Никита Божин "Fasten seat belt while seated"

Fasten seat belt while seated
Никита Божин

К Земле несётся огромный астероид. Бездарный писатель пытается создать лучшую книгу в истории человечества.Экзистенциальная повесть о поиске стимулов жизни в безысходном положении.

Никита Божин

Fasten seat belt while seated

Неизбежность

Небо ещё долго будет светлым. В который раз за день выглядывая в окно, я видел очертания городских улиц, удивительно тихих, удивительно пустых. Солнце освещало белые стены соседних зданий огненным, предзакатным светом. В прежние времена я бы мог подумать, и обязательно подумал, о красоте мгновения, но теперь думал о светиле исключительно как о небесном теле, о части космоса. Космоса, из которого на планету несётся уродливой формы кусок камня. Теперь свет от звезды не казался таким уж нежным, тёплым, но оставался по-прежнему вдохновляющим, впрочем, будь я художником, то от таких впечатлений набросал бы на полотне нечто разрушительное. К счастью, я писатель.

Мне дважды не повезло: я жил в эпоху разложения литературы, а теперь живу в эпоху разложения целого мира, однако литература в последнее время наоборот поднялась, приободрилась, воскресла. Не своевременно, но она вдруг стала тем, чем и формировалась когда-то, до того, как всё сломалось, для этого только и пришлось, что сломать целую планету, населённую нами, кто эту литературу и придумал. Произошло это не сразу, как не сложно догадаться, сперва наступили страх, паника, неверие, хаос, а потом – принятие, а за ним – откровение; жизнь-то ведь не заканчивается, она продлится до того дня, пока мы все не соединимся с исполином из тёмного космоса, пока все мы не сплющимся в объятиях с чем-то по-настоящему ужасным. Когда его тень на мгновение закроет небо, мы совсем не успеем его рассмотреть, но каждый из нас получит свой кусочек метеорита в том или ином виде. Прощальный подарок от вселенной, который мы не просили, как когда-то не просили несчастные бестолковые динозавры, но им хотя бы достался хищник помельче, нас же ждет грандиозное шоу, и на наши кости в земле никто не наткнётся копая колодцы.

Шок. Время первого шока прошло. Прошло у всех, кто дожил до сегодняшнего дня, пережив первое потрясение. Таких много, таких большинство. Человечество удивительно стойкое, оно сильное, оно упёртое. Как же оно хорошо; и лучше, чем я думал и представлял всю жизнь. Люди хорошие. Ни один фантаст и антиутопист не угадал, все они промахнулись, все они не понимали, с кем живут на одной земле, кто их окружает. Когда-то не знал и я, и долго ничего не понимал, но прозрел чуть раньше всех, и только теперь понимаю почти всё. Поздно. Как обычно, всё приходит поздно.

Надеюсь, вы не успели забыть как начиналась история? Я опишу это так, как запомнилось мне. Мелькнула проходная новость про какой-то объект в космосе, с определенной вероятностью способный нагрянуть к нам в гости. Новость как новость, только на полпути моего бытия столько случалось этих потенциальных объектов, что и эту страшилку мимо ушей пропустили абсолютно все. Чуть позже напоминание повторилось, став куда обстоятельнее и детальнее, а потом снова, и снова, и снова; а подробностей всё больше, а прогнозы всё угрожающе. Всякий новый раз некоторым группам людей становилось тревожнее, но не мне, я посмеивался над мнительными и впечатлительными, продолжая жить без каких-либо опасений за свою жизнь, во всяком случае, сохраняя уверенность, что если я и внезапно умру от чего, то точно не от камня из космоса. В то время я как раз читал книгу про яды и с удовольствием иронизировал на тему куда большей опасности от маленьких ядовитых лягушек, чем от астероидов. Впрочем если рассудить иначе, если уж человека способно убить крохотное земноводное, то почему бы с этим не справиться астероиду? Вопрос лишь в перспективах встречи одного с другим. Я долго размышлял на тему опасности от малых и больших объектов, старательно опуская за скобки вероятностью встречи с лягушкой или астероидом. Моё воображение рисовало как скромные, но по-прежнему опасные камни, так и великанских лягушек, поглощающих разом острова, полные голых и расслабленных туристов, похожих на уязвимую мошкару на кувшинке. На почве только нарастающей истерии и собственных фантастических опытов приснился детский страх – как меня, хрупкого мальчишку, на поле бодает жуткого вида корова с огромными кривыми рогами, пробивая насквозь, потом поднимает и с воем несётся вперёд с моей проколотой тушей, а я ору, но ничего сделать не могу. Я проснулся в холодном поту и даже правый бок покалывал, но через секунды я успокоился и громко рассмеялся, и долго продолжал хохотать, еле-еле успокоившись, так меня пробрало. После отдышался, вытер слёзы, поднялся, раздвинул шторы, и с наслаждением увидел за окном большой громкий асфальтобетонный город. Ухмыльнувшись той корове, рассмеявшись в её воображаемую морду и зачем-то показав в окно неприличный жест, я повторно залился гоготом, потому что знал, в городе она безвластна, на этих улицах коровы быть не может, ей без каких-либо оговорок нет места, а если она и появится каким-то образом, то её саму охватит такой страх, так что ей будет не до размахивания рогами, а значит, здесь я в безопасности.

