Будда продолжает, разъясняя свои слова в следующих строках Алмазного Огранщика:
Почему это так? Потому что Татхагаты утверждают, что эти совершенные миры, эти «совершенные миры», для создания которых мы работаем, никогда не могли даже существовать. Именно поэтому мы и называем их «совершенными мирами».
В этом месте мы можем заменить «совершенный мир» на «совершенный бизнес». Отметим, во-первых, что будет неверно утверждать, будто совершенный бизнес может существовать сам по себе. Ни книга, ни покупка здания, ни раздражающий вас коллега на работе, – ничто и никто из них не существует само по себе. Ничто из этого не будет ни плохой, ни хорошей вещью по своей собственной природе, иначе бы все воспринимали все одинаково.
Но этого не происходит, что подтверждает тот факт, что вещи сами по себе «чисты», «нейтральны», или, как говорят буддисты, «пусты». И вместе с тем в нашем восприятии что-то является хорошим, а что-то плохим. Но если эти качества исходят не из природы этих вещей, то откуда? Разгадав эту загадку, мы, возможно, сумеем заставить все происходить так, как нам бы это хотелось.
Достаточно немного поразмыслить, и станет очевидно: наше восприятие вещей исходит из нас самих. Считаем ли мы своего коллегу назойливым или внимательным, зависит от нашего собственного восприятия. Это доказывается тем, что другие сотрудники могут видеть этого человека по-другому, зачастую противоположно тому, как видим его мы.
Каким же образом вещи происходят из нас самих? И как мы можем использовать это явление с пользой для себя?
Думаю, что вначале очень важно поговорить о том, как вещи не происходят из нас.
Легко сказать, наше восприятие окружающего мира и людей происходит из нашего сознания, из наших суждений. Но вместе с тем очевидно и неприятно, что мы не можем контролировать наше восприятие вещей с помощью одного лишь желания. Ни один бизнесмен в мире не хотел бы увидеть свой крах, банкротство и страдания своих разочарованных работников, поставщиков, жен и детей.
В какой-то степени наше восприятие банкротства действительно происходит из нашего сознания, но из этого не следует, что банкротства не случится, если мы только этого пожелаем. Что-то заставляет нас видеть вещи определенным образом, мы вынуждены видеть их так, несмотря на свои желания в настоящий момент.
Отсюда мы должны перейти к буддийской идее отпечатков в сознании, которые и являются истинным значением слова «карма». Но поскольку это понятие обросле множеством неправильных толкований, мы будем придерживаться термина «ментальные отпечатки».
Подумайте о своем сознании как о видеокамере. Ваши глаза, уши и остальные органы чувств – это линзы, через которые вы воспринимаете окружающий мир. Почти все рукоятки и кнопки, определяющие качество записи, связаны с намерением, то есть с тем, чего вы желаете и почему. Как же происходит запись? Как отпечатки успеха или провала в бизнесе запечатлеваются в нашем сознании?
Давайте сперва поговорим о самой идее ментальных отпечатков. Представьте, что сознание— это очень чувствительный пластилин. Всякий раз, когда он соприкасается с чем-нибудь, этот объект оставляет на нем свой отпечаток. Но у этого пластилина есть и другие удивительные свойства. Прежде всего он абсолютно неосязаем и прозрачен, в отличие от всего, что создано из плоти и крови.
Буддизм не принимает идею о том, что мозг и есть сознание, хотя сознание, в некотором смысле, может пребывать в области мозга. Но сознание может дотянуться дальше, до кончиков пальцев руки: вы ведь знаете, что кто-то коснулся вашего пальца? Именно сознание дает вам это знание. Более того, если я спрошу вас, есть ли что-то вкусненькое у вас в холодильнике, ваш ум обратит туда свой взор – ваша память извлечет из себя представление о тех продуктах, которые, возможно, уцелели там после завтрака. Таким образом, ваше сознание с помощью рассудка и памяти в некотором смысле совершает путешествие далеко за физические границы вашего внутреннего мира, вашего физического тела, уйдя совершенно в другое место. А если я предложу вам вообразить далекие звезды и другие галактики, где тогда окажется ваше сознание?
