Хлопок входной двери. И тишина. Такая, что можно резать ножом, – так плотно висел воздух, наэлектризованный злостью, бурлившей в Брук Доэрти.
– Вы кажетесь взволнованной. – Элен смотрела на нее с выражением искренней заботы.
– Что? – Женщину словно обдало ледяной водой. Даже боль в спине на мгновение стихла.
– Вы побледнели. Может быть, я вызову врачей?
– Ты ничего не понимаешь, да, Элен? – засмеялась Брук.
– Что вы имеете в виду? – невинная улыбка. Волнение в глазах.
– Ты не умеешь читать людей.
– Нет. Не умею. – На щеках зарделся румянец. Девушка стеснялась своей странности и готова была сквозь землю провалиться.
– Значит, ты помнишь все. Ты чувствуешь все так же остро, как тогда…
– Тогда? – Стеснение сменилось удивлением.
– В «Зеленой Собаке». Я знаю, что там творилось. И кого ты лечила.
– Я…
Вот он. Животный неприкрытый страх. Казалось, если прислушаться, можно услышать, как колотится ее сердце, как с шумом бежит кровь по сосудам, схваченным спазмом, как учащается дыхание и воздух почти не попадает в легкие, а сразу вырывается наружу с легким свистом. Зрачки расширены, бедра сильнее сжаты. Мышцы натянуты до предела. Желудок свело, словно сжало в кулак.
Элен не была по ту сторону. Она была здесь. С ней. Она была такой же жертвой этой безумной извращенной фантазии того, кто все это затеял. И она платила – каждый день, каждую минуту помня о том, что происходило в «Зеленой Собаке». Не было нужды даже спрашивать об этом – за нее говорило тело. О! Нет! Не говорило! Оно кричало!
Боль снова вернулась. Устало улыбнувшись, стараясь не разреветься перед незнакомкой, Брук закрыла глаза. Если бы все могли так страдать, как страдают те, кто не умеет забывать. Она была бы спокойна.
– Принеси мне чаю, – прошептала женщина. – Там, кажется, есть еще шоколадное печенье.
Элен неслышно выскользнула в дверь. Оставшись в одиночестве, наконец можно было позволить себе слезы, и она уже не сдерживала себя. Последний раз она позволила себе плакать на похоронах мужа. А перед этим… Нет. Лучше не вспоминать.
***
Она проснулась от нежных поцелуев в шею, зажмурила глаза, попыталась увильнуть – было щекотно. Муж смеялся и не давал ей выскользнуть из его крепких объятий.
– С днем рождения, дорогая, – прошептал Дарен Доэрти, и погладил жену по оголенному плечу. Бретелька шелковой ночной сорочки скатилась по мягкой коже, и Брук улыбнулась.
Она любила просыпаться, когда он еще не ушел на работу, и у них обоих было время побыть вдвоем, вместе позавтракать, спустившись на девятый этаж в симпатичный ресторанчик, устроенный в виде ботанического сада и обставленный диковинными растениями. Она всегда брала свежевыжатый апельсиновый сок и овсянку на воде с фруктами и орешками, а он – большой английский завтрак. Иногда она позволяла себе утащить с его тарелки кусок поджаренного зернового тоста – он ел только такие – и, щедро намазав его чуть подтаявшим сливочным маслом, смешанным с натертым сыром, стонать от удовольствия. Если бы не ее работа, можно было бы позволить себе такую шалость каждое утро, но поправиться даже на килограмм было нельзя. Камера не терпела этого.
Сегодня можно было позволить себе все, но Брук по привычке взяла овсянку и, подумав, попросила еще принести ей нежнейший меренговый рулет – непозволительная роскошь. Но в ее сороковой день рождения хотелось безумных поступков.
Это было божественно – нежнейшие взбитые и слегка запеченные белки, почти невесомый крем и кисловатые ягоды – союз, заключенный на небесах. Как и брак мистера и миссис Доэрти.
Она любила своего мужа. Боготворила его. А он отвечал ей взаимностью и готов был бросить целый мир к ее ногам. Когда они поженились – слишком рано по современным меркам, – он устроил ей роль в кино у известного режиссера и не сказал ни слова, когда его молодая жена улетела на целых полгода. Они созванивались каждый день и, вглядываясь в лица друг друга, еще раз убеждались в том, что сделали правильный выбор, – не было ни намека на то, что кто-то из них даже в мыслях изменяет другому.