Примерно на следующий день все люди достоверно узнали: через десять лет прилетит астероид и прицельно врежется в нас. Врежется основательно, не как-то по касательной, бочком, кусочком, а всей своей массой, да прямо в сердце планеты. Умельцы постарались нарисовать как можно больше проекций и имитаций удара, в самых красочных подробностях изобразив момент столкновения и разрушения планеты и астероида за компанию. Это крутилось и повторялось так часто, что человек с самой примитивной фантазией и склонностью к эскапизму все равно выполз бы из своих ограничений и представил и осознал самым наилучшим образом всю суть грядущей катастрофы. Не обошло это стороной и меня, но с воображением у меня и так порядок. Зато я выучил новое слово – «энтропия» – и пару раз использовал в книгах и спорах на работе. Хоть что-то полезное.

Первые часы я думал только об одном: почему через десять лет? Почему такая ровная цифра? Удивительно, этот астроид как будто готовился и старательно подбирал время появления. (А возник он и правда словно из ниоткуда. Из небытия. По крайне мере так говорили, а я не стремился проверять. К чему? В сущности, какая разница, откуда он, как будто это что-то изменит.) Это больше напоминало какой-то фарс. Действительно, какие ещё десять лет? Почему? Что за круглые даты? Я бы с лёгкостью поверил, прилети он через каких-нибудь четырнадцать или может быть двадцать семь лет, цифры вполне себе случайные, неочевидные, но десять… Тринадцать или шестьсот шестьдесят шесть лет сразу бы назвали, чтобы окончательно сгустить краски. Эта юбилейная цифра смутила меня сильнее всего, я видел в ней самый настоящий подвох и даже посредственный розыгрыш, но потом прочёл подробнее, несколько раз уточнил, и оказалось, что не десять, а что-то около девяти лет и девяти месяцев сколько-то дней и сколько-то часов, минут, секунд. Поразительная точность. Вот это больше походило на правду, это заставило меня поверить. И кажется, не только меня. В первые часы после появления новостей семьи затихли, дома затихли, улицы затихли, города затихли, целый мир затих. Я не ручаюсь, но мне кажется, в те минуты где-то да точно остановился целый завод, до того функционировавший десятилетиями без пауз. Я отчетливо представлял себе лица испуганных, шокированных, сконфуженных и всячески ошеломленных людей. На скорую руку я накидал список мест, где и при каких обстоятельствах случайного человека могла бы настигнуть горькая весть, и у меня набралось так много вариантов, что в конце концов я утратил к этому интерес и забыл, для чего вообще это фиксировал. Придя в себя, я смотрел в окно и с замиранием ждал, когда что-нибудь начнётся. И оно началось. Началось предсказуемо. В этом вопросе все фантасты и прочие выдумщики наверняка бы не ошиблись. На улицы, как горошины из банки, посыпались люди, и начались волнения. Впрочем, зря я скромничаю, волнения – это когда пошумели и разошлись, здесь же началось безумие, подкреплённое внезапно овладевшей примативностью и проявившимися некоторыми другими массовыми состояниями. Первое время допускалось тешить себя надеждами, что это не волнения вовсе, общество в порядке, ему лишь нужно собраться вместе на улице, дабы преодолеть обуявший всех страх. Многим утешителям рисовались мнимые картины, как поражённые горожане сидят в кафе или на ступенях, шёпотом обсуждая вести, как случайные прохожие помогают и поддерживают нуждающихся в помощи первых встречных, как бармены бесплатно наливают тем, кому неизбежно требуется, как психологи проводят сеансы массовой терапии с рупором в руках, а государства и силовые структуры мужественно поддерживают жизнеобеспечение городов. Так почему-то думал и я, но в первые же минуты увидев в толпе определенные физиономии, понял – неизбежна аномия. Она и грянула, да с таким размахом, таким охватом, таким задором, что иные события прошлого казались шалостью. Я не знаток истории, аж уж истории протестов и революций подавно, но здесь назревал грандиозный коллапс цивилизации, я догадывался. Побежав прочь и спрятавшись дома, я долго размышлял и философствовал на темы общественных волнений, на скорую выискивая самые разные примеры из истории, когда толпы выходили на улицы и что-то совершали. Я пытался понять дальнейшую логику развития событий, но осторожно выглядывая в окно, ничего не понимал. Смотря на город сверху, я ощущал себя над ситуацией и пытался раскрыть, в чем кроется загадочная причина таких явлений, пытался осмыслить, почему мы переходим к крушению, когда ситуация не требует крушения, но, если честно, ответа не нашёл, поэтому поделиться мне с вами ровно нечем.