Сознание-пластилин обладает еще одним интересным качеством: представьте, что оно тянется, как макаронина, вдоль всей вашей жизни с момента рождения и до момента смерти (а может быть, и дальше в обе стороны, но мы сейчас не будем в это углубляться). Другими словами, оно простирается во времени. Отпечатки в сознании, оставленные в первом классе – азбука, например, – переносятся дальше, что позволяет вам читать слова и во втором классе, и сейчас.
На Западе мы не очень привыкли говорить о процессе обучения как о «целенаправленному насаждению ментальных отпечатков», но если подумать, то именно за ними мы посылаем своих детей в школу. Мы ожидаем, что учитель в первом классе сумеет посеять несколько полезных ментальных отпечатков в уме наших детей, и надеемся, что эти отпечатки будут по-прежнему там, когда дети пойдут поступать в университет, чтобы в старости нам не пришлось жить на одну пенсию. Мы полностью признаем идею ментальных отпечатков, хотя совсем не задумываемся над тем, как они функционируют, – почему, например, наш мозг не увеличивается в размерах, когда мы становимся старше, ведь ему приходится вмещать в себя весь накопленный с годами хлам.
Давайте поговорим о тех ментальных отпечатках, которые заставляют нас считать «нейтральные» (или «пустые») вещи хорошими или плохими. Я надеюсь, что вы уже достаточно прочли в этой книге о природе «пустоты», чтобы осознать, что она не имеет ничего общего с «отсутствием смысла», или «черными дырами», или попытками представить себе «ничто», или другими подобными заблуждениями. «Пустота» означает только то, что хорошие и плохие вещи, которые с нами происходят, не содержат внутри себя качества плохих или хороших.
Эти следы «хороших» или «плохих» переживаний насаждаются тремя различными путями: когда мы делаем что-то, говорим что-то или даже когда мы думаем о чем-то. Наша встроенная видеокамера – наше сознание – включена все время: одна часть сознания постоянно записывает все, что мы воспринимаем через линзы глаз, ушей и так далее, включая сами мысли. Когда вы видите себя помогающим коллеге, который переживает трудные времена, в вашем уме появляется хороший отпечаток. Когда вы видите, как пытаетесь совсем чуть-чуть обмануть своего покупателя или поставщика, в уме остается плохой отпечаток.
Положение рукоятки настройки намерения на камере определяет, насколько сильным, или глубоким, станет отпечаток. Если вы помогаете сотруднику не потому, что искренне заботитесь о нем, а чтобы его проблемы не отражались на производстве и ваших доходах, то положительный отпечаточек в вашем уме будет почти незаметным. Если вы выручаете его, потому что понимаете, что эта проблема действительно делает его несчастным, то хороший отпечаток выйдет намного сильнее. А уж если вы помогаете ему, осознавая искусственность разделения на «я» и «ты», и то, как рана одного из нас причиняет боль всем, – короче, если вы сознательно решили сразиться нашим общим врагом, человеческим несчастьем, – тогда отпечаток будет самым мощным из всех возможных.
Есть и другие настройки, которые стоит учитывать. Во-первых, это эмоции. Если вы решили надуть своего покупателя, еще и сильно разозлившись на него, то чувство гнева настолько же усилит отрицательный отпечаток в вашем уме.
Далее следует то, что мы называем «идентификация». Если вы обманули покупателя по ошибке, например неправильно прочитав цену на экране компьютера, то соответствующий отрицательный след будет намного слабее, чем если вы ясно понимали бы, что называете неверную цену.
Условия, или обстоятельства, которые окружают субъект, по отношению к которому вы совершаете действие, также играют важную роль в определении того, насколько сильным будет отпечаток.
После двух-трех лет работы в бизнесе по купле-продаже больших пакетов с полированными алмазами я решил, что смогу оценивать алмазы лучше, если буду понимать, как их гранят. И вот я стал стучаться в двери маленьких укромных гранильных мастерских – это вам не алмазные лоточники с 47-й улицы, – пытаясь найти себе учителя.
Я разыскал одного из самых известных огранщиков; насколько помню, он в то время работал над одним из самых больших ограненных алмазов в мире, «фантазийным» камнем канареечного цвета весом свыше 400 карат, который был куплен ювелирной сетью Zales. Он сказал, что иногда я могу приходить к нему и смотреть, но так и не сдержал слова. (Кстати, «фантазийными» называются алмазы природной окраски – ярко-желтые, бурые или голубые, как, например, алмаз Хоупа.)
