СВИДЕТЕЛЬ
На своей «Ниве», марки «Тайга», я только подъезжал к родному селу, когда меня остановили на блокпосту. Вытащив из машины, мне скрутили руки, повалили на землю и начали избивать ногами. Потом затолкнули в БТР и повезли в районную комендатуру.
Я не понимал происходящего. Но все мы являемся заложниками этой войны и нечему удивляться.
Оказалось, где-то в ближайшем селе взорвалась мина. Сообщение о взрыве и соответствующие указания по рации передали по всем блокпостам. И «федералы» досматривали все подозрительные машины. В первую войну и сейчас на особом учете у них «Уазики» и «Нивы». Излюбленные машины боевиков. На них без проблем можно ездить в любую погоду по бездорожью и предгорным селам.
– Ты минировал?
– Нет.
– Откуда ехал?
– Из Грозного.
– Зачем ездил?
– Продавать яблоки.
– Где ты работаешь?
– В школе, преподавателем.
– Откуда деньги на машину?
– Я не курю, не пью. Берегу каждый рубль.
– Знаешь боевиков?
– Нет.
– Никого?
– Разве что Хаттаба и Басаева.
– Когда ты видел их в последний раз?
– Вчера вечером, в новостях.
– Сколько тебе заплатили за минирование?
– Я не минер.
– Кто из вашего села среди боевиков?
– Не знаю. Я не поддерживаю с ними контакты.
– Ты боевик?
– Нет.
– Почему такой здоровый?
– Каким уж мать родила!
– Почему хромаешь на ногу?
– В первую войну я попал под артобстрел.
Прошел день, наступила ночь. Из чеченцев со мной никого не было. Видимо, тут недолго держат задержанных. Меня тоже вывели утром.
«Ведут на расстрел», – подумал я…
Я не знал за собой никакой вины, кроме любви к родине и желания ей добра; жаль было пропадать так, безо всякой пользы.
На школьную зарплату, на эти гроши, невозможно прокормить семью. И приходится выкручиваться. То черемша выручит ранней весной, то черешни созреют, то яблоки. Неужели мне суждено погибнуть в сезон яблок? И никто из родных не узнает, что со мной произошло. Но были очевидцы. «Чеченская почта» хорошо работала. И я надеялся, что весть дойдет до родных. Но сколько молодых людей пропало без вести?!
– Мы ничего не знаем! Мы не увозили вашего сына! – Вот их ответ. И жизнь человека навсегда вычеркнута из списка живых. Он пропадает бесследно. Некоторых вывозят на окраину села, обвязывают тротилом и взрывают. Не оставляют ни одной целой части тела, чтобы по нему можно было опознать человека. Родные по каким-то отрезкам ткани, одежды и кусочкам мяса опознают своих сыновей. Это тоже, хоть слабое, но утешение. Тысячи матерей ничего не знают о своих детях, увезенных прямо из родного дома или перехваченных где-то на дороге. Они не могут выплакать свои слезы на их могилах. Им все время кажется, что они где-то томятся и зовут их…
Была в нашем селе одна из таких молодых вдовушек. Я хорошо знал её. Она на отлично окончила школу и мединститут с красным дипломом, работала врачом в сельской больнице. Когда нагрянули вооруженные люди в масках на БТРах, муж ее, дабы не подвергать семью опасности, не оказал сопротивления. У него даже не было оружия.
Он был тяжело ранен в первую войну (пуля снайпера прошла через его легкое, на несколько миллиметров не задев сердца, и он чудом остался жив). Ни тайно, ни явно он не участвовал во второй войне. Но, иногда, помогал продуктами лесным братьям. Кто из уважающих себя людей откажет нуждающемуся в пище?
Она написала письма во все инстанции РФ, чтобы ей вернули мужа, отца пятерых детей.
Ближайшие родственники этой женщины служили во властных структурах нового правительства. Они тоже включились в поиски и однажды приехали к ней вместе с руководителями районной комендатуры и ФСБ.
– При очной ставке ты узнала бы похитителей мужа? – спросил её ФСБэшник.
– Узнала бы, – сказала она. – Ты – один из них.
Это была её роковая ошибка.