Теперь время первого шока позади. Данный период под таким названием и вошёл в новейшую историю, о нем можно прочесть неслабые монографии, где кроме всего прочего составлены подробные списки погибших знаменитостей, утраченных ценностей, скульптур, объектов, временных построек и даже зданий, включая аж два небоскреба. Список выдался чрезмерно обширным, как ни горько это признавать. Рад, что меня в нём нет. Но хорошо, что всё, о чём я пишу, успело структурироваться и мягко уложиться в памяти, ведь произошло довольно давно. Давно по меркам текущего летоисчисления. Теперь люди, видевшиеся всего месяц назад, считают такой интервал преступно огромным, как будто между мгновениями пролетела целая жизнь. Если ты не видел человека больше года, то проще о нём вообще забыть, дабы не будоражить недостижимое прошлое. И это не так уж далеко от правды, в некотором роде даже до астероида эти же подходы допускалось использовать в отношении времени. Так что важно понимать – описанное ниже происходило в невыносимо далеком прошлом.

Если говорить о времени, то всяческие волнения, бунты, потрясения, крушения тянулись около одного оборота вокруг Солнца, может чуть больше. Сперва было страшно, тревожно, все неотрывно поглощали новости, сутки напролет мониторили ситуацию, точно это могло помочь; читали о каких-то ужасных вещах, о безумстве и порой даже зверстве, которое происходило в описываемое время. Стало втройне любопытно послушать кумиров, прислушаться к их утешениям или подбадриваниям, разузнать мнение, пусть и вовсе не авторитетное, а порой поразительно глупое. Впрочем, вопрос непрост и заковырист, найди в таком экспертов да знатоков, да к тому же не предвзятых и безэмоциональных. Здесь разве что психолог поможет, или психиатр, или психотерапевт. Я всегда в них путался. Между тем, со всех сторон изливался неиссякаемый поток речей, толкований, откровений, порицаний, обличений, призывов и воззваний. Появились даже лидеры у таких толп, но никто из них не дожил до сегодняшнего дня, хотя полагаю, они не слишком расстроились (не расстроился и я), сгорели они ярко, не хуже мелкого метеорита в атмосфере, оставив даже какой-никакой след. Сообщения из самых разных источников стабильно разбавлялись изрядной долей домыслов, нелепой лжи и преднамеренного обмана, не ясно с какой целью это делалось, но вероятно, кому-то нравилось нагнетать и укреплять панику, и что ж, надо признать, действовало и на меня, хоть я крепок и наверняка мыслю критичнее всех остальных. Отдельные мыслители строили прогнозы и анализировали действия толп, не давая позитивных прогнозов. Я и вовсе антипозитивист по своим взглядам, поэтому не верил прогнозам и расчётам и старался банально наблюдать, в надежде что само утрясётся. Между тем волнения носили самый разный характер: бытовые, религиозные, социальные, экономические, национальные, этнические и политические, чего только не происходило, и кто-то даже успел неплохо на этом заработать. Но зачем? Я уже ничего не понимал. За это время я наслушался от всех конфессий о конце света, каре за прегрешения и прочее-прочее. Я узнал о злом роке, судьбе, об ученых, якобы виноватых в этом; виноваты в этом оказались и люди тех или иных цветов кожи, конечно же люди разной веры, нации; виноваты атеисты; виноваты бедные и богатые, здоровые и больные, экология и психология, военные и мирные, астрономы и астрологи… Голова пухла. Сам по себе астероид превратился в многоликий символ смерти, и его пришествие виделось не банальным ударом о планету с последующей почти мгновенной гибелью всего и вся, а целым выводком разнообразных форм деформации вроде меркнущего Солнца, утонувшей в море земле, срывающихся с неба звездах, бушующего пламени, нестерпимого жара до небес и всякого такого, точно из какого-то древнего эпоса. Из более интересных теорий довелось прочесть про удар астероида по Луне, с последующим его разрушением, но это никак не способствовало нашему спасению, – наоборот, лишь делало его чуть более мучительным, но, чего не отнять, визуально куда более эффектным. Между тем города пережили сущие средневековые погромы и разорения, быт постиг истовый крах, достойный современного эпоса. Ещё не поверженная планета уже тяжело болела, а некоторые протестующие выглядели так, будто конец света уже наступил. Тем любопытнее, что параллельно с этими процессами образовался зарегистрированный бренд гибели человечества, для него придумали логотипы, цвета, шрифты, выпускали и продавали брендированную одежду, флаги, марки, открытки. Эти явления прекрасно уживались рядом, где-то дополняя друг друга, а иной раз сливались во что-то общее, так, например, истерящий на улице человек, кричавший, что он не хочет умирать, ходил в футболке с изображением астероида, которую он мог купить только в недешёвом фирменном магазине, зарабатывающем, по сути, на смерти.

А потом хаос вдруг закончился. Произошло это словно одним днём, словно кто-то щёлкнул пальцами и всё – довольно. Надоело. Надоело нам терпеть эти выходки, надоело им бушевать. Помню, я вышел на улицу, страх сковывал движения будто во сне, ведь в тот период встретить агрессивного фанатика было куда вероятнее, чем корову. Я помню битый, истерзанный город, заваленный мусором и грязью, где-то даже лежали неубранные тела. Я хотел взвыть от злобы, от непонимания, почему всё происходит именно так. Какой момент, и как позорно мы его проводим. Планета с красивым лицом превратилась в больного деменцией и изуродованного оспой и сифилисом старика, который сходит с ума и крушит всё вокруг. Да почему!? Казалось, что это конец. И так оно и произошло. Всё кончилось.