Я провел несколько дней с группой южноафриканских огранщикове, но там было слишком шумно. Проблема была еще и в том, что мне нужно было найти того, кто мог учить меня довольно-таки поздно, буквально по ночам, потому что мы по-прежнему вкалывали на износ, поднимая бизнес в «Андин». Так я и столкнулся с Сэмом Шмюловым.
Шмюль, как мы его называли, был еще одним настоящим джентльменом в алмазном деле. Его жена Рэчел была моей правой рукой в «Андин» и чуть ли не главной причиной успешной работы нашего отдела. Шмюль согласился обучать меня по ночам и по воскресеньям: многие алмазные дилеры в Нью-Йорке являются ортодоксальными иудеями, которые чтят шаббат – субботу, и никого из верующих на 47-й улице не заставляют работать в этот день.
Переступив порог гранильной мастерской в первый раз, я почувствовал себя как Данте, которого Вергилий водит по кругам ада. Шмюль буквально за руку протащил меня через дверь, затерявшуюся между двумя облицованными мрамором небоскребами на улице (ясное дело, Сорок седьмой) к маленькому лифту. Тот еле поднял нас примерно на десятый этаж и с облегчением выпустил в едва освещенный узкий коридорчик с узкими же дверями по обеим сторонам. Каждая из этих дверей представляла дикое сочетание лупящейся краски и внушительных, сверкающих новизной, экзотических замков и засовов. Большую часть дверей украшало пять-шесть дешевых рукописных табличек; позже я узнал, что это были различные «псевдонимы», под которыми могло работать какое-нибудь предприятие скромного алмазного торговца с именем типа Бенни Аштар, численностью в один человек.
«МЕЖДУНАРОДНАЯ АЛМАЗНАЯ КОРПОРАЦИЯ АШТАР»
(небольшая обувная коробка, наполненная странными алмазами, которые он огранил за последние месяцы, вместе с несколькими совершенно безобразными непродаваемыми камнями, которые кто-то оставил ему много лет назад в уплату безнадежного долга)
«ВСЕМИРНАЯ КОМПАНИЯ ПО ПРОИЗВОДСТВУ ЮВЕЛИРНЫХ ИЗДЕЛИЙ БЕН-АШ»
(несколько непарных сережек, которые он однажды сваял из своих камней, прослышав, чmo на изготовлении ювелирных украшений можно заработать намного больше и гораздо легче, чем на алмазах, но так и не смог продать ни одной)
«МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ ПО ОГРАНКЕ И РЕМОНТУ АЛМАЗОВ СИМЗЕВ»
(реальное предприятие, состоящее из единственного стола с алмазным гранильным кругом, название которого обязательно включает имена его детей Симона и Зе’евы, хотя все упорно продолжают называть его «Гранильная мастерская Бенни»)
«РЕДКИЕ И ЭКЗОТИЧЕСКИЕ КАМНИ БЕНДЖАМЕН ЛИМИТЕД»
(два кило «розового льда» – кирпичиков искусственного циркония, которые его уговорили купить еще в 1993 году, когда они были в моде в течение полугода, но Бенни попридержал их на семь месяцев в надежде, что цена будет продолжать расти, а теперь его страховой агент недоволен тем, чmo пакет занимает слишком много места в его сейфе, и считает, что его надо просто выбросить)
По мере того как мы продвигаемся по этому странному коридорчику, все громче и громче слышно высокое комариное пение, как будто подходишь к огромной пещере, в которой, запертые как в ловушке, тучами вьются миллионы этих тварей. Перед нами дверь: серая громадина из закаленной стали, без номера и вообще без каких-либо табличек. Высоко над дверью, под самым потолком, на нас нацелен пятачок видеокамеры.
Шмюль нажимает на кнопку звонка, и мы ждем.
Никакой реакции.
Он нажимает еще и еще, и наконец из-за двери раздается крик: «И хто уже там?».
Камера-то, ясное дело, как всегда, не работает – ни у кого нет ни времени, ни желания ее чинить.
«Шмюль!» – «Таки о’кей». – И вы слышите, как отпираются бесчисленные замки, щеколды, запоры, цепочки, задвижки, крючки, защелки, засовы, – наконец дверь со скрипом открывается.
