– Тебе куда хочется? – спросила она, не сводя глаз с дороги. – В горы? В пустыню?
– Мне хочется, чтоб ты сама выбрала, – ответил он.
Джина расхохоталась.
– Ты же знаешь: я выберу воду.
Да, океан Джина любила всем сердцем; Рэй часто шутил, что она наверняка малость рыба, нечто вроде русалки.
– Так тебе правда все равно, куда? – уточнила она спустя пару секунд. Потом, отыскав пару шпилек, зажала их во рту и принялась скручивать волосы в хвост, чтоб не лезли в глаза.
Эх, а вот это жаль… смотреть, как ее волосы вьются по ветру, Гаррисон очень любил.
– Ну, ты же там быть собираешься? – с широкой улыбкой откликнулся он.
Вынув изо рта шпильки, Джина заколола волосы.
– Очевидно, да.
– Вот и все, что мне нужно знать!
Казалось, ответом на этакую банальность должен бы стать брошенный искоса неодобрительный взгляд, но вместо этого Джина крепко стиснула его руку, покоившуюся на сиденье. Гаррисон понимал: она тоже скучала, да еще волновалась о нем, ведь Джине не раз случалось бывать на военных похоронах. Не понимал он другого: каким образом стал ее мужем, чем мог заслужить подобное счастье? С чего она вдруг решила заговорить со сломленным жизнью морпехом в том самом кафе при книжном магазине? Ведь с виду была совсем не из тех, кто мог бы заинтересоваться таким, как он…
Вновь устремив взгляд вперед и вдаль, Гаррисон решительно выкинул все эти мысли из головы. «В конце концов, – решил он, – все обернулось так, что лучше и быть не может».
Куда привела их дорога? Гаррисон даже на название внимания не обратил. В какой-то маленький городок, словно бы ни капли не изменившийся с самого восемнадцатого века. Захолустный, тихий, а главное, совершенно не тронутый нашествиями туристов и сопутствующей оным коммерциализацией всего и вся. Джина такие места просто нюхом чуяла. Интересно, много ли их сохранилось в Калифорнии до наших дней?
Оба шли по оживленному рынку, вытянувшемуся вдоль волнолома. На ходу Гаррисон лакомился ломтиками апельсинов из местных садов. С одной стороны – прилавки со свежими фруктами и рыбой, с другой – гавань и целая флотилия рыбачьих катеров. Шумный, красочный, рынок ярким пятном выделялся на фоне темных, сумрачных гор, окруживших крохотный прибрежный городок с трех сторон, точно исполинские стражи. Апельсины оказались невероятно вкусными – казалось, они дарованы смертным самими богами. С другой стороны… последние две недели Гаррисон прожил исключительно на сухпайке, так что сейчас ему даже сосиска с чили показалась бы пищей богов.
В заказанном Джиной номере бутик-отеля оба приняли душ и переоделись. Облачившись в гражданское, Гаррисон окончательно превратился из воина в мужа. Джина снова оделась в белое летнее платье – на этот раз подлиннее, однако почти прозрачное.
Пока жена складывала в сумку купленные фрукты, Гаррисон углядел невдалеке пару местных ребятишек, азартно обстреливавших друг друга из водяных пистолетов, и невольно заулыбался. Хотелось бы ему обзавестись собственными детьми… но ведь и Джина, и сам он прекрасно знали, насколько опасна его работа.
Сунув в рот еще ломтик апельсина, он заложил кожуру за губу, скорчил рожу кинозлодея, этакого дона Корлеоне, и поднял вверх руки с согнутыми, точно когти пальцами. Джина звонко расхохоталась, а ребятишки с улыбками принялись обстреливать из водяных пистолетов его. Гаррисон притворился, будто сражен наповал, но тут же поморщился: свежая рана в боку откликнулась острой болью.
– Полегче, ребята: он у нас сегодня инвалид, – предупредила мальчишек Джина. Вполне добродушно, вот только эти странные нотки в голосе…
– Все хорошо, – заверил ее Гаррисон. – Пара недель с тобой – и снова буду как новенький.
Сказал он это с улыбкой, но растревоженная незажившая рана продолжала болезненно ныть. Похоже, чем он становится старше, тем дольше затягивается каждая новая дырка…
– Идем-ка, – с тревогой велела Джина. – Тебя нужно в постель уложить.
– Вот и я как раз о том же самом подумал, – с широкой улыбкой откликнулся Гаррисон.
Джина окинула его взглядом, стараясь на время сохранить серьезность, но перед благодушием мужа устоять не смогла и тоже, против воли, заулыбалась.
В такие минуты жизнь казалась невероятно, небывало прекрасной. Казалось, все это – не явь, а сон…
Взмокший от пота, Гаррисон лежал рядом с Джиной на скомканных простынях. В номере царил полумрак, неярко мерцали свечи. На грани дремы, уже засыпая, Рэй понемногу переводил дух: посткоитальный пыл уступал место тихому, уютному довольству. Предложи ему сейчас оказаться в любом месте, где только душа пожелает – он, не задумываясь, остался бы здесь, в гостиничном номере, рядом с женой.
Пальцы Джины защекотали кожу, скользя по карте служения отечеству, вычерченной на теле рубцами шрамов. Казалось, Гаррисон чувствует ее взгляд на свежих повязках, стянувших плечо и бок, и едва уловимое тревожное напряжение.
– Как думаешь, сможешь ли ты когда-нибудь, хоть раз в жизни, вернуться в том же виде, в каком уезжал? – спросила она.