Все привыкли, смирились, приняли. Верующие и неверующие, нищие и элиты, мужчины и женщины, взрослые и дети, люди всех цветов, наций, сословий, мировоззрений и моральных норм. Все буйные кончились, все, кто не хотел жить, кончились, а вот многие-многие обычные остались, и жить захотелось с такой силой, которой человечество не знало никогда прежде. Настал период расцвета, или может рассвета, но последнего, самого лучшего, самого невероятного, самого вдохновенного. У нас оставалось ещё какое-то время, но сколько именно, я не смогу назвать, ведь в таких условиях совершено невозможно измерить время. Вот тот же год, например, много это или мало? Не до конца понятно. Да, время оставалось, его было сколько-то. И мы начали жить как прежде и даже чуть лучше, я-то уж точно, я жил с надеждой. Просыпаясь по утрам, я радовался, выходя на улицу, я радовался, зная, что кому-то хорошо, я радовался. Апокалипсис сделал меня счастливее.

Реалии

До астероида я мечтал стать писателем, и я им, к сожалению, стал. Но стал не таким, каким хотел. Я писал не так, как хотел, а так, как нужно, чтобы продавалось. Получается, я им и не стал, хотя наверняка был. Мои книги даже сложно назвать моими, их на самом деле написали все сразу: читатели и издатели, которым нравится что-то определенное, уже много раз прочитанное и пережёванное; одним нравится такое читать, а другим – продавать. Эти посредственные работы вы можете найти в магазинах даже сейчас, на полках, где книги не только не зазорно, но и правильно выбирать по обложкам. Впрочем даже в этом случае там мало индивидуальности, ведь меня печатали в какой-то серии, в ней все обложки одинаковые. Но не в обложках дело, если их оторвать, вы не узнаете, кто их написал, не отличите одну от другой. Вот что страшно. Мои книги вы определенно не узнаете, потому что они под псевдонимом, чтобы скрыть позор. Может показаться будто до такой ерунды никому нет дела, но это не так. Как минимум мне есть дело, а это уже важно, прошу уважать мою позицию. Я как могу стараюсь беречь престиж моего настоящего имени и настоящего я, абстрагируясь от посредственности. Престиж невероятно дефицитен, его нельзя просто так добыть, но легко обесценить до нуля и ниже. Помните, что по семени растенье узнается, и мир ещё узнает моё семя. Я никакой не сорняк. Пусть сорняком запомнится псевдоним. Посредственный псевдоним с посредственными текстами в посредственной серии. Но моя посредственность хотя бы печаталась, а моя гениальность – нет. Мой талант не только не продавался, он даже никого не интересовал, он сразу летел в урну, а меткости прилётов позавидовал бы опытный баскетболист. Зато в посредственных книгах я глумился как мог, уходя в кощунство, дурачество, невежество но это спокойно принималось, они явно игнорировали мои словесные провокации и совсем не желали читать между строк. Книги даже особенно не ругали, разве что кто-то однажды привел в пример мою книгу и, желая оскорбить неизвестного автора заявил, что в ней персонажи как неживые. Неживые? Может проблема в том, что для описания персонажей я использовал выдержки из некрологов? Мне это до поры казалось смешным, а потом я как одумался, и стало совсем не смешно. Куда я падаю с таким отношением… Это происходило на старте творчества, по молодости. Я больше не обращался к некрологам, даже биографий, как источников вдохновения, избегал. Чем биография не некролог? Порой я слушал советы издателей, но старался писать на грани, настолько слабо и плоско, чтобы это брали в серию, и с каждой новой проходной работой я думал: эта точно последняя, где я играю в поддавки, со следующей книгой выдам шедевр, от которого никто не откажется. Биться за него будут! В итоге только посредственность приносила какие-то деньги, но так мало, так редко и так обидно, что, получая авансы (и особенно роялти), я страдал. Я до сих пор твержу, что меня не публиковали. Да, такой парадокс, но всё, что печатали, я не считаю за публикацию, даже не считаю своим. Это не публикация. Это не моё. Меня ещё не издавали. А пока меня не издавали, пришлось подыскать себе работу, чтобы не погибнуть. Временную, как мне казалось. А дальше я прожил много лет, каждый год откладывая тот день, когда я торжественно брошу этот неблагодарный труд и уйду в благородную литературу. Каждый год я в самых мелких подробностях представлял этот момент, каждый год я обещал, что вот-вот, вот же! Следующий роман будет тем самым, тем самым. В итоге астероид возник на вселенском горизонте раньше, чем это наступило. Но я ему благодарен, ведь до того дня я вынужденно оставался посредственным, попридержав талант, а конец света дал мне шанс на сотворение. Само собой наступило время чтобы создать великое, создать последний монумент человечеству в слове. Теперь никто не сможет мне отказать, ведь ничто не имеет значения, кроме великого труда, созданного сердцем и умом человека. Глядя на происходящее в мире, такие утверждения больше не звучали абсурдно, это внушало такие надежды, каких прежде не знавал ни один мне подобный автор. Долгий штиль сменился бурей, но она утихла, гладь подо мной успокоилась, а вот ветер, тот самый ветер перемен, ветер надежды и всякий прочий хороший ветер остались. Свежий, бодрящий, толкающий вперед без шансов к сопротивлению ветер. Ого-го, настало время поднять паруса, пора бы обрасопить свою жизнь. Так я решил, так я начал те дни.