Шум вырывается наружу, влетает вам в уши, заполняет голову. Такое ощущение, что получасовую какофонию прогулки по нью-йоркской улице – визг тормозов, завывание клаксонов, грохот отбойных молотков – упаковали в несколько мгновений. Шмюль невозмутимо проходит пристальным взглядом хозяина мастерской – «Вэй, все в ажуре, он со мной» – и тащит меня через «западню» (которая тоже сломана) в саму мастерскую.
Одна-две головы на границе, за которой начинается уже просто сплошной шум, поднимаются и, оценив ситуацию – вроде не ограбление и не покупатель, – сразу опускаются обратно, спеша удостовериться, что алмаз едва ли в микрон не сошлифовался на нет, пока они отвлеклись.
Комнату перегораживает с пяток длинных и узких, как ребра, столов. На каждом столе помещается три-четыре вращающихся металлических круга, и перед каждым кругом сидит на высоком стуле огранщик, склонившись над своим камнем. Места располагаются с обеих сторон для экономии ценнейшего офисного метража – чуть ли не самой дорогой недвижимости в мире, поэтому одного огранщика отделяет от другого, сидящего наискосок, всего несколько футов. Проводя на стуле от десяти до четырнадцати часов, вы видите только лица парней наискосок, – хорошо еще, если с ними есть о чем поговорить.
Такого освещения, как на алмазном производстве, нет больше нигде. Когда коричневатая оболочка необработанного алмаза обдирается до получения прозрачной зеркальной грани, мельчайшие частицы откалываются и смешиваются с очищенным маслом на поверхности металлического гранильного круга. Из-за невероятно высокой скорости круга крошечные песчинки прозрачной алмазной пыли и капли масла разлетаются по воздуху, и эта липкая дрянь летит на ближайшую стену или на вашего коллегу, где и оседает.
Поэтому здесь каждый дюйм серый, тускло-серый. В серой-серой комнате с серыми-серыми стенами и полом сидят серые-серые огранщики в серых-серых рубашках, брюках и ботинках, с серыми-серыми руками и серыми-серыми лицами. И даже окна здесь серые. Можно забраться на тысячу футов под землю или на сороковой этаж сверкающего снаружи стеклом нью-йоркского небоскреба (где полно алмазных цехов), но так и не увидеть отличия подземного освещения от серой мглы, пробивающейся через окна. Не перестаю изумляться, как эти мрачные преисподние порождают на свет изысканные ювелирные камни. Это все равно что смотреть на розовый лотос в пруду возле нашего монастыря в Индии, который вырастает из единственной почвы, дарующей ему жизнь, – смеси ила и глины. Буддисты обожают эту метафору – Можем ли мы быть как лотос? Можем ли и мы расцветать, поглощая боль и неустроенность жизни, можем ли использовать ее несовершенство, чтобы стать одной из редчайших драгоценностей мира – истинно сострадательной личностью?
Шмюль дает мне несколько необходимых указаний с чего и как начать, а затем усаживает меня на высокий скрипучий стул; слева передо мной Натан, справа Хорхес. Натан – еврей-хасид из Бруклина. Каждый день он приезжает на работу в специальном автобусе; женщины и мужчины в нем сидят по разные стороны друг от друга, разделенные занавеской, и читают молитвы, пока старенький желтый школьный автобус, прокладывая себе путь через Бруклинский мост и Чайнатаун, добирается в Район. Натану повезло, у него постоянный контракт с крупным производителем ювелирных изделий на огранку четвертинок (камней весом в четверть карата). Вообще-то это не слишком выгодное предложение – стоимость его труда приближается или даже превышает стоимость готового камня, – но они торгуют высококачественными украшениями, а он запрашивает хорошую цену за стабильное количество. Поэтому если будет по-настоящему много работать, то сможет заработать на жизнь.
Хорхес совсем с другой планеты. Он из пуэрториканских мастеровых, хорошо известных в алмазном деле своей гордостью и неуправляемостью. Иногда он уходит в запой и не показывается целыми днями, иногда исчезает в Пуэрто-Рико на несколько недель, и вдруг возвращается на работу как ни в чем не бывало, как будто ходил пить кофе. Но у него золотые руки! Ни у кого нет таких рук, что мелькали бы над гранильным диском как крылья стрекозы, создавая шедевры из абсолютно безнадежных кусков сырья. Ему доверяют лучшие камни в мире, вот и сейчас в его опытных руках двенадцатикаратный алмаз, раскаленный до малинового цвета визжащим железным кругом. Ограненный, он потянет больше чем на пятьдесят тысяч долларов.
