– И Пятачиху давнехонько не видать, она ее с месяц как не выносит. Небось, та и померла ужо! – сомневались.
– Этак она и заимку подожгла, сама! С родичами спалила! А что же нас ждет, хлопцы? Наколдует, тады и мы погорим! – опасались.
Мужики решили покончить с юродивой. Похватали вилы, лопаты, топоры, косы и бросились дружной толпой к ненавистному дому. Да только добежали не все. Кто – на свои же вилы накололся, кто – запнулся и на косу налетел… Некоторые, побросав орудия, стали помогать раненым. Паша возглавлял набег. Он первым залетел в избу.
А с этого момента версии разделились. Одни рассказывали, что увидели там черную кошку с черными глазами, которая мигом выскользнула за дверь. Другие поговаривали, что кошки не было, зато был скелет Пятачихи – такой, будто она умерла несколько лет назад. Кто-то толковал, что внутри царила густая темнота, а по стенам скакали бесовские тени, хотя лампа была потушена, а на улице стояло светлое солнечное утро. Но истории сходились в одном: Пятачиха была мертва.
Сам Паша уверял, что ни одного указания на то, что в доме долгое время жила сирота, не было. Жилище было в запустении. Трухлявый пол проваливался, печка сыпалась, сквозь давнишние щели завывал ветер. Ни занавесок на окнах, ни самотканых половиков, ничего. Слои пыли, вязкая паутина и беспорядок как при жизни Пятачихи: горы бутылок, грязной посуды, испачканного тряпья.
Перепуганные жители попытались поджечь избу. Но спички ломались, не загорались или тухли через мгновение. От отчаяния мо?лодцы принялись рубить крыльцо, но топорищи с треском расщелкивались, лезвия тупились, а когда у одного со звоном раскололся обух, стало ясно, что ничего не выйдет. Так и не причинив весомых увечий злополучному дому, поковыляли восвояси, таща на себе умирающих и пострадавших.
Долгое время проклятого дома сторонились. Никто не решался войти на территорию двора. Поговаривали, что ведьма по-прежнему живет в избе. И хотя ее никто больше не видел, каждую ночь окно смутно брезжило хмурым коричневым светом и гасло, едва воспевал первый петух.
А по осени посреди ночи проснулась вся деревня от жутких нечеловеческих криков, доносившихся из нутра злополучной избы. Кто-то рычал, ревел, завывал и стонал, бился, визжал, скрежетал. Полная луна ясно освещала окрестности, звезды тревожно мерцали. Все живое в округе замерло, замолчали звери и птицы, притаились люди, боясь ненароком выдать свое присутствие.
Из печной трубы густым столбом валил дым, как еще одно доказательство творившейся внутри дома чертовщины. Казалось, изба ходила ходуном, дрожала от напряжения и дьявольских чудовищ, бушевавших с лютым неистовством. Вместе с воплями слышалось, как громыхала какая-то утварь, как двигалась тяжелая мебель, как с яростью колотилась в стены нечистая сила.
В проклятом доме горел свет, но никому не пришло в голову заглянуть внутрь. Люди попрятались в своих домах, отчаянно шептали молитвы, ждали, когда же наконец придет утро. Ночь отступила, забрезжил рассвет, и крики ослабли. Придавший смелости новый день заставил соседей с осторожностью выглянуть в окно. Солнце несмело коснулось крыши проклятого дома, и вдруг все прекратилось, совсем. Робко пропел петух, где-то заблеяла коза.
Три последующих дня прошли в загадочных обстоятельствах. Печная труба продолжала дымить. Соседские коровы с перепугу давали молока вдвое меньше – утрами совсем не доились, а куры перестали нестись.
А на пятый день в огороде проклятого дома, среди зарослей высокой травы и грубо выкорчеванных сорных кустов появилась могила. Свежий холмик жутко возвышался над ровной землей, небрежно сколоченный крест косо торчал в изголовье.
И все пошло своим чередом.
Долго помнили деревенские жители эту ночь. Много полнолуний после прошли в страхе и молитвах. Но подобное больше никогда не повторялось. Соседи со своей стороны вдоль забора вкопали сколоченные кресты. Даже когда посреди зимы кончились заготовленные дрова, и вся ограда ушла на растопку, кресты не посмели трогать.