Конечно, как только я узнал про астероид, то сразу пожелал уволиться с работы, но потом рассчитал и понял, что на оставшееся время мне не хватит накопленных денег. Пришлось остаться. Немного обидно ходить на работу в таких обстоятельствах, но с другой стороны, доживать на улице, питаясь последние годы жизни птицами в парке, не хочется совсем. Вдруг с книгой не получится… Да и вдруг вообще не получится. Конец не настолько близок, как хотелось бы. Нет, с книгой не может не получиться, с книгой получится. Банально нужно перестраховаться. Но я верю, с книгой выгорит. Семя пока не взошло, но оно взойдёт и расцветёт буйным цветком и бутон покроет всю землю, а корни вонзятся, так что ни одному опытному чернопахарю не достанет сил выкорчевать, потому что корни эти необъятны, не под силу рукам человеческим извлечь то, что упало и проросло так глубоко в саму историю. То-то же.

Но пока я поливал своё семя, прошло немало лет и зим. Наверное агроном из меня так себе, а может агроном и не дурной, да вот дальше собственного сада ипомеи не дотянулись. Пришлось садить картошку, или что там обычно делают крестьяне. Ладно, что я в самом деле облачился в свои аллегорические латы и, защищаясь, говорю уклончиво и лукаво. Всё складывалось вполне прозаично (опять я про литературу). Я жизнь поставил на литературу, и ставка не сыграла, хоть я и был счастлив, пока этим занимался. Чем-то походит на зависимость от азартных игр. Неплохой сюжет для новой книги, а впрочем… Не важно. А вот настоящая карьера? А что карьера? Её я не строил. Полагал – не пригодится. До астероида любой человек мог в глаза упрекнуть меня в лени, несерьезности, аморфности. Любой знакомый смело попрекал меня никчёмной работой и куда более никчёмной должностью и нежеланием ничего менять, и такой знакомый оказывался, наверное, прав, в любом случае, общество разделяло подобный пессимизм по отношению ко мне. Да, глядя на людей, вечно спешащих, вечно в делах, трудах, свершениях и, что немаловажно, в успехах и доходах, я на их фоне смотрелся неблагоприятно. Я, знаете, такой нищий гений, вызывающий ласковое сочувствие в обществе, но не более. Я никуда не бежал, мне никуда не нужно, на работе решал мало, а что решал, так и то незначительно. Но внутри, что я совершаю внутри… Пока там мне не доверяют ничего серьезнее закорючки в журнале учёта, дома я создаю тонны самого ответственного текста. Здесь полное доверие. Тем более я знал, я знал, это не навсегда. Я помнил сотни гениев, кто был таким же никчёмным, а потом стал ценным. Список преобразившихся персон я бережно вёл в особом блокноте, стараясь регулярно пополнять, где только можно выискивая устраивающую меня судьбу. При любом удобном случае я оборонялся той или иной фамилией и это служило мне щитом, выкованным верховным мастером кузнечного дела, на том щите изображалось моё мироздание. Один приятель, без лишней злобы зубоскаля, повторял, будто я похерил жизнь. (Слово ещё такое выбрал, «похерил»). Но что это значило? Не построил карьеру? Да, что-то в этом роде. Я смущался, потому что все эти годы он как будто оставался прав. Но астероид, мой добрый друг астероид, ты всё круто изменил. Теперь мой приятель не прав, теперь я благодарен себе, что все эти годы не утруждался, не перерабатывал, не рос. Что был никем. Как знал, что не стоит кем-то становиться. Пожил хоть вдоволь, широко пожил. Или скромно? Пусть, но я видел мир, видел каждое мгновение, каждую секунду. Да я столько видел, сколько ни один кругосветный путешественник вообразить себе не может. Выходит, я всем удовлетворён. А мой приятель по врачам ходит, говорит, работа все нервы забрала, а вместе с ними и часть жизненно важных органов, заменив здоровые на больные. И он пьёт. Но мне его жаль, я стараюсь ему помогать, навещаю иногда и придумываю повод, лишь бы его развеселить и поддержать. Надеюсь, он не против.

