Илья Пушняков "И неясностью неба, и его ясностью"

В ночной час

Закричи – не аукнется,
Попроси – не откликнется,
В этом городе, кажется, стало еще темней.
То ли мертвый о дерево стукнется,
То ли призрак протащит кусок цепей.

Я таращить глаза должен ночью без лампочки,
Как суют они в руки мне билет на паром.
«Вас троих, – говорят, – будет вполне достаточно,
Чтоб Неву или Стикс бить кровавым веслом».

Закричи – не аукнется,
Попроси – не откликнется,
В этом городе, кажется, стало еще темней.
Так закончится, так рассыплется
То ли сон, то ли жизнь у вчерашних людей.

Бунюэлю

Ты еловым пальто уложена,
Аквилону холодному рада,
Зеркала твоих залов ухоженных
Исписала губная помада.

Ты свечой-идиоткою кажешься,
Просишь свет не включать – таишься.
То наденешь наряд монашеский,
То развратному герцогу снишься.

Всей священной воды в купелях,
Чтобы смыть с тебя грех, не хватит,
Хоть в каких-то безумных целях
На руках у тебя распятье.

Будь свободна, будь радостна, проклята,
Я тебя не боюсь, проказу.
Мандариновым иероглифам
Не внемлю я глухому приказу.

Белая ночь

В самом сердце реки напротив,
Где равняются день и ночь.
Свечка там, россыпь света бросив,
Небу спящему хочет помочь.

Мы с тобой у окна, на стульях,
По стене бегут тени фар.
А услышит наш Бог сутулый,
Что в груди у меня пожар?

Как же быть ему – он же в рясе,
Он известный в кругах демиург.
Но пока спит Невою штази,
Ты смотри, как хорош Петербург.

Memento mori

Тихой дедовой мельницей
Я проживаю года,
Летней жаре-бездельнице
Ставлю в пример холода.

Руки к перу тянутся.
Знает душа, что писать.
Книги уйдут, не останутся,
Музу мне снова ждать.

Я по столбам каменным
И по макушкам берез
Лезу туда, где пламенных
Не утирают слез.

Жду, когда тьма опустится,
Сердце устанет болеть.
Ты у окна, грустная,
Черный вуаль надет.

Вспомнишь меня плачущим,
Шрам от мяча на бедре.
Рядом щенок скачущий,
Крикнешь ему: pas sauter![1 - Не прыгать! (франц.)]

Черный рыцарь

Изысканный рыцарь, черный доспех,
Он про страх уж давно позабыл.
И в бою, и в поместьях – везде успех,
Не один он трофей добыл.

Горы трупов оставил, не пожалел
Стариков, больных и детей.
Герцога дочь, бела как мел,
Бросилась в шумный Рейн.

Стены замка украшены в честь побед:
Много страшных кровавых голов,
Но нерадостно рыцарь ест обед,
Ходит грустный между столов.

Знает, скоро придет за ним сам черт —
Желтоклювый немецкий дрозд.
Знает, возьмет его в старый грот —
Есть в пещере той тайный мост.

Договор не нарушить, не избежать
Перехода в дьявольский мир.
Там устроит ему Вельзевулова рать
Последний рыцарский пир.

Nomen est omen

Мы поэты, народ с проклятьем,
Мы рассказчики судного дня.
То играем со смертью в прятки,
То тоскуем, надежду тая.

Нам искать – не найти, а сбиться,
На любовь исподлобья глядеть,
Нам ловить и лелеять птицу,
Что мертва уже много лет.

Душу вывернуть наизнанку,
Сердце вырвать и ребра сломать,
Чтобы речи певучей чеканку
На судилище людям бросать.

Мы не странники-пилигримы,
Нас под куполом ангел не ждет,
Греют нас ледяные зимы,
Бог юродивыми зовет.

Неоконченное

Метром квадратным смерил одинокость.
Там, где у сердца кость,
Зияет пропасть,
Движется лопасть.
Любви нет – есть скорость,
Как в формуле строгость,
Как на первом и на последнем свиданьях
Убогость.

Так, наверное, ставят крест
поникший
Детям осипшим,
Друзьям, так рано отбывшим,
Врагам, жестокими слывшим,
И кораблям погибшим.

Ставят точку и закрывают
повесть.
И не ищут уж совесть,
А забывают веселость,
Вспоминают про черствость.

Бог с ним,
Возьму на прогулку
Трость.
В гроб кому-то забью гвоздь,
Оставляю живым злость.
Говорю ему: здравствуй, гость.

Моей подруге, А. Х.

Вот мы снова с тобой у пристани,
Путь зовет открывать города.
В море ветер бушует неистовый —