за… не важно, ты и сам понимаешь, что за все сразу.
– Никогда.
– Что – никогда?
– Никогда не благодарил.
– Тогда этот вопрос должен интересовать тебя больше, чем меня.
– Кто-то хорошо поет, кто-то хорошо строит здания или космические корабли, кто-то бегает, а кто-то отлично подтирает другому зад. Как видишь, я из последних и так уж получилось, что плохо умею делать что-то другое. За хорошие деньги приходится подтирать очень капризные зады. Когда тебя найдут в ванной, я найду другой зад, не менее грязный, и опять буду хорошо выполнять свою работу.
– Помнишь, что я пел на прошлом празднике Хэллоуина? – Вердан вытаращился на меня, давая понять, что все же ждет ответа на вопрос, – «Когда я брежу в хмельном забытье, стоишь ты рядом – на щите…»
– Я так и не понял – чтобы ты туда забраться не смог?
– Угу. Когда такие как я добираются до щита, обычно с него уже не слезают. А ты можешь находиться там вполне спокойно, – ухмыльнулся я. – Хороший мальчик.
– Хм…
– Так вот, когда будут оглашать мое завещание и дойдут до тебя, а ты там будешь, не сомневайся, обещаю завещать своего кролика.
– У тебя нет кролика.
– А ты путаешь депрессию с социопатией.
В центре танцпола поставили круглый загон. По краям его обнимали ограничительные линии, тонкие, словно паутинка и светящиеся, словно поймали в свои сети толпу светлячков. Толпа мерцала и плясала, перескакивая с нити на нить, потом замирала на мгновение и шла строем. Через какое-то время вновь случался хаос, и светлячки разлетались по нитям кто куда.
– Ррр… Харр! Гав! – внутри загона боролись два яростных инстинкта, один живой, и другой тоже, но сотканный из металла и электроники.
Одинаковые лапы, одинаковые головы, одинаковые уши и животы – кибернетический пес имел ту же породу что и соперник, и выглядел как его близнец. Иногда он пятился назад, чтобы взять разгон для прыжка, но светлячки выбивали искры из его лап, и пес отскакивал, истошно воя. Назад – нельзя, это первое что усвоило живое животное. Яркие нити опасны, они палят шерсть и оставляют раны больнее, чем противник. Держаться рядом, но глядеть – глядеть назад и глядеть вперед, на стальную глотку. Вперед, прыжок. Кусать!
В узких душных стенах застрял неистовый лай, наполненный болью и яростью. Он смешался со смехом хищников, делающих ставки. Хищники снаружи и хищники внутри – каждый из них испытывал ненависть и каждый скалился, только вторые, в отличие от первых, не были смертельно пьяны.
Костяные челюсти сомкнулись на толстой шее из стали и проводов. Рывок вверх, и из гущи проводов вывалился сноп искр. Пес-робот взвыл. Черный доберман продолжал терзать зубами, рыча и разбрасывая слюну. Прогнувшись под живой плотью, искусственный интеллект вытянул механическую лапу, выпустил острые когти и полоснул по морде напротив. Реальность завертелась, слилась в большой клубок ярости, торчащие провода смешались с лапами и ушами. В темноте чертились красные линии, идущие из красных глаз робопса.
Зрелище немного встряхнуло пьяно-наркотическую скуку золотой молодежи. Она облепила арену плотнее, загородив мне обзор. Разорвав стальные объятья, близнецы отскочили друг от друга. Кто-то из них напоролся на заграждение узкого загона. Сверкнули светлячки, послышался вой.
– Кости, жилы, мышцы, кровь… всегда проигрывали железу, – вяло протянул я, гадая, кому же из близнецов, не рожденных из одной утробы, повезло получить рану. – Читал, что природа всегда оптимальна. В ней нет ничего случайного. Как думаешь, их можно считать результатом эволюции?
– Не знаю, – пожал слишком длинными плечами Вердан, оттого они напоминали мне лодочные весла. – Эти штуки создал человек в обход природы. Наверное, нет.
– Быть может, быть может… вот только эта сталь дерется так, будто уже победила в эволюционной гонке.
– Пропадет человек, пропадет и кибернетика. Так что говорить о том, что она – венец эволюции слишком громкое заявление. По крайней мере, на Земле и на Марсе. Если все пустить на самотек, они начнут размножаться и без нашей помощи. Нечто похожее сейчас творится на Венере.
– Просто ей повезло меньше, чем Земле. Но, надеюсь, больше, чем повезет Марсу, – два пса разминулись, и теперь не спешили нападать друг на друга. Так и стояли, широко расставив лапы, склонив головы, открыв пасти и смотрели друг другу в глаза. Они рычали, устрашая противника, с пасти живого капала слюна, с шеи текла кровь. – Железяка с живым ядром?
– Конечно, – усмехнулся Вердан.
– Запрещенка.
– Какой интерес глазеть на бой с тупой машиной? Боль должны чувствовать оба. И страх, и злость. Это такая же псина, только ее можно будет починить.