Что же остальные? После того, как дни волнений прошли, мир вернулся в удивительно спокойный и умиротворяющий ритм, словно ничего не происходило и вовсе не произойдёт. Заработали больницы, магазины, рестораны, офисы, школы, аэропорты, склады, мастерские. Строились дома, подметались улицы, проводились выставки, люди поступали в учебные заведения, путешествовали, лечились, женились, разводились и даже судились, разделяя имущество. Иногда мне чудилось, будто я нахожусь центре масштабного спектакля, что все вот-вот отыграют свои роли и куда-то уйдут на перекус, оставив после себя пустые декорации, а светорежиссер погасит прожекторы, и пространство накроет тьмой. Уходя со сцены останется лишь не споткнуться. Каждый человек чувствовал то же самое, я не сомневаюсь. Мы все стали и зрителями, и актёрами, успешно лавируя между двумя противоположными лагерями. Но при всей абсурдности ситуации жизнь не просто вернулась на место, но стала ярче, насыщеннее. Только за год-другой выпустили такое число невероятных, вдумчивых кинокартин, о чём я не мог прежде мечтать. Я ходил в кинотеатры не смотреть, я ходил туда проживать истории. И проживал. Кино переживало новою революцию, и какую! Быть может революцию не последнюю, как знать. Теперь строить прогнозы нет никакого смысла. Мы ещё живы, но приняли гибель, постапокалипсис уже наступил, а в нём никаких правил, только жажда жить. Эту же революцию переживало всё и вся: искусство, наука, культура, кулинария, спорт, социальная жизнь. Весь мир всполохнулся и зажил так, как боялся сделать это прежде, но теперь ничего его больше не останавливало, не пугало, про такие слова как «перспективы» и «будущее» говорили с улыбкой, порой горькой, а порой и задорной. Сколько нынче юмористов развелось, ха, шуточки о смерти теперь актуальны. Защитная реакция, я не поддерживаю, но понимаю. Почему бы и нет? Мы жили как хотели жить всегда. Жили сегодня и жили хорошо, честно, искренне и от всей души. Спрашивается, зачем тогда люди строили дома, покупали квартиры, брали на них кредит, а банки давали? Потому что мы любим это. Почему бы не пожить в своей уютной квартире последние пару лет или месяцев? Почему бы не выучить новый язык, если всегда хотел? Почему бы не съесть рыбу фугу? Почему бы не посадить сад и с любовью ухаживать за ним каждый день? Какие для этого преграды? Конец света? Какая глупость. Теперь кажется, что этот конец света всегда ходил где-то рядом, только раньше он рисовался страшным, пугающим, этот неопределённый, может быть завтрашний день, день, быть может, своей личной смерти. Он изображался неясным и от того пугающим, но теперь, сегодня, когда ты точно знаешь когда и как, почему отказываться от чего-то? Уйдешь ты, уйдут все, даже о детях тревожиться не нужно. Завещания писать не придётся, можно с энтузиазмом разгонять нотариусов. Теперь конец света свой, дружелюбный, понятный, с ним стало гораздо проще. Он похож не на смерть с косой, он похож на… обычную жизнь. Узнав о конце света мой знакомый парикмахер воссиял, он стал стричь людей с небывалым воодушевлением. Ах, как он стриг! Когда я приходил к нему, он так орудовал расчёсками, ножницами, машинкой и бритвой, что мне мерещилось – он самый счастливый. Мне хотелось чтобы волосы росли как можно скорее, чтобы опять увидеть этого человека за работой. Он, в свою очередь, чуть не жил на работе и гордился каждым обработанным человеком, заявляя, что его причёска – именное произведение искусства, подверженное естественному разрушению, как и любое рукотворное чудо. Он стриг так, что мне хотелось тоже стать парикмахером. Но нет, я же уже писатель. Да, чуть не забыл про литературу: она ведь тоже подняла, вернее задрала голову и я уже включился в этот процесс с головой. Пишу шедевр, главное – успеть. Запал у меня есть, да вот как сажусь за работу, так дело и замирает. Как будто боюсь ошибиться. Смешно. Работа к тому же отвлекает немного. Парикмахеру хоть нравится, и многим нравится, а мне нет. И время менять профессию не то чтобы не подходящее… просто я хочу другого. Даже сейчас я подумываю, что стоило бы бросить всё и гульнуть на полную, спустить деньги до гроша, а потом будь что будет. Буду творцом из народа, буду ночевать где попало, писать, сидя на лавке, читать отрывки в барах и получать за это миску горячего супа и стакан кофе с ромом. А потом признаю, что не смогу так. Да и с деньгами лучше расставаться так, как их зарабатываешь: легко и непринужденно, или с большим трудом. Мне с трудом. С большим трудом. Эх, а ведь сейчас уже деньги не те, не та ценность. Да и без них не обойтись. Что за уловка? Пока по-другому никак. Скорей бы уже что ли…

Должен признать, что я из тех. Из тех, кто верно рассудил, что лучше прожить жизнь в покое, чем в хаосе. Многие продолжили жить, повторяя понятные алгоритмы, гуляя привычными тропами, покупая одни и те же продукты, слушая одни и те же советы. Это никакая не глупость. Конечно, начнёт кто-то доказывать, что в такое-то время только и нужно, что всё переворачивать с ног на голову, пробовать, менять и жить так, как не жил. Нет. Не всем такое подходит, успокойтесь. Люди работают, люди ограничивают себя, люди копят на отпуск, чтобы увидеть какой-то океан или горы, и я их понимаю. Им так хорошо. С другой стороны, это вообще очень удобно, ты точно знаешь, когда конец, а в отпуске можно будет даже умереть, и это не повод для тревоги. Даже моя работа, которую я не люблю, всё равно кончится, её прервёт либо литература, либо смерть. В любом случае исход обозрим, и это не просто хорошо, это то, что даёт мне сил жить и приходить сюда каждый день, просыпаясь и ложась спать с наслаждением. Так что я пока держусь статичной жизни, это неописуемо расслабляет.