Ночью, тайком, через окно к ней пробрались в дом (никто из родственников мужа даже не услышал шума) и ее увели в ночной сорочке. Проснувшейся десятилетней дочери, чтобы она не позвала на помощь, засунули в рот тряпку, заклеили скотчем и перевязали руки и ноги. А грудного ребенка, лежавшего на кровати, накрыли подушкой, чтобы не плакал…
Исполнители этих грязных дел, дабы нельзя было определить их принадлежность к воинской части, смазывают номера БТРов грязью и разъезжают в масках.
В начале войны, когда войска без сопротивления входили в населенные пункты, федералы были добры и очень вежливы. Раздавали людям гуманитарную помощь и старались оказать другие услуги. Никто из них не был убит. Почти по всей республике представители администраций и старейшины сел выходили войскам навстречу и договаривались о мире.
Конечно, войска вошли бы в любом случае. Но, в этом случае, было бы много невинных жертв и разрушенных жилищ, уцелевших в первую войну и с трудом восстановленных людьми. А при заключении мира можно было надеяться на лучшее. Люди помогали при строительстве комендатур, устраивались на работу. Командиры наказывали ночных разбойников, самовольно покинувших часть. Подбодряли население: «Можете на месте убить всякого, кто заберется ночью к вам в дом. Никто вам не скажет слова. Только верните личное оружие солдата».
Но если коренной народ и оккупационная армия будут жить в мире и согласии, то войне может наступить конец. А у её заказчиков были другие планы. И тогда то тут, то там начали взрываться мины. Чтобы русские невзлюбили чеченцев, а чеченцы возненавидели русских. Чтобы посеять между ними недоверие, и они начали уничтожать друг друга. Для этих целей у любого государства есть спецслужбы, назначение которых в создании, в нужный момент и в нужном месте, очагов смуты и преступлений.
Народ не хотел войны. Как мог народ хотеть войны?! Что хорошего она принесла людям? «Война сына не родила, а убила», – гласит народная мудрость. Так называемая чеченская власть, утверждая, что она строит национальное государство, разрушило его. Сколько отчаянно смелых и переполненных мужеством парней пало в первую войну, поверив в красивые слова и от всего сердца мечтая о национальном государстве. Среди них были и мои товарищи.
И вот, по Божьей милости, русские войска опять покинули республику. Власть опять перешла к чеченцам. И, как и раньше, перестали выдавать пенсии, зарплату и обращать внимание на нужды простых людей. На все один ответ: мы только вышли из состояния войны, что же вы хотите? Когда вы спокойно спали у себя в домах, нам приходилось ночевать в лесах, в землянках.
Не выходили книги писателей, не работали школы. Образование им и не было нужно. Их собственные дети учились за границей, в лучших учебных заведениях. Не уважили погибших, и живые были не в чести.
Как бы трудно ни приходилось в быту, после войны народ вздохнул свободно. Марионеточный режим, установленный русскими танками, рухнул сразу же, и ее представители первыми покинули республику, намного раньше войск.
Первая война была нам навязана, но вторую спровоцировали мы сами. Мы можем обвинять кого угодно: русских, евреев, дагестанцев, олигархов, политиков, спецслужбы, Кремль… Но виноваты мы сами. В том, что мы продажны, вероломны, что не любим друг друга и скрываем в сердцах черную зависть и ненависть. Русские знают об этом со времен Ермолова и Имама Шамиля. И умело пользуются этим. Мы не можем удержать даже взбесившегося злодея. Мол, это не мое дело. Но плоды их преступных деяний, не спрашивая разрешения, ураганом врываются в наши дома, и тогда достается каждому. Не говоря уже о других злодеяниях, какая нужда была вторгаться в Дагестанские горы и утверждать газават? Не умея навести у себя порядок, мы что пошли завоевывать Россию? И власть наша оказалась никудышной. Что бы я сделал на месте президента? Во-первых, я изо всех сил постарался бы не допустить вторжения чеченцев. Во-вторых, я закрыл бы им обратную дорогу. Они ведь не могут не понимать, какой опасности, они подвергают народ и отчизну. Президент, если он не марионетка, – отец народа. Как отец за своих детей, так и президент за народ в ответе перед Богом и на земле, и в Судный День. Если я совсем бессилен, я бы поехал в Европу, Америку и изо всех средств массовой информации кричал: чеченцы не виноваты, чеченцам не нужна война, у нас нет ни сил, ни желания вести ее. Я бы сделал это во имя спасения сотен и тысяч человеческих жизней, сохранения десятков сел и городов. Что мы имеем сегодня? Борьба за свободу чеченского народа и построение независимого государства плавно перешла (при помощи умных и многоопытных людей) на рельсы международного терроризма…
На одно у меня все-таки хватило ума: не сдавать личное дело в комитет участников войны. Люди, не видевшие войну, и даже явные противники чеченского государства за большие деньги покупали воинские звания, удостоверения участников войны, медали и ордена. Так легче было устроиться на работу и оптом распродавать нефтепродукты. Я знаю, если бы я тогда заполнил анкету, то и сегодня был бы в розыске. И мне бы это так просто не сошло с рук, как другим. Ты, наверное, слышал, как некоторые «горе-боевики», за еще большие деньги, выкупали свои личные дела!