– Скука, да и только, в этом ты прав, – блондинка с острыми сосками заметила меня, ведь она стали острыми именно после этого. – Нет никакого интереса глазеть на бой с железяками. Можешь сделать кое-что для меня?
– Если это лишит работы твоего мозгоправа – все, что угодно.
– Считай, что два похода я пропустил. Хочу, чтобы эта девка полаялась с песиком в загоне.
– О чем ты сейчас, скажи мне? – вытаращился на меня тот, кто раздражает меня меньше всего.
– Не делай вид, что не понял. Ты изображаешь из себя дурака, только если моя прихоть тебе не по нраву.
– Этот доберман – генмод. У него тверже клыки, прочнее мышцы. Если тебе стало жаль его – это зря. Он был создан, чтобы рвать провода на арене. А у девушки руки и ноги, и нет клыков. У нее нежная кожа, наверняка, похоронившая в себе сотни тысяч монеро. Хочешь, чтобы она превратилась в окровавленный кусок мяса?
– Брось. Выкрутят режим на минимальный и ничего, кроме глотки, она себе не надорвет. Поверь, ей это делать не в новинку. Может, схватит себе парочку синяков на коленках… прическу немного попортит. Зато не так скучно.
– Оставь ее в покое. Будь человеком.
Когда ты по пьяни потрошишь магазин со спортивным питанием, а Вердан вытаскивает тебя из камеры с бомжами, он невольно создает впечатление действительно хорошего человека. Однако, в тотальное благородство Вердана я решительно не верил.
– Говорят, все мы когда-то были людьми, – усмехнулся я, понимая, что этот проныра просто не хочет проблем на свою задницу. – Кто она?
– Дочка директора северной индустриальной ветки. Ты же знаешь, здесь нет случайных людей.
– Негласного владельца госкорпорации «Голем»?
– Нет.
– Его дяди?
– Нет…
– Неужели брата?
– Коршун…
– Ну раз так, сделай мне подарок на день рождения, – весело подмигнул блондинке в ответ. – Она уже влила в себя половину бара, а ее клитор я могу рассмотреть прямо отсюда. От нее не убудет. Устрой.
– Удивляюсь, как с такими желаниями ты вообще умудрился дожить до двадцати пяти.
– До двадцати пяти у меня еще есть пара недель, а эта куча времени. За предыдущее выживание, наверное, мне все-таки нужно благодарить тебя.
– Тогда преврати несуществующего кролика в парочку яхт на лазурном берегу.
– Только если ты устроишь мне мой подарок.
– Отмечать заранее – плохая примета.
– Обожаю плохие приметы, – бросил я, отталкиваясь от бетонной стены, которую подпирал плечом все это время, – Скука… Пошли наверх. У тебя, кажется, был сюрприз для меня?
– Да, да… еще один.
В этом месте отлично умели прятать лестницы. По узким винтовым ступеням я добрался до ВИП-ложи, не питая никаких ложных надежд. Посмотрел по сторонам, стоя в проеме двери: не улыбнулась ли мне удача? На первый взгляд внутри не висело ни одного плаката, призывающего устанавливать станочные сверхнормы. Зато с дальней стены улыбалась грудастая брюнетка, отдающая честь в соблазнительном ультрамариновом кителе, за ее спиной взлетали ракеты: «Одолеем космические вершины вместе с «Лазурным безумием». «Лазурное безумие» – название этого скромного места. Здешние умы неисправимы. Сколько бы бунтари не бунтарствовали, они делают это тихо и скромно, все еще мечтая о светлом будущем пролетариата.
И все же, полураздетую девицу я счел за удачу. Марс учил снисходительности.
В остальном все выглядело сносно и предсказуемо: стеклянная стена справа переливалась неоновыми лучами, путая взгляд. К стене жался узкий голубой диванчик, видимо, хозяин назвал клуб «Лазурным безумием» и решил полностью оправдать это название. Лазурного и его оттенков здесь было до безумия много. Ультрамариновые кресла, круглый стол посередине цвета молодой черники и множество бутылок на нем, половина из которых переливались морским бирюзовым. Рядом встали два широких кресла с огромным заделом на толстоту местной буржуазии – тоже синие. Наверняка, здесь были и другие оттенки этого цвета, но их я уже не различал. Хватит с меня и того, что смог угадать эти несколько, мой стилист выел все мозги, подбирая мне «бледно-васильковый» жилет на последний концерт. Сам я любил черный, а у него оттенков не много, и предпочитал я только один.
За креслами торчал шест от стриптиза, за ним два витражных торшера с нуарным светом (зачем он при таком ярком неоне?) и большой проектор с красотами Титана. Ничего, вроде, не упустил. Хорошо. Сегодня больше никаких сюрпризов, кроме тех, что подготовил мне Вердан. Предполагал, где-то здесь находилась еще и дверь от сортира, но самое нужное здесь было спрятано лучше всего – это мы уже выяснили.
