После завтрака, во время которого нормально ел только отец, а сын едва-едва заставил себя проглотить пару печений, было решено наплевать сегодня на уток и вплотную заняться изучением двух маньяков, вздумавших на свою голову напасть на дичь, оказавшуюся им не по зубам.
– Между прочим, – заметил Волков-старший, отхлёбывая из кружки, – очень любопытно: кого эти уроды ограбили до нашей эпохальной встречи? Пистолетик не то чтобы уникальный, но и особо распространённым его не назовёшь. И если вдуматься, то для оружия почти столетней давности выглядит он весьма презентабельно.
– Коллекционера какого-то обнесли, – согласно кивнул младший, – и рвали с добычей в Финляндию.
– Вряд ли, – покачал головой отец. – Багажа при них – кот наплакал. Что ж они, только это и взяли? Сомнительно…
– А если спрятали где-то?
– Опять не сходится. Они с добычей когти рвут и вдруг на нас отвлекаются. На хрена?
Волков-младший задумался. Действительно, неразумно как-то…
– Папань, а чего ты этого, ну… который ещё живой был, спрашивал, откуда они сбежали? С чего ты взял?
Старший допил кофе, закурил.
– А ты не заметил, что одёжка у них какого-то сильно устаревшего фасона? Так, пожалуй, только в зонах теперь одевают.
Сын снова кивнул, соглашаясь и внутренне радуясь тому, какой умный и наблюдательный у него отец.
– Ну ладно, пора заняться личным досмотром наших новых, но – увы! – таких неразговорчивых знакомых. Пошли, сын!
* * *
Минут через тридцать Волковы стояли над двумя раздетыми покойниками и с удивлением и непониманием смотрели друг на друга. Перед ними на расстеленной отцовской плащ-палатке лежали найденные вещи, которые, собственно, и повергли их в недоумение. Два вещмешка, две фляжки, перьевая самопишущая ручка, странный карандаш с металлическим колпачком, двое часов, портсигар, коробка папирос, спички; револьвер, который старший определил, как «Веблей Mk VI»[14 - Британский револьвер образца 1915 года под патрон калибра.455 (11,5 мм).]; россыпь патронов для револьвера и пистолета; несколько увязанных бечевой пачек устаревших, но удивительно свежо выглядящих советских, британских и американских купюр; столбушок из пятнадцати золотых советских червонцев, завёрнутых в пергаментную бумагу; два ножа, производивших впечатление самодельных, но несомненно фабричного производства; жестяная банка непонятных консервов; пачка столь же непонятных галет и, наконец, стопка бланков разнообразных удостоверений, справок, каких-то непонятных аттестатов и тому подобной бюрократической макулатуры. Причём все документы имели печати и подписи, а вот имён тех, на кого они были выданы, не наблюдалось.
– Папань, а я чего-то не пойму, – задумчиво сообщил сын, вертя в руках здоровенные наручные часы, – где у них заводная головка?
– Они ключом заводятся, – отстранённо заметил отец, вертя в руках содранные с одного из покойников брюки-галифе. – В часовом кармашке искать надо… Слушай, мелкий, а кому это в голову пришло ширинку делать на настоящих роговых пуговицах? Не пластмассовых, а именно роговых. Это товарищ так аутентичность соблюдал?
Волков-старший бросил галифе наземь и поднял следующие, поднёс к глазам, разглядывая.
– Хрен знает что, сын, – сообщил он после минутного молчания. – Никаких лейблов, этикеток или ещё чего. Господи, эти психи, что, в ателье одевались?
Сын не ответил. Он, перебирая всю пачку, одну за другой внимательно рассматривал бумаги. Закончил, пошевелил губами и произнёс:
– Папань, а тут крайняя дата – весна двадцать девятого года. И все в СССР и РСФСР выданы.
– И что? – поинтересовался тот, но тут же в глазах его блеснуло понимание.
Волков-старший быстро поднял купюры и так же внимательно, как только что делал сын, принялся их изучать.
– Крайняя – двадцать седьмого года, – сообщил он, закончив осмотр. – И что? Ты хочешь сказать, что…
– Очень не хочу, но так получается, – вздохнул младший. – Интересно, и как мы теперь?