Шмюль достает старую проверенную гранильную головку из коллекции экзотических инструментов, воткнутых в отверстия по краю его скамьи; возможно, это та головка, на которой учился он сам, настоящий антиквариат, заря алмазного гранильного дела. На конце рукоятки, сделанной из твердой качественной древесины, закреплена толстая медная оправка со свинцовым шариком на конце. Мы нагреваем шарик с одного края на маленькой спиртовке, которая всегда у него под рукой, пока свинец не становится мягким. Затем быстрым движением Шмюль вдавливает необработанный камень в свинец, плотно загоняя его несколькими быстрыми щелчками ногтя.
Совершенная атомная структура алмаза делает его не только одним из чистейших веществ во Вселенной, но и одним из лучших проводников тепла и электричества. Совсем маленький алмазный квадратик, помещенный под чувствительное электрическое соединение – скажем, в крошечный выключатель космического аппарата, – гарантирует, что оно никогда не выйдет из строя из-за перегрева, потому что алмаз отводит тепло лучше любого другого вещества. Поэтому алмазы можно найти в лучших изделиях NASA. Я помню большой камень, который они заказали в соседней фирме, – они требовали, чтобы он был почти безупречным и большого диаметра. Он был вырезан в форме диска и использовался для защиты внешних линз камеры на спутнике, посылаемом на Марс, ведь алмаз не подвержен почти никакому виду окислительной или другой коррозии. Они даже заказали еще один такой камень про запас, на случай, если что-то произойдет с первым. Я и представить не могу, во сколько им все это обошлось! О чем это я? А, так вот, Шмюль должен был пошевеливаться, потому что алмаз проводит тепло лучше, чем металлы, даже такие, как золото или серебро, и может вызвать неслабый ожог.
На роль моего первого камня Шмюль доверил мне изрядный кусок «борта» – так называют ошибку природы, допущенную при формировании алмаза. Подобное случается, когда вещество алмаза кристаллизуется не вполне правильно и напоминает не лед, а мутный студень защитного цвета. Эти камни годятся, только чтобы растирать их в абразивный порошок для шлифовки или, на худой конец, чтобы выравнивать, как утюжком, железный гранильный круг в тех местах, где неправильный алмаз с непредсказуемой ориентацией твердых слоев оставил на нем «борозды», или выемки. Необработанный камень весит пару каратов, но стоит меньше десяти долларов, так что нам нечего терять, если я при огранке запорю все его углы.
А углы должны быть идеальными. Алмаз обладает высшей степенью преломления, или рефракции, среди всех природных веществ, что опять-таки объясняется совершенством его атомарной структуры. Рефракция зависит от способности материала впускать свет, отражать его от задней грани (фацета, или внутреннего зеркала), и через наружную поверхность выпускать обратно к наблюдателю. Если угол нижней части слишком острый (глубокая огранка), тогда по законам преломления свет отразится между задними гранями, не поднимаясь наверх, и камень будет казаться безжизненным и тусклым даже нетренированному глазу.
Если дно сделано слишком плоским, то свет просто пройдет насквозь сверху донизу, так же как он проходит через плоское дно граненого стакана, и такой алмаз не будет сверкать, или, как говорят, играть. Потому-то самым трудным навыком, которым должен овладеть новичок, и является умение точно «попасть» в угол нижних граней. Этот угол составляет 40 целых и три четверти и ни на полградуса больше или меньше.
Так вот, Шмюль, учитель от бога, даже не собирается допускать меня к современным ограночным головкам с автоматической установкой угла: начинать я должен не более чем с круглого алмазного булыжника, запаянного в свинец на конце медной оправки. Чтобы добиться нужного угла, приходится наклонять медяшку и удерживать, прижимая к колесу. Несколько микронов алмаза содрано, и мне надо быстро поднести камень к моему ювелирному увеличительному стеклу (лупе) и проверить угол странным инструментом, который выглядит как металлическая бабочка. Фокусное расстояние лупы около дюйма, и это означает, что мое лицо почти полдня приклеено к держащим стекло пальцам. Мне приходится опираться ими на кончик носа, чтобы лупа не дрожала – ни у кого из людей нет такой твердой руки, чтобы без дополнительного упора удержать без тряски микроскопическое включение, обнаруженное во время поиска внутри камня угольных пятнышек. Это то же самое, что, запершись в маленьком шкафу, искать с микроскопом блох во время землетрясения.