Через несколько лет в деревню привезли батюшку. Но и он, узнав обо всем, отказался приближаться к калитке. Вышагивая повдоль забора, пел молитвы, размахивал кадилом с дымящимся ладаном, разбрызгивал святую воду кропилом. Наконец, обрызгав святой водой очевидцев и начертав в воздухе крест, заявил:
– Бесого отродие не пущает, – трясущимися руками вытер пот со лба. – Смежники, тикать вам надось отседова, перекочевывать с земли проклятой, – обратился к соседям. – Нехай, нехай… Неча туды суватьсы… Свят-свят-свят!
Так и уехал.
Прошло десять лет. В теплую летнюю ночь компания из четырех парнишек, слоняясь по улицам от скуки, болтали о проклятом доме, и у одного из них родилась идея войти внутрь. На это предложение подростки отреагировали по-разному. Один – отказался наотрез, второй – с воодушевлением поддержал, а третий, опасаясь насмешек, никак не выказал своего страха и согласился. Спор продолжался недолго, и тому, кто был против, ничего не оставалось, как последовать за остальными, дабы не прослыть трусом.
Молодежь, бахвалясь и важничая, ерничала, припоминая россказни о ведьме. И даже тот, кто изначально не хотел туда идти, не скупился на слова. Изгиляясь и глумясь, бравым шагом переступили порог.
Это была самая долгая ночь в их жизни. Как только все оказались в избе, вдруг выяснилось, что пропали окна и двери. В тягучей тьме не было видно собственного носа. Словно друзья разом ослепли. Парень, входивший последним, точно знал, что ровно за спиной должен быть выход, тем более что дверь оставалась открытой. Но позади была холодная стена.
Много чего случилось с ними в ту ночь, мало кто не поверил в их рассказы. Ребята клялись, что слышали ведьму, будто она находилась там, среди них. Сначала она хныкала и тоненьким голоском вспоминала маму, потом – остервенело хохотала и обещала, что все, кто желал ей плохого, будут гореть в аду. Мальчишки умоляли отпустить, плакали, по периметру ощупывали стены, но руки проваливались при прикосновении, потолок капал сверху, они тонули и пытались выбраться из ставшего мягким пола. Тщетно надеялись найти выход. Голос не умолкал, звучал настойчивее, звенел в ушах.
Всякий раз, когда кто-то из них начинал молиться, ведьма бушевала. Швырялась утварью, яростно вопила, зажимала рот или душила – цепкие ледяные руки впивались в кожу явственно и решительно.
Потом стали слышаться другие голоса. Людской гомон то нарастал до неправдоподобной громкости, то слабым шепотом доносился отовсюду. Кто-то тащил и тянул подростков, толкался и дышал в лицо могильным смрадом, царапался, щипался, хватал за волосы и одежду. Кто-то ползал под ногами и ходил по потолку. Они будто оказались в логове бесовщины, чертовщины. Некоторые моменты не поддавались описанию, потому как в человеческом языке не существует подобных слов, в человеческих головах не найдется места подобным понятиям и явлениям.
Не помогали уговоры, обещания, слезы. Поиски выхода не приводили к результату. Тьма не рассеивалась. Спички не загорались. Ужас не отпускал.
И только с первыми петухами рассветные лучи заглянули в окно. Зрение вернулось, и друзья, обнаружив дверь такой же открытой, какой они ее оставили, опрометью кинулись наутек, не замечая обстановки, не разглядывая внутреннее убранство. Остановились на соседней улице. Не узнали друг друга. Опухшие лица пестрели ссадинами, синяками, царапинами. И волосы – седые. У всех.
Весь день после этой ночи жители в страхе перешептывались, гневили бестолковых подростков – мол, растревожили ведьму, вернулась она, теперь жди беды. Соседи через ограду поспешно сколачивали новые кресты, которые за столько лет, расслабившись, успели выкорчевать.
– То-то я думаю! – распалялась соседка. – Нынче утром опять корова молока не дала, а куры – яиц! И в тот раз так же было! Я еще подумала: надо же, опять началось! А и правда, оказалось, что эти прохиндеи разбудили бесовщину! Наказать их, окаянных, выпороть, дабы не лезли, куды не просют!
Ожидая худшего, жители заперлись в своих избах задолго до заката. Но ночь прошла тихо. Зато поутру в огороде сквозь густые заросли бурьяна явственно проглядывал клочок выполотой земли: могила. И перекошенный доселе крест, словно в насмешку, стоял на могиле ровнёхонько.