Отец отошёл от выставки трофеев, одним движением подтянул к берегу относительно сухое, не до конца обомшелое бревно и уселся на него, спустив ноги в сапогах в прохладное августовское болото. Он закурил и надолго замолчал, разгоняя струями голубоватого дыма свирепых карельских комаров.
– Я правильно понимаю, что телефоны у нас обоих не работают? – запустив в болото очередной окурок, спросил он, не оборачиваясь.
Всеволод-младший понимал, что его не видят, но на всякий случай кивнул:
– Угу.
Снова долгое молчание.
– Ну тогда давай соберём бабло, бумаги и прочие трофеи в рюкзаки. И попробуем выработать план действий в нынешних, не до конца понятных условиях, – подвёл итог своих размышлений Всеволод-старший, поднимаясь.
Они быстро собрали вещи, предварительно привязав набитые землёй иссечённые картечью рубахи и френчи к телам убитых, спустили обоих в болото, пронаблюдали, как чавкнула и запузырилась трясина, после чего сели к костру.
– Пожуём или сразу думать? – спросил отец.
– Сразу, – вяло махнул рукой сын. – Бать, кусок в горло не лезет…
– Бывает, – кивнул старший Волков. – Ну тогда слушаю твоё виденье ситуации.
Младший Волков сперва закурил, а потом сообщил, что по всем признакам они перенеслись в прошлое. Причём, судя по датам, что на бумагах у покойных шпионов («А кто они ещё могут быть? Контрабандисты? Не делайте мине смешно, как говорят в Одессе!» – «Согласен»), и климатическим условиям окружающей среды, на дворе – август двадцать девятого года. И ему очень хотелось бы узнать, что известно про данный период истории их Советской Родины, потому как ему это в школе не преподавали, а старшее поколение в лице отца вот именно про это время почему-то ничего никогда не рассказывало.
Старший хмыкнул, потом признался, что и сам про это время ничего уж такого особенного не знает. Нет, он в курсе, что уже год, как принят первый пятилетний план, что в этом году был или будет инцидент на КВЖД и ещё, кажется, дебил Примаков именно в двадцать девятом вторгался в Афганистан… Уже пару лет как строят Днепрогэс и Турксиб. Строительство Магнитки и Кузнецкстроя то ли началось, то ли вот-вот начнётся, до начала строительства Беломорканала ещё чуть ли не два года, а до Комсомольска-на-Амуре – все три…
– Вот, пожалуй, и всё, – он задумчиво почесал бритую голову. Волков-старший рано поседел – сказались авантюры молодости – и весьма комплексовал по этому поводу. Но красить волосы считал недостойным мужика, а потому брился каждый день и даже освоил настоящую клинковую бритву. – Что ещё добавить? Ну кулаки кое-где шалят, в Средней Азии басмачей добивают. Теперь, кажись, точно – всё!
– А нам тогда что делать? На Днепрогэс наняться?
– Можно и на Днепрогэс, но мне как-то не улыбается землю в тачке возить. А на другую должность ни меня, ни тебя не возьмут: со строительным образованием у нас туго.
– Слушай, а давай в Москву, а? Напишем заявления, что паспорта на охоте потеряли…
Отец внимательно посмотрел на него и спокойно сообщил, что внутренние паспорта в СССР появились в тысяча девятьсот тридцать втором году, и стыдно не знать таких вещей. Сын вернул взгляд с несколько обалделым видом:
– А прописка как же? Её тоже не было?
– Была. Приходишь к управдому и сообщаешь о себе всё, что надо.
– А если соврёшь?
– Значит, соврёшь. Проверять особенно не станут, хотя вот в Москве как раз могут и проверить. Столица как-никак…
Волков-младший задумался, а потом спросил, потребуют ли при приёме на работу у отца диплом о высшем образовании. После информации о паспортах и прописке он уже представлял себе ответ, так что не сильно удивился, узнав, что диплом, в принципе, нужен, но если сказать, что он пропал во время Гражданской войны, то поверят. Разве что спросят: какой конкретно вуз заканчивал и в каком году.
* * *
После получаса непрерывных вопросов младший наконец выдохся, и слово взял отец. Он заметил, что их одежда совершенно не соответствует периоду конца двадцатых годов двадцатого века. Разве что брезентовые плащ-палатки да берцы особенных вопросов не вызовут, хотя…
– Папань, а вот от этих… – Сын замялся, но закончил твёрдо, – от них штаны и сапоги остались. Вполне ничего себе. И по размеру нам почти подойдут. Ну коротковаты, конечно, будут, но, если в сапогах, так и не заметно будет.
