– Тетра… тетра…
– …тетрадь вам? Молодой человек тетрадь вам дать?
– Не… не… тет… тет…
– Тетю вашу?
– Да не-е-е… тетраэ…
Давлюсь словами, все еще не могу выдавить из себя ни звука, да и не поймут эти простые люди такого сложного, как тетра…
– …тетраэдр? – спрашивает тетка в цветастом платье, – а ты погоди, у нас чего-то в школе было, а сгоняйте в школу кто-нибудь, там в кабинете…
Хочу возразить, что не нужен мне никакой тетраэдр, уже поздно, уже суют в руки что-то тяжелое, металлическое, непонятно с каких времен, кто-то вопит, Колька, ты что принес, у тебя по геометрии двойка или что, это ж конус, да какая пирамида, конус и есть…
…молчание затягивается невыносимо надолго, он стоит спиной ко мне, как будто меня здсь нет, и уже начинаю думать, это ошибка какая-то, недоразумение, меня никто не вызывал, мне показалось, мало ли, может, и правда у меня с головой что-то не то после того, как вывалился из лета и снова упал туда ближе к концу сентября…
– …значит, это вы… Узнали, что четыре лета складываются в тетраэдр?
– Совершенно верно.
– Неплохо, неплохо…
– Думаю, что со мной будут делать за это открытие, казнить или награждать, или и то и другое вместе, причем, одновременно…
– Тут видите, летологи нашли пять лет…
Пауза.
– …понимаете, пять лет… вместе…
Пытаюсь понять, про кого он говорит, про жену свою, что ли, что-то не похож он на семьянина, на что он вообще похож…
Снова пауза, не выдерживаю, спрашиваю:
– С кем… пять лет?
– Да сами с собой… понимаете, не четыре, а пять…
Наконец, до меня доходит.
– Вы хотите сказать…
– …совершенно верно… фигура, которая выпала за пределы трех измерений…
Снова пауза.
– …вы отправитесь туда.
– Я?
– Вы, вы… Вы же уже вываливались из лета, и вернулись…
– Знаете, могу сказать, что мне чертовски повезло… а в следующий раз может и не повезти…
– …не волнуйтесь, вы пойдете с экспедицией…
Снова пауза. Он так и не поворачивается ко мне, стоит, молчит, это невежливо в конце-то концов, да и есть ли у них понятие вежливости…
…он слегка поворачивается – ахаю, когда вижу, что под капюшоном нет лица. Мой собеседник подхватывает несколько слов из раскрытой книги, бросает в пустоту под капюшоном, выплевывает очередную фразу:
– Вы извините, что я так… люди обычно пугаются, вот и приходится вот так… спиной…
– Ничего, ничего…
Снова подхватывает, подбирает слова.
– …вылет на завтра… завтра вам удобно будет?
Понимаю, что это уже не имеет никакого значения, будет мне удобно или нет, и завтра мы будем стоять на краю лета с парашютами за спиной, хотя на кой черт нам эти парашюты…
Ничье детство
– …граждане, чье детство качается на качелях?
На вопрос посмеиваются, фыркают, ишь чего выдумали, как будто детство может быть чье-то.
Прохожу мимо детства, детство бросается ко мне, а у вас конфет не найдется… Достаю из пакета пачечку «ласточки», хочу дать одну-две, детство радостно хватает все, запихивает себе в рот.
– А не хотите на качелях?
– Ну что ты, что ты…
Торопливо убегаю под арку, чтобы никто не подумал, что это мое детство, я же взрослая, какое тут может быть детство. Нет, не было у меня никакого детства, какое еще детство, мы же сразу взрослыми рождаемся, некогда нам на качелях качаться, на речки бегать, что там еще детство делает…
Ничьи детства собираются вместе, бегают стайками, делают что-то свое, детское, какие-то клады, какие-то секретики, чш, чш, об этом ни слова, а то еще подумают не ровен час, что у кого-то из нас было детство, а не сразу взрослыми… Это же официальное постановление, чтобы никаких детств, чтобы сразу взрослыми, врачами, строителями, учите… стоп, никаких учителей, какие еще учителя, чего нас учить, мы сразу взрослые…
Вечером перешептываемся, вспоминаем какие-то времена, когда вроде бы говорят, детство было чье-то, у каждого свое личное детство, а что, так бывает? Тут же испуганно замолкаем, понимаем, что за такие разговоры можно и схлопотать…
За пеленой дождя вижу, как неприметный человек в арке обнимает юность, называет её своей. Люди торопливо проходят мимо, делают вид, что ничего не заметили, кто-то деловито звонит куда надо, алло, тут человек с юностью… да-да…
А дальше это вопрос времени, когда приедут откуда надо и заберут куда надо, и человека, и ю… нет, юность не заберут, потому что как возможно вообще забрать юность, вы о чем? Случайные прохожие осторожно намекают человеку в арке, вы бы поторопились, а то сейчас… человек в арке и сам понимает, что сейчас, торопится – не успевает, уже подъезжают с мигалками, человек мечется, обреченно смотрит на юность, только бы ей ничего не сделали…
– …а хотите, я вас тоже…
– Что тоже?
– …сделаю… юностью?
– Э-э-э… м-м-м…
…понимает, что некогда, что надо становиться юностью, и неважно, что он этого не умеет, надо становиться, и бежать прочь, вернее, можно уже не бежать, никто не тронет, какие юности, вы о чем, юности запретили давно…
– …вы его не видели?
– Он… куда-то ушел, – отвечаю я, показываю куда-то никуда. Улица потихоньку пустеет, одинокая старость ковыляет через дорогу, – почему-то подхватываю, помогаю перейти, старость шамкает что-то, благодарит.