Игнорируя гостеприимную пустоту дивана, над подлокотником, словно хищная птица, восседал тощий мужчина. Неоновый свет плясал за его спиной, делая стройный силуэт темным.
– Знакомься, это Чесвик, – Вердан подтолкнул меня внутрь из проема двери.
– Просто Чесвик? – спросил я.
– Просто – Чесвик, – мужчина плавно сполз по подлокотнику, теперь я видел его блестящий взгляд.
С такими громадными выпуклыми глазами Чесвик походил на довольного геккона, вечно тянущего мокрую беззубую улыбку. Гибкое дряблое тело выпячивало небольшой живот под простой серой рубашкой. В ушах пустовали черные резиновые туннели, прическа была еще скромней – отсутствовала. Голова Чесвика блестела глянцевым яйцом, только на макушке угадывалась редкая щетина когда-то каштановых волос.
Рядом с Чесвиком приземлился длинноплечий Вердан в пестрой рубашке без ворота, пятна на шелковой ткани не имели очертаний, отчего рябило в глазах. Я стянул с плеч леопардовое пальто, небрежно бросив в синеву ближайшего кресла, плюхнулся в соседнее.
Интересно, кто из нас троих больше похож на певца? Чесвик лыс, у меня же длинные темные волосы. У Вердана рубашка, смахивающая на праздничный букет, у меня – черная жилетка со стальными пуговицами и тощее тело, которое фанатки находят изящным: наркотическая диета избавляет от нужды считать калории. На Марсе я был многим незнаком. Первый же вошедший официант признает во мне только наркомана и будет, безусловно, прав.
– Знаете, а я в каком-то роде ваш фанат, – под тонкими губами Чесвика ненадолго мелькнули зубы, по ним юркнул блестящий влажный язык.
– Это твой сюрприз? – разочарованно спросил я Вердана, – Ты же знаешь, я предпочитаю женщин.
Вердан залился смехом, укоризненно покачав в воздухе головой, словно болванчик:
– Коршун, как всегда забегаешь вперед и делаешь неправильные выводы.
– Я всегда делаю правильные выводы.
– Что верно, то верно, но наш гость все-таки не по этой части.
– У меня гораздо более специфический, но не менее востребованный профиль, – Чесвик перевалился набок и вздернул бедро вверх, изобразив из себя Прекрасную Елену. – Ценитель всего редкого, контрабандист и немножечко волшебник.
– Если в этом мире и существует волшебство, то только в виде музыки.
– А как вам по нраву «дающий то, чего жаждешь сильнее всего»?
– Не по этой части, говоришь? – усмехнулся я, потянувшись к бутылке, но только не бирюзовой. – По такой характеристике одно от другого не отличишь.
– Чтобы трахаться, нужно любить трахаться, а это подразумевает хоть какое-то расположение к коллективу, в котором ты работаешь. Я же мизантроп.
– Мизантроп? Думаю, мы найдем общий язык.
– Скажи ему про ненависть к людям, и он откроет для тебя все двери, – рассмеялся Вердан, вслед за мной начав опустошать бутылки. Всеми силами снижал свой гонорар.
– Каждый слышит, что ему близко, а подобное тянется к подобному. На твоем месте я бы порадовался, – ухмыльнулся я.
– А я всегда считал, что певцы любят своих фанатов, – беспечно протянул Чесвик, подперев большую гекконью голову маленьким кулачком. – Ты любишь их, а они тебя. Разве не в этом смысл?
– Нет.
– А в чем же?
Впившись взглядом в «просто Чесвика», я пытался понять, действительно ли он тот, за кого себя выдает. Он назвался мутным типом и на другое я был не согласен. У него не было ни татуировок, ни имплантов, ни браслетов с платиновым кодом, но что-то мне подсказывало, что Чесвик – мутный тип не только по первому впечатлению. Интуиция меня обычно не подводила, и, если бы он соврал, меня бы здесь уже не было.
Медленно наползала скука, отрывая куски у ненависти. Плохо. На прошлой неделе мне не удались беседы со смертью, может, сегодня получится поговорить с простой опасностью? Вердан был прав, я желал открыть двери. Что может быть привлекательней отсутствия замков перед первым же попавшимся вором?
– Весь смысл в поэзии, музыке и голосе, – откинулся я на спинку кресла, – Видишь эту голову? – я постучал кулаком по свей черепушке, – На ней растут грязные волосы, но и мысли внутри не менее грязные. Грязь внутри и грязь снаружи – люблю, когда внешность соответствует содержанию. Мои мысли давно сгнили и смердят. Хочешь понюхать? – по взгляду Чесвика я догадался, что не очень. – Вычистить эту грязь не могут ни наркота, ни мозгоправы, ни сверло в этой гребаной башке. У всех есть уши, у меня есть глотка, я кричу, но никто не слышит. Да и черт с ними со всеми! Ты понимаешь, как это – когда все черное?
– Не особо.