– Кровью сильно замараны? – поинтересовался старший Волков. – Если что, можно попробовать отстирать, только поспешить надо, пока не засохла.
Выработка плана прервалась на осмотр и замывание трофейных галифе. В процессе удаления следов кровавой расправы выяснилось, что портянки младший Всеволод наматывать не умеет. Отец пробурчал: «А ведь я тебя учил…» – и пообещал помочь освоить этот процесс за один день.
Когда стирка была закончена, и вещи были развешаны на ближайших ёлках, Волковы соорудили себе обед из пары бичпакетов и банки тушёнки и вернулись к обсуждению дальнейших действий.
Они решили дошагать до Петрозаводска – ну не обязательно именно дошагать – можно воспользоваться попутным транспортом, если, конечно, таковой попадётся, а оттуда по воде добраться до Питера.
– Ты, кстати, не забудь, что он Ленинградом называется, – заметил старший Всеволод. – А вообще очень тебе рекомендую пока говорить поменьше, а слушать побольше. Это не потому, что ты дурак, – он примирительно поднял руку, останавливая вскинувшегося сына. – Просто ты совсем в местных реалиях не разбираешься. И не хотелось бы спалиться прямо вот так, на первом же шаге.
Поразмышляв, Всеволод-младший кивнул, соглашаясь, и тут же сказал:
– Бать, а давай стволы прикопаем, а?
– Чего? – вытаращил глаза отец. – Зачем это? Мелкий, или я чего-то не понимаю, или поясни: чем это тебе наши ружья не угодили?
– Не, папань, я не про ружья, – сын позволил себе лёгкую улыбку. – Я про пистолеты.
– А с ними что не так? – ещё больше удивился отец. – Нет, мы, понятно, кобуру на пояс цеплять не станем, а в вещмешке они себе лежат и лежат, пить-есть не просят.
– Ага, – засмеялся Всеволод-младший. – А если при обыске найдут?
Услышав про обыск, Всеволод-старший чуть не подавился сигаретой.
– Э, алё! Ты что там, в армии, сказок про «кровавую гэбню» и «ж-ж-жуткие сталинские репрессии» переслушал или, не дай бог, либерализм подхватил? Япона мама, а я-то надеялся, что я тебе к нему иммунитет привил… – он глубоко затянулся. – Сын, запомни: тут у тебя сейчас милиционер даже документы потребовать не имеет права. Ибо нет у нас сейчас внутренних документов. Отсутствуют, как класс. Есть справки для предоставления по месту требования, доверенности для того же самого, а вот документов, удостоверяющих личность, – нет! И появятся ещё не скоро. А уж личный досмотр – это и вовсе – из ряда вон.
– Окей… – парень с трудом переварил полученную информацию, но продолжил спрашивать: – Ну хорошо, а потом? Чего мы с ними потом делать станем?
– Да ничего, – старший пожал плечами. – Сходим в отделение милиции, зарегистрируем и будем дома хранить. Пистолет и револьвер – вещи в хозяйстве полезные, могут и пригодиться. Мало ли что…
– Чего, правда? – Волков-младший понимал, что отец не станет его обманывать, но не мог заставить себя поверить в услышанное. – Чего, вот прямо вот так можно было пистолет дома хранить?
– Мелочь, ты фильм «Место встречи изменить нельзя» сколько раз смотрел? Тебя никогда не интересовало: отчего это у доктора Груздева дома пистолет хранится?
– Ну… Типа наградной?
– Ага, наградной, – Волков-старший засмеялся и закашлялся. – Это вот у этого рафинированного интеллигента, который с любимой женщиной в пригородный посёлок Лосинку съехал, оставив бывшей жене-шлюхе московскую квартиру, наградной пистолет? Поди, за успехи в изучении творчества Достоевского наградили?
Всеволод-младший растерянно пожал плечами. Действительно, как-то не сходится.
– Так вот, друг ты мой ситный, запрещалось хранить дома «Маузер», да и то – только без специального разрешения. А так – сделай одолжение, храни. Только зарегистрируй.
– Но как же?
– А вот так же. Патроны-то в продажу не поступали, а пистолет без патронов – железяка.
И куда более безопасная в драке, чем, например, полкирпича… – он отвесил сыну шутливый подзатыльник. – Так-то вот, сын.