Мне понадобилось около получаса, чтобы осознать, что я смотрю не на включения в алмазе, а скорее на кожные поры моего пальца по другую сторону камня. Держать лупу и лекало и головку с камнем, пытаться удерживать пальцы от тряски, глядеть на свет под правильным углом, задерживать дыхание, стараться не слышать визжания гранильных кругов вокруг, причем одновременно, – это, пожалуй, чересчур. Уголком глаза я смотрю на стрелки часов, еле двигающиеся ко времени окончания работы: тем медленнее, чем оно ближе.
Привлеченный какой-то возней, я вижу Хорхеса, (вернее, его зад – он несколько полноват), ползающего на четвереньках, уткнувшись носом в пол. Как я позже узнал, это обычная поза в алмазном бизнесе, когда кто-то роняет камень. Это выглядит бесподобно: полная комната взрослых людей, причем многие из них – почтенные миллионеры, рассекают на четвереньках по полу, хватают и осторожно перебирают каждый катышек пыли в надежде найти камень, улетевший у кого-то с колеса или с пинцета. На курсах по сортировке алмазов нас не отпускали домой, пока блудный камень не находился. Один раз нам пришлось задержаться после уроков на три часа – красивый бриллиант приличного размера пролетел через всю комнату и приземлился на уголок преподавательской кафедры, а вовсе не на пол, который мы прочесывали дюйм за дюймом снова и снова.
Так вот, Хорхес все ползает по полу, сначала почти неслышно, потом все более шумно, потом слегка матерясь по-испански, и вот уже на полу Натан, а Хорхес смотрит на Шмюля отчаянный взгляд, который означает: «У нас таки проблема. Уже становись на все четыре и впрягайся». И в течение нескольких минут на полу оказываются все. Алмазы на сумму в несколько сотен тысяч долларов зависают над вращающимися с бешеной скоростью кругами в ожидании огранки, пока алмазных дел мастера проявляют цеховую солидарность. Действительно, потерян двенадцатикаратный алмаз – самый крупный за довольно-таки большой срок.
Поиски тянутся далеко за полночь. Сначала обшариваем каждую щель в полу, потом подоконники (к счастью, сами окна не открывались годами, поэтому можно не бояться, что камень упал в руки какого-то алмазного дилера-счастливчика, что в прошлом не раз случалось на 47-й улице). Затем карманы рубашек каждого (любимый тайник); затем отвороты брюк; затем ботинки; затем носки; затем за поясом, в штанах, в исподнем, в сумках и коробках, в щелях и трещинах. Мы проверяем даже волосы, у кого они, конечно, есть (маленькие алмазы часто там застревают), но все безуспешно. Потом мы повторяем все это еще раз, потом еще и еще. Уже почти светает, когда мы все до одного – ведь не ушел никто, все остались помочь – сдаемся, совершенно зайдя в тупик.
Этот случай – пример того, как оттиск в уме может отпечататься особенно сильно, когда что-то доброе или недоброе делается тому, кто в великой нужде. В алмазной отрасли есть страховые полисы, которые покрывают подобные неприятности, но почти никто не может себе их позволить. Хорхесу потребовался бы целый год, чтобы возместить стоимость камня, и вы можете быть уверены, что он выплатил бы все до цента, потому что для огранщика это дело чести. Каждый, оставивший свою работу, чтобы помочь ему в поисках, проявил заботу о том, кто попал в беду. Когда речь идет о таком человеке, действительно нуждающемся в помощи, то ментальный отпечаток – хороший, если мы помогаем, и плохой, если проходим мимо, – будет намного глубже.
Кстати, на следующее утро хозяину мастерской позвонил огранщик из офиса за соседней дверью с вопросом: не потерялся ли у нас большой камень? Он нашел его на полу, в углу, где сидит бухгалтер. Так я получил посвящение в абсолютную личную честность почти любого в алмазном мире – это произвело на меня глубокое впечатление. Мы выяснили, что алмаз срикошетил от металлического угла гранильной скамьи, прокатился по полу, нырнул в малюсенькую трещину под плинтусом и, попав через зазор между стеной и полом в такую же трещину под плинтусом, выскочил с другой стороны стены. Стоит ли говорить, как был благодарен Хорхес!