Имея уже определенный опыт, я во-второй раз не поддался уговорам и призывам на джихад, на борьбу с гяурами. Не примкнул ни к одной воюющей группе. Мои друзья, бывшие ополченцы, тоже остались дома, почти все, кроме ваххабитов.
Некоторые ребята, из-за зарплаты, а другие, надеясь на безопасность, устроились при новой власти в милицию. Но, когда моджахеды входят в село, в первую очередь они нападают на чеченских милиционеров, хотя в комендатуре и вокруг много русских. Поджигают райотдел, служебные машины и дома сотрудников и убивают их, где встретят. Военные вообще не вмешиваются. Проходит два-три дня. И вот они уходят, растормошив улей. Следом приезжают ГРУшники. И тоже избивают милиционеров. А наиболее мужественных из них, не допускающих беспредел, расстреливают, подрывают на мине или фугасе. Война навязана, а уничтожаем друг друга.
Хотя участников первой войны и амнистировали официально, все-же, время от времени, их арестовывали по одному, по двое или они просто исчезали. И в первый момент задержания я подумал, что, может, кто-то из односельчан донес на меня. Говорили, что только в одном нашем предгорном селе около ста осведомителей. Как ты думаешь, сколько стукачей в больших селах и городах, если и в нашем маленьком селе их столько?!
Но меня задержали не по навету. Иначе бы они дали понять.
Утром, когда меня вывели, я подумал: «Ведут на расстрел». В коридоре майор вручил мне мои документы, ключи от машины, часы и деньги. На меня была направлена камера. Все записывалось.
– Вам вернули все ваши вещи?
– Да.
– У вас было еще что-нибудь?
– Нет.
– Вас пытали?
– Нет.
– Били?
– Нет.
– У вас есть претензии к сотрудникам комендатуры?
– Нет.
– Вы свободны. Подпишите бумагу.
Я не поверил. Действительно ли я могу идти? Или они только проверяют меня? Майор опять сказал:
– Вы свободны. Можете идти.
Я подписал протокол. Камеру убрали.
– Ты меня отведешь к машине? – спросил я рядом стоящего солдата.
– К какой машине? Пошел вперед! – сказал он, стволом автомата толкая меня в спину.
Я пошел. Даже уложив одного-двоих, я не смог бы убежать. Большой двор бывшего МТС был обнесен двухметровым дувалом и сверху обтянут колючей проволокой. Повсюду техника, военные и часовые, готовые, в случае побега, пристрелить. Через дорогу, в бывшем Доме культуры, тоже расположились они. А на крышах, под защитными сетками, направив во все стороны бинокли, прятались снайпера.
Только я вышел, меня опять повязали. Надели на голову мешок и, забросив в кузов, повезли в сторону Грозного.
Меня беспокоило, что дома не знают, где я нахожусь. Распродав в городе яблоки и орехи, я купил детям кое-что из одежды и обуви и ехал домой, когда меня задержали на дороге. Дай Бог, чтобы ни один мусульманин не оказался в моем положении: связанный, как жертвенная скотина, с мешком на голове лежишь, как куль, и, чтобы ты не позвал на помощь, несколько стволов автоматов упираются тебе в спину и голову. Теперь они могли сделать со мной что угодно. Если даже родственники попадут на мой след и придут в комендатуру, у них на руках видеоматериал моего «освобождения» и подписанный мной лично протокол. Наверное, так они поступают со всеми своими жертвами. Ведь известно, что после жестоких истязаний, они вывозят трупы наших ребят где-то в поле или в лес, кладут перед ними автоматы, гранаты, пулеметы и мины. И в вечерних новостях показывают уничтоженных террористов. Самый высокопоставленный чиновник или военный, не моргнув глазом, лжет самым наглым образом.