Тот только головой покрутил:
– Чудны дела твои, господи…
* * *
За такими разговорами и делами незаметно пролетел день. Закатное солнце окрасило болото в странный, кроваво-багровый цвет, отчего обоим Волковым стало слегка не по себе. Сын зябко передёрнул плечами:
– Кровь…
– М-да уж, – протянул отец. – И сколько её ещё будет…
Говорить больше не хотелось: на них обрушилось понимание того, что вся их прежняя, более-менее налаженная жизнь резко и неожиданно оборвалась, и теперь… А вот что будет теперь?
В молчании они сварганили немудрящий ужин и также молча проглотили его. Лишь когда был допит чай и оба взялись за сигареты, Волков-младший посмотрел на своего отца и тихо спросил:
– Бать, тебе что: совсем не страшно?
Помедлив, тот ответил:
– Страшно. А толку в том страхе? – он протянул руку и, как делал когда-то в далёком детстве, потрепал сына по волосам, – Не журись, казаче: прорвёмся. Фиг ли нам, кучерявым? Главное сейчас что? Главное то, что знаем мы с тобой до хрена и очень даже можем помочь Родине. Хотя бы выкрутиться из войны с меньшими потерями, а? Достойная цель?
– А то! – младший повеселел. – Все сделаем в лучшем виде! Ты, вон, столько знаешь, что страна у нас сейчас прыжками вперёд поскачет! Вопя на весь свет о своём безмятежном блаженстве!
Оба засмеялись. Правда, сын смеялся радостно и беззаботно, а вот на лицо отца нет-нет, да и набегала тень задумчивости…
Глава 3
В бурном море людей и событий
Не щадя живота своего
Совершите вы массу открытий,
Иногда не желая того!
Юлий Ким
До Петрозаводска они добрались за три дня. Сперва их подвёз на лодке старик, который тоже ходил на уток. Вот только сын, когда увидел оружие старика, вздрогнул, а потом шёпотом спросил у отца, что это за огромная фиговина на носу лодки разместилась? И не собирается ли дедок таким калибром вести морской бой или отражать высадку вражеского десанта на родное побережье?
Отец и старик, который, как выяснилось, обладал, несмотря на возраст, завидным слухом, расхохотались, после чего Волков-старший пояснил, что этот монстр зовётся «утятница»[15 - У т я т н и ц а (уточница, гусятница) – дробовик сверхкрупного калибра для промысловой охоты на гусей и уток. Калибр утятницы может достигать 50–60 мм, а заряд дроби 0,5 кг! В настоящее время повсеместно запрещёна.] и предназначен для стрельбы дробью по целой утиной стае, что уселась на воду в зоне досягаемости громадины.
Старый охотник кивал, подтверждая рассказ отца, а потом добавил, что из своей утятницы он одним выстрелом до трёх десятков уток брал. А в этот раз только полтора подстрелить удалось. В доказательство он предъявил битую птицу, затем оглядел пустые ягдташи Волковых и предложил отдать пару уточек в обмен на… Многозначительное молчание было понято совершенно правильно, и дедку пожертвовали одну из трофейных фляжек, в которой оказался джин. Сын этот напиток без тоника не любил, а отец и вовсе считал его тройным одеколоном, который он как-то в своём далёком, хотя ещё и не наступившем детстве дегустировал в пионерском лагере, так что обмен совершился к полному удовольствию обеих сторон.
Старик попробовал иностранный напиток, шумно выдохнул, икнул, а потом задумчиво заметил:
– От оно как: городскиу, а с пониманьем. Самогонку-от за всегда на вересу[16 - В е р е с – можжевельник (северные диалекты).] пользительно настаивать. Грудь-от не сушит… Ну, благодарствуй, – и разом опростал флягу на половину.
Впрочем, на его штурманских навыках это никак не отразилось, и лодка все так же уверенно скользила по каким-то незаметным протокам. К исходу дня, уже в лёгких северных сумерках, дед доставил их к небольшой – дворов на пять – деревеньке. Он радушно пригласил попутчиков переночевать у него на сеновале, угостил Волковых варёной картошкой и мочёной брусникой, а поутру его жена, сухонькая живая старушка, выдала обоим пришельцам из будущего двух запечённых уток – тех самых, что они так удачно выменяли на джин.