Прошло еще сорок с лишним лет. Деревня опустела. Молодежь разъехалась, старики повымирали, от былого размаха остались воспоминания. Многие дворы поросли бурьяном. И ведьма вернулась.
Молодая, ничуть не постаревшая, она словно явилась из прошлого. Не спеша прохаживалась по соседней от злополучного дома улице, обращала на себя внимание, нарочно медлила, будто бы сомневалась. Сначала никто не узнал ее, не придал особого значения визиту незнакомки. Люди провожали любопытными взглядами гостью, мысленно задаваясь в большинстве своем только одним вопросом: интересно, к кому она приехала?
Но потом она нерешительно остановилась у ограды одного из домов. Окликнула девочку, работавшую в огороде – внучку хозяев. Девочка подошла к калитке, и несколько минут они о чем-то негромко переговаривались через забор. Затем девочка ушла в дом и через минуту вернулась с бабушкой. Женщина настороженно хмурилась, разговаривая с незнакомкой. Но потом женщина вдруг замолчала на полуслове, замерла. Тяжело ступая, она попятилась назад, волевым движением задвинув за спину внучку. Ошеломленная, испуганная, женщина быстро крестилась, не сводя глаз с девушки по ту сторону забора. Так и скрылись бабушка с внучкой в доме, не сказав больше ни слова.
Это был родительский дом, где когда-то давно жил сам Паша.
Ведьма искала его.
3.
На окраине города, вдали от суеты и оживленных улиц, вдали от вечной спешки и кучи дел, мирно существовало четырехэтажное здание из красного кирпича, огороженное черным кованным забором. Вокруг здания имелась небольшая территория – уютный парк с заасфальтированными дорожками, удобными скамейками и долгожителями-деревьями. Летом здесь сочно зеленел газон, и пестрели клумбы. Цокотали птицы. Для человека не осведомленного это заведение внешне вполне могло сойти за санаторий. Никто бы не догадался с первого раза, что это институт психиатрии – научно-исследовательское и лечебно-диагностическое учреждение, специализирующееся на психических заболеваниях.
Зеленую траву забрало с собой лето. Сейчас на ее месте хлюпала и пузырилась грязь. Погода не задалась. Ветер со злостью швырял опавшие листья, ожесточенно срывал тусклые поношенные одежды с деревьев, с холодной яростью набрасывался на прохожих. Массивные тополя, словно провинившиеся дети, ежились в ожидании ледяного ливня. Серое пасмурное промозглое утро.
На четвертом этаже института психиатрии, в дальнем углу длинного коридора, находился кабинет главврача. Каждый рабочий будний день начинался с планерки. Главврач всегда сидел к окну спиной, так у него был расположен стол. Со стульев напротив на него смотрели подчиненные – врачи, профессионалы своего дела. Рассказывали о происшествиях, о нетипичных больных, о выполнении планов. Жаловались на бюрократические механизмы. Спорили насчет назначенных лекарств, их дозировок, насчет обследований и анализов. Обсуждали результаты лечения. Иными словами, посвящали начальника в тонкости размеренной больничной жизни.
Главврач имел за плечами опыт работы в психиатрии более тридцати лет. Человек увлеченный и интересующийся, продолжающий получать знания и не делающий перерывов в профессиональном развитии, при своем положении и статусе мог запросто вести прием первичных пациентов или лично обходить палаты в стационаре какого-нибудь отделения, мог диагностировать больного или наравне с врачами разбираться в непонятном случае.
При всем при этом он был человек деловой и расчетливый. За несколько лет сумел вывести вверенное ему учреждение на другой уровень. Нашел спонсоров, выхлопотал бюджетное финансирование, открыл новые отделения и обеспечил их необходимым оборудованием. Тщательно подобрал персонал. Он привлекал и переманивал ведущих специалистов, опытных психиатров, генетиков и нейрохирургов, зарекомендовавших себя исследователей и новаторов. Он искал их по всей стране, и добился желаемого. Теперь он был уверен, что его учреждение – одно из лучших в своем деле, и что работают здесь самые достойные профессионалы.
Тем временем планерка подходила к концу. Еще несколько нерешенных вопросов, и пора браться за работу. Говорил один.