Помню, в детстве я смотрел фильмы об отечественной войне. И когда немецкие офицеры мучили несчастных людей, старики говорили:
– Они показывают то, что сами творили, а приписывают немцам.
– Немцы во время затишья кричали из своих окопов: «Урус, кушать хочешь?» Какие у них были гордые и благородные офицеры! А то, что сейчас показывают по телевизору вранье. Они не опустились бы до этого.
Я тогда не понимал их: «На что только не способны грязные фашисты?», – думал я.
На что только не пришлось насмотреться за эти две войны? Военные раскапывают ими же замученных и убитых чеченцев и показывают по телевизору: «Эти люди убиты чеченскими боевиками, – комментируют они. – Видите их жестокость? Это нелюди!»
Я не раз слышал, что в Ханкале в ямах содержат много чеченских ребят. И самые отъявленные фашисты не додумались до тех изощренных пыток и зверств, применяемых к ним. Зная, что для чеченки позорно раздеться перед мужчиной, женщин (жен и сестер боевиков) ставят перед пленными чеченцами и рвут на них платья. А когда мужчины отворачиваются, их избивают и кричат: «Смотри! Смотри!». Мужчинам в самое срамное место засовывают тонкие трубочки и сквозь них пропускают электрические провода…
Во дворе Ханкалы наша машина остановилась пару раз. Мои глаза не были завязаны, и я сквозь мешок мог кое-что видеть. Что могло означать наше дальнейшее продвижение и взмахи рукой: отсутствие свободной площади? Видимо, ямы были переполнены. Когда машина остановилась в третий раз, меня скинули с кузова, как мешок с песком. Подошли двое солдат, взяли меня под мышки и сказали: «А теперь побежали». Я готов был ко всему. Внутренне скрепившись, я отдал себя на волю Всевышнего. «Наверное, меня волокут к яме», – думал я. Тяжело припадая на раненую ногу, я старался замедлить бег, чтобы сохранить голову от возможного удара об какой-нибудь камень. Возможно, это смягчит удар. Со всего разбега меня стукнули об какую-то трубу. Я не видел ее. Ударившись головой, я упал. Двое солдат и весь мир, сперва взорвались в моих глазах и мозгу, потом я потерял сознание.
С того дня, как меня стукнули об эту трубу, в моей памяти стали происходить провалы. Я ведь тебя знал. И читал твои рассказы. В 86 году я окончил филологический факультет пединститута. Часто, пытаясь кого-то вспомнить или рассказывая о чем-либо, я боюсь ошибиться. Особенно в фамилиях и именах людей, и где, когда и как мы познакомились.
Ты хочешь поехать домой. Тебе, конечно, лучше знать… Война еще не окончена. Каждый день, то в одном, то в другом селе происходят зачистки, репрессии. Стоит указать просто на человека, и его забирают, и сделанного не воротишь. Нашему народу довелось узнать, что 37 год был всего лишь присказкой. Тогда хоть, какой-никакой, но назначался суд, так называемой тройки. В сегодняшней Чечне не знают, что такое права человека.
Самое трудное – терпеть ложь и несправедливость. Несправедливость по отношению к твоему телу, к твоей душе. И власти, конечно, видят это и знают. Война не научила людей уму-разуму. В погоне за деньгами, у всех чуть ли не выскакивают глаза из орбит. Убитых, умерших, пропавших без вести быстро забывают.
Здесь мы на свободе. В наши дома не врываются солдаты и спецназ. Твоя семья с тобой, и тебе незачем беспокоиться. У нас на родине давно уже позабыли о больших идеях и мыслях о светлом будущем. Многие даже забыли, с чего все это началось, и ради чего. В то время, когда некоторые думают лишь о том, чтобы выжить, других заботят только деньги. Заработать как можно больше денег, думают они.