После завтрака она надеялась затащить его обратно в спальню, но злосчастный телефон разрушил так приятно начавшийся день.
И с этого момента все пошло не по плану.
Дарен уехал, пообещав вернуться на обед, чтобы сходить куда-нибудь только втроем, – на вечер был заказан шикарный банкет, и их дочь давно намекала, что не собирается «участвовать в этом фарсе». Да и глупо было думать, что они смогут удержать хоть несовершеннолетнюю, но абсолютно неуправляемую девчонку, когда ей так хочется искать приключений на свои самые красивые места. А они у нее были.
До двенадцати день протекал хоть и скучно, но зато спокойно. Каждые десять минут приносили букеты цветов, звонил телефон, сразу переключающийся на автоответчик. Брук сидела на балконе и читала, изредка поднимая голову, чтобы посмотреть на свой любимый город, на виднеющийся за высотками парк, далеко-далеко простирающиеся поля. Единственным, что всегда дорисовывало ее воображение, было бескрайнее море, и она точно знала, что свою старость хочет встретить на пляже, сидя в шезлонгах и попивая горячий чай, кутаясь в теплые пледы, и держаться за руку с мужем, как будто не было всех этих лет.
Второй звоночек прозвенел, когда вернулся Дарен, и они стали уговаривать дочь пойти с ними на обед.
– Ты что, не понимаешь? Ты не уважаешь свою мать? – Муж отчаялся найти аргументы и взял стакан, чтобы налить себе чистого виски. Он не нервничал, не кричал. Он вообще редко повышал голос, а потом не находил себе места от чувства вины, но извиняться не спешил.
Дочь кивала, улыбалась и была, как обычно, совершенно равнодушна к тому, что они говорили. Брук пыталась надавить на жалость, подкупить, воззвать к совести – тщетно. Продолжая улыбаться, девушка выскользнула из кухни. Хлопнула входная дверь.
– Не расстраивайся. – Он отставил стакан, подошел к жене и приобнял ее за талию, уткнувшись носом в шею и вдыхая едва уловимый запах ее тела.
– Да нет, все нормально, – грустно потупила взгляд Брук. – Было наивно ожидать, что она сдержит свое слово. Это же я сама виновата…
– Почему ты так говоришь?
Разговоры о том, кто виноват в таком поведении дочери, всегда выводили его из себя. Как и у других мужчин их нового мира, у него не было той сильной эмоциональной привязанности к собственному ребенку, просто потому что она было его плоть и кровь. Сейчас были другие законы, и никто из отцов не стал бы закрывать глаза на выходки чада только потому что она носила его гены.
– Ладно, забудем, – она улыбнулась и погладила его по щеке тыльной стороной ладони. – Может, мне стоит ее догнать? Пообещать что-то… стоящее? Она давно просит снять ей квартиру или отдельный номер.
– Не все вопросы решаются деньгами, Брук. Когда ей исполнится восемнадцать, она будет вольна делать все, что захочет. С моими деньгами или без – зависит только от ее поведения. И ты знаешь – я уже на грани.
– Знаю, – засмеялась она. – Ты у меня такой забавный, когда злишься. Ну, пошли! Я бы слона съела.
Обед прошел в молчании. Даже не дожидаясь десерта, Дарен поцеловал ее в щеку и уехал на работу. А Брук поехала в единственное место, которое давало ей ощущение наполненности, – в свою студию для девочек, мечтающих стать моделями, актрисами или телеведущими.
К шести, вернувшись домой, она привела себя в порядок, надела красивое шелковое платье, больше похожее на ночную сорочку. Несмотря на свои сорок лет, женщина прекрасно выглядела и прекрасно себя чувствовала. Она не замечала возраста, глядя на идеально ровное лицо, на подтянутое тело, на аккуратно уложенные волосы и легкий макияж.