Отпечаток будет глубже не только тогда, когда вы делаете что-то человеку, попавшему в беду; подобным же образом он усиливается, если дело касается исключительно полезного или значимого для вас человека. Одно дело походя уволить служащего, который отработал без году неделю, не сделав никакого серьезного вклада, и совсем другое – выставить за дверь многолетнего соратника, помогавшего строить компанию, только потому, что он выработал стаж для ухода на пенсию. Одно дело опоздать с оплатой телефонного счета, и совсем другое – нарушить устное соглашение с партнером, который по доброте душевной доверил тебе дорогой сверток с алмазами.
В алмазном бизнесе существует практика таких соглашений. Вся оптовая торговля алмазами традиционно зиждется на концепции мазал. Мазал не санскритское слово, это аббревиатура еврейского выражения на идише mazel ип b›rachah, означающего «Пользуйся на здоровье!» Среди алмазных бизнесменов это слово означает «по рукам». На самых высоких уровнях алмазного бизнеса большинство работает, исходя из принципа мазал, или устного совершения сделки. Камни на миллионы долларов продаются и покупаются по телефону, иногда людьми, которые никогда в глаза друг друга не видели, и все это с помощью одного волшебного слова мазал. Как только с ваших губ слетает мазал, значит, вы приняли на себя обязательство соблюдать условия сделки любой ценой.
Держать мазал – незыблемая традиция алмазного бизнеса. Нарушить мазал – неслыханно. Когда продавец и покупатель после яростной торговли оба говорят мазал, это значит, что их договор высечен в граните, и уж как минимум в их сердцах. Нет никаких контрактов, никаких подписей. Вы заплатите ту сумму, которую обещали, в тот день, о котором договорились, потому что вы сказали мазал.
Теперь вы можете представить, что впечатление, или ментальный отпечаток значительно усиливается, когда вы надругались над самим духом мазала или сделали что-то дурное человеку исключительной репутации. Пример этого может служить так называемая «подмена», или нарушение системы «memo» – еще одной священной традиции алмазного ремесла.
Допустим, дилер А посылает дилеру Б на оценку сверток или маленький бумажный пакет с тремя сотнями однокаратных неоправленных алмазов по «memo», или для реализации. У дилера Б есть несколько дней, чтобы тщательно просмотреть камни и решить, покупать партию целиком, частично или не покупать вовсе. Если он решает покупать все, то обязательно будет рассчитывать на скидку с общей цены пакета, и размер этой скидки станет объектом жаркой торговли, которая может потом идти неделями с переменным успехом.
Если дилер Б решает купить лишь несколько камней из предложенной дилером А партии, то дилер А по традиции имеет право запросить большую индивидуальную цену за каждый камень, который дилер Б решил оставить себе. Это объясняется тем, что стоимость лучшего камня в партии обычно намного выше, чем стоимость «гадких утят» в том же самом пакете, поэтому если вы снимаете сливки, то есть обесцениваете партию, лишая ее самых лучших образчиков, то и платить за них должны больше.
Если теперь предположить, что дилер Б оказывается низким негодяем, то он может позвонить дилеру А через несколько дней и сказать: «И что ты думаешь, я только что и делал? Смотрел то добро, что ты прислал – поверить не могу, что ты мне предлагаешь такой drek, в натуре. Присылай своего охранника прямо сейчас, уже пусть все забирает обратно. Если я вставлю этот стеклярус в кольца, моя Софа в такой бижутерии даже в сортир не пойдет».
(Drek на идиш означает «дерьмо». Если перед вами индийский дилер, подставьте слово karab. Если французский, скажите merde. Ну и так далее. Если вы покупаете камни у кого-то, то они всегда drek. Если вы продаете камни кому-то, тогда – даже если это тот же самый drek, что вам предложил сегодня утром кто-то еще, – они уже становятся mitzia, или «сокровище задаром».)
На самом деле в течение нескольких дней дилер Б самым тщательным образом изучал алмазы дилера А. Он вытащил парочку самых ценных алмазов и заменил их своими собственными, более низкого качества, но такого же веса. Ведь алмазы похожи на снежинки – нет ни одной пары одинаковых, и никто на свете не упомнит всех «алмазов пламенных в пещерах каменных», особенно если в этих пещерах, как на складе «Андин», скажем, их около четверти миллиона. Есть шанс. что никто не заметит подмену.