– Она поступила к нам вчера в одиннадцатом часу вечера. Кричала, что пришла к нам из ада. Ни имени, ни возраста не знаем. На вид – около тридцати. Люди с улицы вызвали полицию. Она неадекватно себя вела, громко смеялась, твердила, что жаждет убивать, терзать, причинять боль. Высказывалась, что ненавидит людей и человечество. Угрожала расправой даже детям. Полиция забрала ее в участок, и уже туда была вызвана бригада скорой психиатрической помощи. На протяжении всего нахождения в участке, включая освидетельствование врачом СПП, больная вела себя агрессивно, враждебно, вызывающе. Не скупилась на ругательства. Не позволила провести соматическое обследование, аргументируя это тем, что мнение «старого вонючего убийцы» – то есть врача – для нее не авторитетно. Кричала, что участковый клеймил людей как свиней, что фельдшер выездной бригады кормил пленных помоями. Врач СПП посчитал, что она опасна для общества, потому они привезли ее к нам, здесь и оформили недобровольную госпитализацию. В карте значится: острое бредовое расстройство. В стационаре вела себя гораздо спокойнее, через час смирительные одежды сняли. Без труда согласилась на соматическое освидетельствование, но, пока я ее осматривал, вела себя враждебно, криво улыбалась, говорила гадости, желала мне «сдохнуть так же, как они». На вопросы отвечать наотрез отказалась, сказала, будто ей стыдно перед Богом, что приходится жить в этом мире с такими мерзкими людьми. Позже заснула. Спала спокойно, во сне не кричала и не ворочалась. Проснулась в шесть утра.
– Актуальное соматическое состояние?
– Кожные покровы естественной окраски. Тургор, влажность обычные. Тонус глазных яблок не изменен. Дыхание ровное, достаточной глубины. Давление – сто двадцать на восемьдесят, пульс – семьдесят восемь ударов в минуту удовлетворительного наполнения, ритм правильный. Мышечный тонус не изменен.
– Психическое состояние?
– Патологической активности не наблюдается. От еды отказалась. Смотрит на меня волком. Сказала, что никаких дел со мной иметь не хочет, и что будет разговаривать только с главврачом. Когда в палате одна, лежит на кровати и пялится в потолок или ходит по комнате – не спеша, руки за спиной, словно что-то обдумывает. Как только меня видит – сразу напрягается, сжиливается, скукоживается, и смотрит надменно.
– Хм. Она в наблюдательной?
– Да.
– Я могу пойти вместо вас, – предложил высокий худой врач в очках. – Скажу, что главврача нет или он занят.
– Спасибо, Алексеич, я сам к ней зайду. На сегодня все?
Специалисты начали вставать с мест. Кто-то продолжал обсуждать своих пациентов, кто-то задумчиво постукивал по носу пальцем, кто-то на ходу пролистывал какие-то бумаги. Главврач, не откладывая, направился к неизвестной больной.
Она медленно расхаживала, сцепив в замок руки за спиной. Но, едва он вошел, нерешительно остановилась. Пару минут они смотрели друг на друга в молчании. Она ощупывала его взглядом, напряженно, не торопясь, словно прикидывая, что за человек перед ней и чего от него можно ожидать. Затем, неуверенно обняв себя за плечи, спросила:
– Вы – главврач?
– Я – главврач, вы совершенно правы, – кивнув, он жестом пригласил ее присесть на кровать, сам же, не желая отпугнуть пациентку вторжением в личное пространство, вежливо скомандовал внести стул. – Виктор Аркадьевич. А как вас зовут?
– Ада, – послушно усаживаясь, тихо ответила девушка.
Черные волосы ниже плеч спутаны, черные глаза глядят исподлобья. Он изучал ее, мягко и непринужденно, как нового собеседника, но в то же время внимательно наблюдал за повадками, готовый мысленно фиксировать любые отклонения от нормы.
– Вы пришли к нам из ада? – спокойно и серьезно уточнил врач.
– Нет, – смутилась девушка. – Мое полное имя Аделина. Вчера я кричала, что Ада пришла к вам из ада, но на самом деле я так не считаю. Сама не знаю, что это было. Мне очень стыдно.
– Такое с вами впервые?
– Да. Вернее – не совсем. Раньше у меня тоже получалось плохо сдерживать свои эмоции, но чтобы так – впервые.