Ее уже ждали. Роскошный зал для приемов в их же отеле, где они занимали весь верхний этаж, был украшен цветами, сверкающими украшениями, отражающими свет свечей бокалами и тончайшей фарфоровой посудой. Собралось человек двести, не меньше, и все ждали своей очереди, чтобы поздравить хозяйку торжества, преподнося ей бархатные коробочки с драгоценностями. Все знали, как она их любила.
Дарен Доэрти сегодня необычно много пил. Его бокал с чистым виски, казалось, никогда не опустеет, хотя он раз за разом прикладывался к нему и делал большой глоток.
– Милый, у тебя все хорошо? – Брук положила ему руку на плечо и заглянула в глаза.
– Отлично. Не бери в голову.
– Это из-за дочери?
– Ты же знаешь. – Мужчина поморщился и отстранился. – Ты слишком мягкая с ней, Брук.
– А мне кажется, ты слишком груб. – Легкая улыбка должна была смягчить резкие слова, но сегодня все шло не по плану.
– Мне надоели ее выходки, – процедил сквозь зубы муж и, развернувшись, ушел к бару. Тайна непустеющего стакана была раскрыта.
Пара бокалов мартини, один бокал шампанского, чашечка крепкого кофе и несколько воздушных пирожных. Плавая, словно в расплавленном золоте, в любви своих друзей и поклонников, Брук почти забыла и про напивающегося мужа, и про сегодняшнюю ссору с непримиримой дочерью. Сейчас она готова была согласиться на все – даже на немыслимое предложение отдать ее в интернат для трудных подростков, замаскированный под элитную школу исключительно для отвода глаз. Ни к чему всем было знать, что у них есть какие-то проблемы.
– Если бы было только одно слово, которым тебе надо описать твое состояние сейчас. Что бы ты выбрал?
Брук и Дарен стояли на балконе и смотрели на город, на темнеющий где-то вдалеке парк, на квартал старых заброшенных домов, покупаемых местной элитой только потому, что это было модно и статусно. В них давно никто не жил, и сейчас они были просто еще одним черным пятном на ночной карте города.
– Странный вопрос, – буркнул мужчина и нахмурился. Он много выпил в этот вечер и, как всегда в таком состоянии, становился хмурым и молчаливым.
– Ответь. – Брук схватилась за его плечо и прильнула к нему. Она знала, что это не поможет смягчить его настроение. Просто так хотелось ей самой.
Он молчал. Молчал, смотрел куда-то вдаль и думал о чем-то своем. Она не смотрела на него, но чувствовала кожей, как все меняется. Как напрягаются мышцы, как едва заметно расправляются плечи, как подбородок поднимается выше, а изо рта вырывается выдох, больше похожий на рычание.
– Решимость.
О, да. Это было его слово. Ему можно было даже не отвечать – она уже знала. И, как всегда, наслаждалась тем, что в их мире было так легко понимать другого. Самого близкого.
– Я чувствую это, – прошептала Брук. – А ты чувствуешь мое слово?
Он покосился на жену и, кажется, впервые за вечер улыбнулся.
– Оно у тебя всегда одно и то же. Умиротворение.
– Ты прав. – Женщина рассмеялась и еще теснее прильнула к его плечу. – Я же не плохая мать только потому, что мне так хорошо, хотя я даже не знаю, где мой ребенок?
– Она уже не ребенок, – отрезал Дарен. – Ты слишком возишься с ней.
– Да? Ладно. Я верю тебе.
Умиротворение. Какое важное и нужное слово. И так подходило оно под этот вечер.
Гости разошлись. Проводив последнего, миссис и мистер Доэрти поднялись к себе на последний этаж. Дочери дома не было, и вряд ли она сегодня вернется – у нее была дурная привычка пропадать на день или даже два и заявляться, когда отец блокировал кредитные карты. Хоть чем-то ее можно было контролировать.
Стоя у барной стойки, Брук варила кофе – себе и мужу. Подойдя к ней со спины, он положил руки на плоский живот, чуть вздрогнувший от его прикосновения. Он целовал ее в шею, в затылок, в плечи. Тонкие бретельки соскользнули вниз, и платье упало к их ногам. Она шумно дышала – возбуждение волнами накатывало, туманило мысли. Каждая клеточка кожи вибрировала, и в голове было только одно: «Давай уже! Сейчас!». Но он не спешил. Ему нравилось чувствовать, как податлива она становится в его руках, как трепещет ее тело, как сбивается дыхание, как сердце то бешено колотится, то замирает в груди. Ее удовольствие возбуждало его больше, чем прикосновения.