Нас привлекли мысли о свободе и независимом государстве. Но нас обманули. Бедный человек зависим и в собственном государстве, а богач независим и на чужбине. Народ потерял все ориентиры. Люди не знают кому верить. Но, только однажды побывавший в плену поймет, насколько нужно остерегаться всего. Если ты не можешь не ехать, живи в Грозном или Гудермесе. Там намного спокойнее, чем в селах. Если тебя и предадут, это будут твои односельчане. Берегись их. Встретившись где-нибудь, скажи, что пришел на побывку и на днях уезжаешь. Не ходи на базар, и места скопления людей тоже обходи. Никто не знает, с какой стороны, когда придет зло. Ночью спи, не раздеваясь, всегда будь начеку. Ты себе не представляешь, сколько людей они забрали прямо из постели. Если можно что-то сделать, отремонтируй свою квартиру и быстро устройся на работу. В республике выходят газеты, журналы и вице-премьеры те же…
Приходя в сознание, я думал, что, наверное, весь залит кровью. Но на мне не было крови. Вероятно, оттого что я целиком поручил себя Богу и был готов ко всему. В студенческие годы, в бассейне «Садко», я посещал секцию бокса, и тело мое было закалено, но голова моя раскалывалась…
Два дня провел я в Ханкале, распятый, словно на Голгофе. Только на руках, вместо гвоздей, были наручники. Как могут военные подвергать людей такой жестокости? То, что боксеры вытворяют с грушей мелочь, по сравнению с тем, как они мучают живых людей. Я бы не вынес еще одного дня. Наверное, умер бы…
Ты видишь, что они делают сегодня?
«Это чеченский террорист номер один», говорят они, и показывают его в позе ласточки. Сбрили голову и бороду. По коридору тюрьмы ходит вприпрыжку, низко наклонив голову, руки вытянуты высоко назад, ладони разжаты. В камере ему удобно, говорит он, дома невозможно было жить, постоянно взрывали. За живучесть его даже прозвали «терминатором». А здесь надежная охрана, еды вдоволь. Подчиняться требованиям надзирателей не зазорно, он, как бы чувствует себя курсантом. И одновременно показывают его «генеральские» провокационные речи перед строем боевиков. «Все русские должны быть уничтожены. Каждый чеченец пятнадцати-двадцати лет, должен готовиться к тому, чтобы стать террористом-камикадзе…» Но почему он сам не погиб?! Почему не дал возможности людям сказать: «Хоть и жил как негодяй, но умер как настоящий мужчина»? Настоящих мужчин и героев, кого не могут сломить, кто вышел на борьбу с чистыми помыслами, они убивают. Их не показывают по телевизору с повинной. Ведь легче показывать «героев», типа «терминатора». Они на весь мир говорят: «Видите, вот они, свободолюбивые чеченцы. А вот самый крутой из них». А кем он был на самом деле? Сами русские сделали его героем, чеченцы то воспринимали его как клоуна.
Все предводители чеченцев, с обеих сторон, были клоунами, артистами, двойными агентами и предателями. Именно они виновны во всех наших бедах…
Я не вернулся домой, и домашние бросились на поиски. Ни в комендатуре, ни где-либо еще меня не нашли. И не дали бы найти.
Некоторые из моих друзей работают кто в милиции, кто в охране. В первую войну нам довелось бегать вместе по горам. Сегодня они устроились на работу, не зная кому верить, и чтобы зря не погибнуть в этой неразберихе. Они охраняют полковника ФСБ, одного из знаменитых московских «воздушников». Теперь их называют бизнесменами. Он из Махачкалы позвонил в Москву Патрушеву, и по его приказу меня освободили.
Из-за моей комплекции друзья называют меня «Бычок». Но еще один день – и я не выжил бы. И сомневаться в том, что попавший в их руки не заговорит, не приходится. Поэтому через пару дней, после ареста кого-либо, они проводят массовые аресты. Может, и мои друзья боялись этого.
Когда мне повязали глаза и руки и усадили в машину, я опять подумал: «Ведут на расстрел». «В их власти меня расстрелять, но им не удалось меня сломить», – думал я. И в эту минуту это было главное. Хоть семья оставалась без отца, и дети не будут знать, где моя могила, я успокаивал себя тем, что я никого не предал, и на моих потомков не будут показывать пальцем.