Время от времени я думал насчёт детей. Почему бы не сделать их теперь? Другого времени не представится. Потомство, как ни крути, тоже семя какое никакое. Думал найти единомышленницу и родить. Я убедил себя, что этот долг перед природой надо бы непременно исполнить, а с другой стороны – зачем? Родится кроха, поживёт совсем немного и всё, конец. Несправедливо. В детстве своя прелесть, но и взрослым надо побыть, чтобы почувствовать полное великолепие жизни, всю широту бытия, выбрать свою дорожку и шагать. Но как бы я ни хотел, такой возможности не смогу подарить никому. (Разве что в книгах? Нет, не то). Что ни говори, а своим детям желаешь лучшего. Любой нормальный родитель так считает. Но ведь другие рожают, не смущаются. Отчего мне смущаться? У иных по трое, а они четвертого ждут, а я даже одного не сделал. В чем же смысл моей жизни тогда? Детей не сделал, книгу не сделал. Ничего, получается, не сделал. С книгой в конечном итоге может так и не сложится, а дети – дело надежное. Тем более в такое время полегче, ведь и растить, и учить не надо, не так уж накладно. Прямо как в первобытную эпоху, родил – и довольно. Этот долг перед природой занимал мои мысли удивительно долго, в итоге я даже почти решился, но в последний момент женщина, на которую я так рассчитывал, ушла к другому. Долго же я сокрушался, долго переносил скорбь. Как же так, милая моя… Через время отойдя и успокоившись, я рассудил, что природа выбрала более сильного и достойного, против естественного отбора не пойдешь, и потому решил, что на этом долг мой списан. Внуков, тем более, мама больше всего ждала, а мамы уже нет, а папе, должно быть, нет такой нужды. Мы с ним такое никогда не обсуждали во всяком случае. Я, конечно, долгое время переживал о своей неудаче, нет-нет, да прокручивая в голове зажеванную пленку, ровно до того дня, когда до финала осталось чуть менее девяти месяцев. Тогда я отпустил ситуацию, тем более книга всё ещё не написана, и стоило озаботится о работе над ней. Жаль, её нельзя сделать так же естественно, как ребёнка. Ребёнка каждый дурак родить может, малыш возьмёт и здоровым появится, и проживет сто лет. А книга? Родится она больной, особенно если отец или мать (смотря кто пишет) пьющий, проживет недолго и найдет вечный покой, не имея шансов на памятник. Ну уж нет, если с детьми я так опозорился, то последний шедевр обязан сотворить хоть из глины, хоть из какого материала. Но лучше всё-таки из слов, глина для иных творцов.

В новых реалиях многое порой казалось абсурдным, но и среди смирившихся и принявших скорую смерть людей существовала некая хитрая группа, кто не собирался погибать от астероида. В противовес этому безумному времени они целенаправленно откладывали жизни на потом, сохраняя деньги в банках, и в шкафу новую одежду, как и жизнь свою сохраняя в шкафу. «Это же не завтра» – с хитрым прищуром говорили они о конце. «А вдруг обойдется» – куда более хитро полагали эти же персоны, хотя все возражали – не обойдется, приводя научные обоснования. Я стойко верил словам ученых, выучив базовые доводы наизусть, готовый применить их в любом споре, чтобы жалить оппонента до полной победы, покуда на нём места живого не останется. В конце концов я уже настроился, ждал конца и было бы как-то странно и обидно узнать, что всё отменяется. Этих, кто твердил «не завтра», я прозвал незавтравцы и не упускал случая едким образом про них пошутить, но не опускаясь до срамных шуточек и тем более прямых оскорблений. Наверное, я так защищался от их уверений, что астероид промахнется, что ученые ошиблись, что его вообще нет или есть, но он мал и ничего нашей планетушке не будет. Пройдёт время, думали они, прилетит астероид по своим астероидным делам, а мы будем жить как жили, только людям, растрачивающим себя, придётся потом платить по долгам, придётся выживать в мире, который они заочно похоронили, как и своё место в нём. Незавтравцы из группы разрозненных одиночек сделались полноценным идейным движением с ярко выраженной структурой и вертикальной иерархией, расползшимся по всему миру, затекая порой в самые неожиданные области и края, охватывая умы тех, от кого этого совсем не ждешь. Разумеется, главными центрами притяжения для них стали крупнейшие мегаполисы, но эти люди с важными видом показывали примеры их сторонников и в глухих уголках, скажем, какой-нибудь мелкий остров на севере глобуса, там рыбацкая деревня на полтора десятка домов, и вот в ней нашелся один сторонник в радиусе тысячи километров, и его пример тиражируется как образ человека умного, волевого и думающего. Не важно, что прочее население деревни считало его за дурака и недолюбливало. Я знал одну семью, которая распалась на почве поддержки одним из членов незавтравцев. Не все декларировали своё официальное зачисление в ряды, получая нечто вроде партийного билета, но сохраняли сочувствие к движению и понемногу спонсировали его, благо те проводили бесконечные собрания и всякий раз находили повод, чтобы выклянчить монетку и обобрать каких-нибудь бедолаг. Между тем движение это оказалось малочисленным, мирным, местами маргинальным, но одного они добились устойчиво: их никто не любил из-за напыщенности и ощущения, будто они самые умные. А те в ответ ходили с умным видом и только приговаривали: посмотрите, увидите, ещё поймете, настанет час. Для маркировки они изобрели свои символы вроде натурально геральдического герба, девиза, характерных цветов одежды и аксессуаров и прочей бесполезной мелочи, я всего не знаю и знать не стремлюсь. Они считали себя единственными адекватными людьми и с замираем и содроганием ждали конца, накапливая силы и ресурсы, чтобы царствовать в новом мире, который не погибнет. Мир между ними оказался поделен заочно, незавтравцы распределили сферы влияния, а каждому новому члену предлагалась та или иная область в зависимости от суммы, которую он предлагал в качестве вступительного взноса, что стало обязательным в последние годы, причём сумма только возрастала по мере приближения к финалу. Членами движения становились самые разные персоны: впечатлительные сумасшедшие, наивные зеваки и обыватели, хитрые дельцы всех мастей, разнообразные сектантские меньшинства, некоторые отколовшиеся от сообщества ученые, не согласные с теорией прилета астероида, редкие знаменитости, и что любопытно, весьма богатые и влиятельные люди со всего мира, так что в некоторых городах они открывали филиалы и за всё время провели три масштабных конференции, оплаченные щедрыми взносами обеспеченных покровителей, тех, кто рассчитывал занять высокое место в постастероидном мире. Мне эта парадигма казалась кощунственной. Да как не погибнет, когда должен! Я только этим и живу, и все мы живем. А эти всё только портят. Я пробовал писать про них книгу, скорее походившую на изысканный памфлет, приправленный самым острым словесным ядом, какой только удалось выдавить из моих авторских клыков, да не вышло. Тошнота накатывала. Обплевался, дёргало меня и трясло целыми вечерами. Невозможно писать о таких, невыносимо. Они не принимают достойно конец и другим не дают, они мутят воду и делают больнее тем, кто хочет пожить хорошо хотя бы чуть-чуть, но из-за этих не может. Сколько же вреда от них. Глядя на бессердечных нелюдей, я сам то и дело задумывался, а что, если и правда… нет, нет, не правда! Прилетит, прилетит! Прилетит, и это давало сил, давало веры, и тогда новая книга пошла, пошла, родненькая моя, пошёл шедевр.