Оглядываю опустевший двор, где-то здесь было детство, чужое, ничье – пытаюсь его догнать, пусть оно меня тоже сделает детством, – нет, никого нет, на пустых качелях качается ветер…
Глинянная легенда
…доводилось мне видеть и более удивительные вещи: в городе глинянных людей один человек лепитл из глины крылатого дракона – однако, глины у него было катастрофически мало, и в какой-то момент он начал отрывать куски глины от самого себя, сначала от ног, потом от туловища, от головы – пока, наконец, не остались только кисти рук, плавно порхающие в воздухе, а вскоре и они растворились в лапах дракона. Меня так поразило увиденное действо, что я подошел спросить, сколько стоит скульптура – но дракон к моему немалому изумлению взмахнул крыльями и сорвался с места в бесконечно высокое небо.
Поговаривали, он поднялся до каких-то неведомых высот, где застыл неподвижным камнем, рухнул вниз и разлетелся на тысячи осколков. Ходят легенды, что кто найдет такой осколок, получит то ли счастье, то ли вечную жизнь, то ли что-то еще.
Не менее поразила меня и другая история, которую мне рассказали в этом городе: мне довелось увидеть на вокзале глиняное сердце, и местные жители поведали мне, что в стародавние времена жили в этом городе двое влюбленных, семьи которых и слышать не хотели о том, чтобы юноша и девушка были вместе. Тогда влюбленные решили бежать из городка, но на вокзале их остановили – впрочем, это не помешало глиняным влюбленным слиться в единый комок, который уже невозможно было разорвать…
Вечером мне поведали по-настоящему жуткую легенду – о Големе, бесформенном комке глины, который ходит по бесконечному городу, выискивает зазевавшихся прохожих, чтобы затащить их свои глубины. Люди до сих пор спорят, что это такое – или монстр, пожирающий все и вся, или некий сверхразум, проникнуть в который – величайшее благо. Доподлинно не известно, и я не решился проверять на себе…
Кошмар кошмара
…Кошмар бежит со всех ног, которых у него нет, спотыкается о самого себя, ветви больно хлещут по лицу, которого у кошмара тоже нет, откуда здесь ветви, вроде бы вокруг пустошь, или ночью все по-другому, у ночи свои законы. Кошмар бежит к дому на окраине… Да ничего, просто на окраине, здесь так бывает. Если кошмар успеет добежать до залитого светом крыльца, до открытой двери, то всё обойдётся, он захлопнет дверь и будет в безопасности, таковы правила ночи – проблема в том, что дом тоже убегает, бежит от кошмара, и нужно его догнать, и не получается догнать, так и бывает в кошмаре, когда за тобой гонятся, а ты одновременно догоняешь и убегаешь, и дом все дальше, а то, настигающее за спиной всё ближе, уже слышится раскаленное хриплое дыхание, топот ног, у того за спиной вроде как есть ноги… Дом добегает до широкого обрыва, подбирается, как кошка, делает головокружительный скачок, – кошмар прыгает за ним, уже понимает, не допрыгнет, беспомощно барахтается в пустоте ночи, когда сверху валится то, бегущее сзади, сжимает крепко- крепко, шипит в ухо, которого у кошмара тоже нет:
– приснись мне… Приснись…
Кошмар уже не может сопротивляться, он снится, а когда кошмар снится, он исчезает…
– Почему так дешево?
– Ну, видите, дом старый, в плохом состоянии…
– Обычно дома продают так дёшево, если в этом доме жил кошмар, которого заставили кому-то присниться.
– А вы неплохо осведомлены. Как я вижу…
– Да, я потратил немало времени, чтобы расследовать это дело.
– Может, тогда вы уже знаете…
– … Кто это сделал? представьте себе, уже знаю.
– И…
– … Это сделали вы, и не сомневайтесь, доказательства у меня есть, так что мне не остаётся ничего, кроме как отвести вас в полицию.
– Вы совершенно правы, только сначала вам нужно поймать меня… А это будет не так-то просто…
– Ну что может быть проще, если вы у меня в руках?
– Простите?
– Вы у меня в руках, – повторяю торжественно, сжимаю его правой рукой что есть силы, так, что он даже хрустит, тут же испуганно ослабляю хватку, ещё не хватало его сломать…
Он разражается раскатистым смехом, я не понимаю причину его веселья, не хочу понимать, я иду в полицейский участок, торжествующе сжимая злоумышленника…
– … Вот… Я поймал его…
– Вы… Вы сейчас в своём уме? – брезгливо спрашивает человек в форме.
– Разумеется, а в чьем же ещё? Ну, разве что в уме читателя, который сейчас читает эту книгу…
– Вы… Принесли сюда это…
– Злоумышленника, – поясняю я.
– Вы… Это сейчас… Серьёзно?
– Серьёзнее некуда.
– Да вы… Вы или издеваетесь надо мной, или сошли с ума… Вон отсюда! Вон! И чтоб я не видел вас больше!
Начинаю догадываться, что страж порядка в сговоре с преступником, и мне не остаётся ничего кроме как хватать убийцу и бежать отсюда со всех ног, пока этого негодяя не освободили не ровен час…
Только дома позволяю себе как следует разглядеть пойманного, – прямоугольная коробочка с экранчиком, интересно, как он бежал, у него же нет ног, впрочем, если так рассуждать, у сна тоже нет ног, но это не помешало ему бежать…
– … Вот… Понимаете? Я посадил его в птичью клетку, чтобы он не сбежал… Но я не знаю, что делать дальше, в полиции говорят, что я сошёл с ума…