– Как вы думаете, что послужило причиной такого поведения?
– Люди. Я ненавижу людей.
Он отметил, что фраза была сказана апатично, но краем глаза уловил мимолетные движения рук – будто бы она хотела сжать их в кулаки, но не хватило сил. Глаза ее при этом рассеянно смотрели вдаль, сквозь врача, но нижние веки дернулись, напряглись: она что-то вспомнила.
– Как давно это началось? – мирно поинтересовался врач.
– Это давно стало проблемой. Мне нужна помощь, доктор. Моя ненависть мешает мне, она съедает меня изнутри. Я пытаюсь научиться с ней жить, но без результатов. Вылечите меня, я хочу стать нормальной, временами я чувствую себя безумной, больной.
– Мозг – это такой же орган, как и все остальные, который запросто может захворать, и в этом нет ничего устрашающего или постыдного. Раз вы просите помощи, то обязательно ее получите. Вы знаете, где находитесь?
– Это институт психиатрии, – кивнула пациентка.
– Совершенно верно. Вы попали в хорошее место, здесь вам действительно смогут помочь при вашем желании. Нам нужно понять, что с вами, и какой болезнью вы заболели, поэтому будет замечательно, если вы согласитесь на все обследования и анализы, а также будете откровенны и постараетесь рассказать все, что нас интересует.
– Обследуйте, если надо. Но рассказывать все, что интересует, я буду только вам.
– Здесь работают лучшие специалисты страны, я лично могу поручиться за профессионализм каждого, в том числе и за профессионализм доктора Одинцова. Он имеет большой опыт в своем деле, за всю свою карьеру помог тысячам людей, его ценят и пациенты, и врачи, и часто с ним советуются по разным вопросам. Он как никто другой сможет понять причины вашего недуга…
– Я не хочу с ним иметь ничего общего, – устало перебила пациентка, и руки снова попытались сжаться в кулаки. – Я его ненавижу.
– Почему?
– Он плохой человек.
– Вы поняли это сразу или, быть может, встречались с ним раньше?
– Сразу. Я вижу его насквозь. И всех остальных тоже. Я согласна откровенничать только с вами. Ни с одним другим доктором в этой больнице я не буду делиться своими мыслями, страхами или фактами биографии. Я знаю, что вы тут один нормальный, и мне не надо пытаться доказывать обратное. Я знаю.
– Ну, раз вы знаете, – пожал плечами доктор и зачем-то оглянулся на дверь. – Только… – он задумчиво постучал обратным концом карандаша о дужку очков, после чего деловито продолжил: – Понимаете, я бы с радостью работал с вами один – обследовал на аппаратах, брал анализы, вел беседы, чтобы оградить вас от контактов с остальными. Но, вот беда, правила запрещают, а правила мы здесь не нарушаем, понимаете меня?
– Понимаю, – без эмоций отмахнулась пациентка. – Я согласна терпеть всех этих людей, но довериться готова только вам. Я видела вас в новостях несколько лет назад, я знаю, что вы хороший человек, это сразу видно.
– Рад, что мы договорились. Я позабочусь, чтобы этот врач был освобожден от контакта с вами. А сколько вам лет, если не секрет?
– Тридцать два.
– Вы замужем?
– Нет.
– А дети? Есть? – расспрашивал врач.
– Нет, – тяжело вздохнула.
– Не хотите ли позвонить своим близким? Они наверняка переживают о вашем отсутствии.
– Некому переживать, я живу одна.
– Возможно, с вами захотят связаться друзья, будут вас искать.
– Нет у меня никого.
– На работе вас не потеряют?
– Я работаю удаленно.
– А родители?
– Их в моей жизни больше нет.
– Понимаю… Но они живы?
– Не знаю. Я прекратила общение с ними восемь лет назад, когда умерла бабушка. Переехала в другой город. Бабушка была единственным человеком в семье, который меня понимал.
– Наверное, она хотела, чтобы вы получили образование?
– Да, она всегда настаивала на высшем, и благодаря ей я поступила бесплатно на факультет иностранных языков. Сейчас я работаю переводчиком через интернет. Получаю задания и делаю переводы дома. Я стараюсь как можно реже выходить из дома и как можно меньше общаться с людьми.
– Сколько лет вы ведете такой образ жизни?