Литература

На удивление книга написалась довольно легко и быстро, что у меня же вызвало подозрение. Слишком просто… Разве пишутся шедевры так легко? Разве можно взять его с наскока? Где муки поиска, где муки творчества? Бессонные ночи где? Больная муза где? Чересчур элементарно. Текст поддался, как мастеру дело. Может, я мастер? Да какой мастер, в самом деле, что я, столяр, что ли? Я не верил, и не напрасно. Шедевр написан, но безрезультатно, потому что это не шедевр. Моя работа вышла плоской, скучной, унылой, вторичной, ненужной. Я писал что-то такое, что человеку уже не актуально, да и возможно никогда не было актуально, и в будущем не стало бы, не будь даже этого астероида. Издатели оперативно отказали мне, и почему-то в этот раз у меня не нашлось оправданий для себя и обвинений для них. Они правы. Неприятно это признавать. Книга действительно не получилась, но съела время. Нет, она не как-то пустяково не получилась, а лучше бы даже её и вовсе не существовало, лучше бы я ни единого предложения из неё не написал. Она оказалась чем-то совершенно плохим, абсолютным провалом. Идеальным фиаско. Настолько плохим, что я бы и восхитился, будь я каким-нибудь постмодернистом, но я не такой. Я не притворяюсь. В итоге сложно передать это ощущение, но вообразите, мне удалось промахнуться во всем.

Долго думая над произошедшим, подбирая решения к загадке, пытаясь понять, как же я смог написать так плохо, ключ так и не находился. Ведь наличествовал же талант, куда он теперь делся? Оправдание удалось подобрать через пару дней после осознания провала: я столько лет переучивался, чтобы писать плохо, что и забыл, как это – писать хорошо. Конечно, конечно они виноваты, они вынуждали писать меня так, чтобы продавалось, а не чтобы получалось достойно. Они просили меня наливать воды в текст, чтобы добрать нужного объема, поэтому даже мои посредственные тексты, раздутые без надобности, превращались в больного асцитом и умирали. А они говорили: ещё, ещё воды туда, нужен объем. Вода, вода, вода. Какая хоть вода? Морская? Минеральная может? Нет. Обычная, пресная… Новые инъекции бреда. И что в итоге? Довольны? А мне теперь обратно надо переучиваться, с нуля начинать. Что ж такое. Ведь я же умел. А они что со мной сделали? Вынули из меня талант, заменили на какой-то трафарет. Нужно нащупать его, извлечь и выбросить. Предстоит операция, я буду делать её сам, из инструментов только ручка, из анестезии только алкоголь. Я справлюсь. Да вот время, время… Я всю жизнь боялся, что не успею написать ничего стоящего, а тут мир подкинул такое. Нет, я не жалуюсь, астероид мотивирует, но иной раз так не нравится, когда сроки поджимают. Вечно в жизни бесконечные сроки, графики, а здесь такой мощный день завершения проекта, попробуй не уложись в него, он сам в тебя уложится. И ведь уложится.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70822549&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.