Конечно, по ходу дела мы разработали разные фокусы, чтобы выявлять подобное жульничество. Алмаз слишком тверд, чтобы можно было взять иголку и нацарапать свои инициалы на своих камнях. Для этого в нашей отрасли служат высокоточные лазеры, позволяющие выжечь крохотный опознавательный номер на грани алмаза, если вам действительно этого хочется. (Из-за дороговизны этот метод оправдывает себя только для «сертифицированных» и еще более дорогих камней.) Мы также нашли способы использовать рентгеновские лучи для определения подделок и подмен и научились проверять тысячи камней одновременно в небольшом передвижном рентгеновском аппарате, который размещается в автомобиле и может быть доставлен куда угодно.
Однако на деле этот выродок из дилеров, который отваживается на подмену, рано или поздно делает какую-нибудь простую ошибку (бесчестность и глупость часто сопутствуют друг другу в одном и том же уме, подобно алмазу и гранату – красному драгоценному камню, который предупреждает старателя о возможном присутствии алмазов). Весть облетает мир за день-два, и внезапно этот дилер отовсюду слышит только: «Нет, именно этих у нас товаров сегодня нет», когда звонит по поводу новой партии.
Здесь все дело в том, что дилер Б обманул священное доверие дилера А. Он нанес убыток человеку, который доверял ему, он попрал институт чести, олицетворяемый понятием mazal, и это многократно усиливает отпечаток его поступка в его собственном уме.
Тот стиль (или манера), с которым вы делаете что-нибудь хорошее или плохое, так же влияет на силу, с который оттиск запечатлевается на пластилине, именуемом вашим умом. Скажем, вы не только опоздали с оплатой поставщикам, но еще и пытаетесь придумать себе отговорку. Вот самые известные из тех, что я слышал, занимаясь бизнесом:
«Мы выслали чек на прошлой неделе, но вы же знаете эту нью-йоркскую почту!»
«Заместитель нашего бухгалтера по оплате счетов переехал в другой офис в этом же здании; нет, у нас пока нет его внутреннего телефона».
«Мы поменяли бухгалтерскую программу, теперь чеки можно печатать только по пятницам».
«Да я знаю, что по договору девяносто дней, но мы думали, что это значит девяносто дней после того, как мы закончим классификацию алмазов по сортам» (что может потребовать нескольких недель).
«Даже такие огромные компании, как Coca-Cola, берут несколько дней отсрочки; уже в чем проблема?» (Разве только в том, что вы-то говорите это после двухмесячной задержки платежей.)
«Мы сейчас в серьезной запарке; ваш чек будет готов через день-другой, что если вы тогда и подъедете, после обеда?» (То есть наша бухгалтерия проинструктировала нас вручить вам чек в пятницу, через десять минут после закрытия банка, чтобы нам еще три дня набегали проценты на вкладе.)
Конечно, самый известный метод – простое уклонение: снимите с рычагов все-все телефоны в бухгалтерии или (если у вас садистские наклонности) запишите на автоответчик сладкий голос, повторяющий каждые полминуты: «Ваш звонок очень важен для нас! Пожалуйста, оставайтесь на линии, пока наши представители обслуживают других, тоже очень ценных клиентов!», добавьте к этому совершенно отвратительный музыкальный фон и будьте уверены, что такой ваш стиль значительно усилит оттиск отрицательного деяния в вашем уме.
Последний фактор, влияющий на то, какими окажутся ваши ментальные отпечатки, определяется выводами, которые вы сделаете из своих мыслей, слов или поступков. Проще говоря, вы довольны тем, что натворили? Вы собираетесь это повторить? Вы берете на себя ответственность за содеянное? Если так, то оттиск будет соответственно сильнее – неважно, положительный или отрицательный.
Вот таковы особенности ментальных отпечатков. Наш ум подобен чувствительной пленке; что бы ни предстало перед ней, особенно то плохое или хорошее, что мы делаем другим, все оставляет на ней оттиск или отпечаток (а в уме – впечатление); след голубиных лапок или волчьих когтей на свежем снегу, след, остающийся потом надолго.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70835011&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