Они любили друг друга, а потом просто лежали на полу. Ее голова устроилась на его плече, глаза закрыты.
Умиротворение.
– А если дочь вернется? – прошептала Брук и захихикала. Словно ей было не сорок, а только восемнадцать, и они прятались от ее родителей в загородном доме у озера.
Это было волшебное время. Но самое удивительное – ничего с тех пор не изменилось. Ни его любовь, ни ее. Ни их отношения, наполненные взаимопониманием и доверием.
– Ты права. – Он тоже рассмеялся, поднялся сам и помог встать ей. Они переоделись в домашнюю одежду и вернулись к барной стойке – сваренный кофе уже остыл, и пришлось делать новый. Они пили его, смотря друг на друга без слов и доедая утащенные с банкета остатки трехъярусного торта, украшенного свежими ягодами.
Звонок в дверь заставил Брук вздрогнуть от неожиданности – у дочери были ключи, а никого больше они не ждали.
На пороге стояла девушка, облаченная в вонючую, пахнущую потом, мочой и блевотиной рваную одежду. Ее лицо было все в ссадинах и царапинах, а один глаз заплыл и не открывался.
– Мам…
Брук показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Этого просто не может быть! Неужели этот оборванец – ее дочь?
Дарен подскочил к ним, подхватил под локти жену и отвел ее в кресло. Девушка, едва сдерживая слезы, убежала в свою комнату. Через минуты раздался звук льющейся воды.
Прошло полчаса. В третий раз подливая в свой стакан виски, мужчина закурил, наплевав на то, что жена просила его не дымить в квартире. Сама Брук даже не обратила на него внимания, смотрела в окно и чувствовала, как подергивает левый глаз, – должно быть, нервы. Наконец их дочь появилась на пороге, уже умытая и переодетая в чистый спортивный костюм. Капюшон она надела на голову, несмотря на то, что в номере было довольно жарко – хоть так старалась не привлекать внимание к своему изуродованному лицу.
Она что-то говорила, говорила – слова не укладывались у Брук в голове. Этого просто не может быть! Не может быть, чтобы в этот упоительный вечер, когда она наслаждалась своей роскошной жизнью в компании друзей и любимого человека, когда они занимались любовью прямо у барной стойки, когда она жмурилась от удовольствия, доедая нежнейший торт, с ее девочкой могло твориться такое.
Слова все не иссякали. Не выдержав напряжения, женщина сорвалась.
– Я не знаю, чего ты хочешь. Но так нельзя! Ты хоть представь, как это отразится на нашей репутации? А если кто-то узнает, что тебя туда заманили… деньгами? Неужели мы не обеспечиваем тебе того, что…
– Мама, речь сейчас не об этом. – Дочь закатила глаза, как делала всегда. – Они… должны поплатиться за это. Но я понимаю – без вас мне никто не поверит! Тем более что я несовершеннолетняя! Вам что, плевать на то, что они со мной сделали? Пап?!
На Дарене не было лица от злости. При одном взгляде на него у Брук защемило сердце – таким она его еще не видела.
– Ты зря помылась, дочка, – процедил он. – Теперь трудно будет доказать, что…
Девушка не дала ему договорить. Схватив ключи от его автомобиля, лежащие на барной стойке, она бросилась вон из номера.
– Погоди! – Брук побежала за ней. Следом и ее муж.
Они нагнали дочь в лифте. Совершенно безумная, она не хотела ничего слышать, и не оставалось ничего другого, как согласиться поехать с ней. Хоть что-то Брук хотела сделать правильно.
За руль села девушка – Брук и Дарен слишком много выпили за вечер. И хоть огромный кадиллак и не был идеальным выбором для молодой, едва научившейся водить дочери, ничего другого не оставалось, как согласиться. Ждать такси и даже подниматься за ключами от миниатюрной машины матери она не соглашалась.
Полил дождь. Сидя на заднем сидении, женщина вжималась в кожаную обивку и закрывала глаза, когда они на скорости проезжали очередной перекресток, поднимая вокруг себя фонтаны грязной воды. Это все было похоже на сон. На страшный сон. На кошмар. Но не хватало сил проснуться.
Дарен пытался уговорить дочь успокоиться, развернуться, поехать домой, но девушка не слушала. Она научилась игнорировать их и теперь не реагировала, уставившись остеклевшими глазами перед собой, но не видя дороги и не реагируя на сигналы светофора.
– Милый, прекрати, ты что, не видишь – ты делаешь только хуже, – шептала ему на ухо жена, пытаясь усмирить разгневанного впервые в жизни мужчину. – Она же ребенок. И мы… мы ее родители, мы должны ей показать, что мы верим. Что мы за нее. Что мы… как минимум не против!
– Ты что, не видишь – она под наркотой! – зло выругался муж. – Ты не представляешь, что может быть, если никто не докажет, что то, что она нам рассказала, – правда. Ты сама-то можешь в это поверить? Вспомни, сколько раз она приходила в таком состоянии…
– Никогда она не приходила такая… такая… – женщина пыталась подобрать слова, но выходило плохо. Их дочь действительно несколько раз едва приползала домой – пьяная, едва живая. Но никогда еще она не бросалась тут же к ним с просьбой ей помочь. С просьбой наказать ее обидчиков. Просто потому, что это был ее выбор. И даже если и были на ее теле синяки – не было в них ничего криминального, если все происходило с согласия.
Дождь все хлестал по прозрачной крыше, и Брук, задрав голову, смотрела через прозрачную крышу в темноту, изрыгающую потоки воды, словно стараясь смыть этот день – ее сороковой день рождения. Снова вернулись мысли о том, насколько по-разному провели его она сама и ее малолетняя дочь. И, если она говорила правду, жить с этим придется им всем.
Машина набирала скорость и неслась вперед. Дарен продолжал свои ничтожные попытки, а девушка за рулем только ухмылялась. Или так просто казалось? Не видя ее лица сейчас, сложно было сказать, что может чувствовать человек, прошедший через подобные ужасы, и на что готов ради того, чтобы отомстить. И эта неизвестность пугала. Гораздо больше, чем несущееся под колеса кадиллака полотно дороги.
Следующее, что помнила Брук, был сильный удар. Их кадиллак влетел в ехавший слева седан, протаранив ему бок, и остановился. Сидящих на заднем сидении мужчину и женщину, не пристегнутых ремнями безопасности, откинуло на спинки впереди стоящих сидений. А потом была темнота.
Сознание то возвращалось, то снова проваливалось в плотное черное ничто. Кто-то вынес ее и мужа из машины, опасаясь того, что может вспыхнуть пожар, и отнес под прозрачный козырек остановки, протараненный седаном. Рядом сидела девушка – она была не в себе и явно плохо соображала. Пытаясь поднять голову или открыть глаза, она мычала, словно не могла говорить. Показалось, что это их дочь, и на душе стало спокойно. Дарен, сидя рядом с Брук, сжимал ее руку. Подняв голову, последнее, что увидела женщина, была спортивная машина. У нее был открыт поднимающийся верх, и это показалось таким странным и таким важным. Обыденные мысли о том, что придется долго сушить салон или менять машину, были спасительным якорем, который может помочь задержаться в этом мире, не проваливаясь туда, где есть только боль, мгла и бесконечное ничто.
Очнулась она в больнице. Все тело болело, голова раскалывалась. Даже легкий поворот шеи дался с трудом.
Брук лежала в одноместной палате, подключенная к каким-то аппаратам, отсчитывающим пульс и давление. Рядом стояла капельница, протянутая к кровати и острой иглой входящая в вену левой руки. Место прокола болело и ныло. Хотелось выдернуть этот чужеродный предмет. А еще – не терпелось уйти отсюда.
Женщина и не помнила, когда была в больнице в последний раз. Разве что когда рожала свою единственную дочь. Ее здоровьем занимался врач, приходящий на дом для того, чтобы взять необходимые анализы или прописать легкое обезболивающее. Других проблем у нее не было.