Нет, очарования момента все это не испортило. На что тут обижаться? Забота любимой – дело вполне понятное. Вот только подходящего ответа в голову не приходило…
– Тебе не нравятся шрамы? – спросил Гаррисон, стараясь свести все к шутке, однако взгляда на Джину не поднял.
– Нет, против шрамов я не возражаю. Не нравится мне другое – истории, которые они рассказывают.
Похоже, в шутку разговор не обернуть.
Гаррисон повернулся к жене. В полумраке ее глаза казались двумя темными омутами. Несмотря на недавние упражнения – а может, именно благодаря им – выглядела она по-прежнему прекрасной.
– Я же всегда возвращаюсь.
Если б она разглядела в его глазах обещание, кроющееся за этой фразой…
Окно они оставили слегка приоткрытым. Снаружи доносился мягкий плеск волн о причал, прохладный морской бриз поигрывал висевшим над кроватью газовым пологом.
– Я только хотела сказать… настанет время, и…
Гаррисон догадывался, к чему она клонит, слышал, с какой осторожностью Джина выбирает слова.
– Ведь твое тело не сможет справляться со всем этим вечно.
Джина была права. Гаррисон знал: против природы не попрешь. У всякого спецназовца есть, так сказать, срок годности, а это касается не только физиологии, но и психики. Всему на свете есть свой предел. Вот и Гаррисон, несмотря на любовь к своей жизни, уже чувствует, что темп операций высоковат, и если так будет продолжаться, жизнь непременно возьмет свою дань – в виде накрытых флагами мешков для трупов. Казалось, уничтожаемых Гаррисоном боевиков и террористов объединяет какая-то общая сила, какой-то грандиозный план, который они что есть сил стараются выполнить в срок. Взять хоть момбасскую операцию – из рук вон неаккуратно прошла. Слишком спонтанно, стихийно: ни времени на планирование, ни разведданных… Разумеется, в этом никто был не виноват, просто так уж карта легла, но в результате его подстрелили. Опять.
Гаррисон понимал, что это не дает Джине покоя, треплет ей нервы, причем давно, с самого начала. И со временем дело становилось только хуже, потому что он не мог с ней об этом поговорить. Выходя за него, она понимала, во что ввязывается, и, если сейчас завела этот разговор, значит, ее терпение на пределе. Вот только здесь, в эту минуту, Гаррисону меньше всего на свете хотелось бы его продолжать.
– Откуда тебе знать, на что и как долго способно мое тело? – с улыбкой спросил он, приподнимаясь на локте.
Деревянная рама древней кровати заскрипела под его тяжестью. Джина невольно рассмеялась. Она наверняка понимала: рано или поздно, а этого нелегкого разговора не избежать. Ну, а Гаррисон от подобных вещей сроду не уклонялся, да к тому же знал, что на самом деле разговор будет не таким уж и трудным: с женой он был целиком согласен. Дело было в одном – в «стратегии выхода»: чем парню вроде него заняться, покинув отдельный полк спецназа, не говоря уж о Корпусе, чтоб не свихнуться на гражданке? Но об этом речь пойдет позже.
– Возможно, мне просто нужно малость… переквалифицироваться.
С этими словами он сомкнул мускулистые руки на талии жены и вновь уложил ее на спину.
Глава третья
В гостиничное окно, крадучись, проник первый утренний луч. Гаррисон, вздрогнув, проснулся, вскинулся, повернулся набок. Снилось ему другое, куда более скверное место. Бросив взгляд на подушки, он обнаружил, что Джины рядом нет. Охваченный иррациональной паникой, неуместной в этой жизни оперативной паранойей, он поспешил сесть и принялся оглядывать комнату, пока не нашел под пепельницей на прикроватном столике записки.
«Отправилась раздобыть нам завтрак, скоро вернусь», – сообщали строки, наскоро нацарапанные на обороте счета.
Снова сев прямо, Рэй облегченно вздохнул и тут же устыдился собственной глупости. Здесь не Ирак, не Афганистан – вовсе не те неспокойные места, куда его заносили дела службы, а он до сих пор на грани. До сих пор никак не отойдет от работы… до сих пор никак не забудет о том, втором Рэе Гаррисоне, которому полагается лежать под замком, в ящике, пока в нем снова не возникнет нужда. Все это заставило вспомнить о разговоре, начавшемся, да так и не завершившемся накануне. Похоже, с оперативной работой и вправду пора завязывать…
Бритье Гаррисон полагал одним из столпов, краеугольных камней цивилизованной жизни. Пожалуй, возможность принять душ, выспаться на удобной кровати, а после, не торопясь, со вкусом побриться – лучший знак того, что ты снова вернулся в мир…
Стоило ему усмехнуться собственным размышлениям о личной гигиене, из соседней комнаты раздался шум. Всего-навсего тихий щелчок. Такой тихий, что вполне мог ему просто почудиться.
– Джина?.. – окликнул он, однако в этом звуке чувствовалось нечто вороватое, совсем не похожее на Джину, даже если б она старалась двигаться тише, чтоб не будить его.
Покосившись влево, Гаррисон дотянулся до зеркала и развернул его к распахнутой двери, ведущей из окутанной паром ванной комнаты в гостиничный номер.
Движение. Приглушенный треск очереди… только звук необычен. Стреляли не пулями.
Отраженное в зеркале, лицо Гаррисона треснуло под ударами усыпляющих дротиков, но сам он уже скользнул в сторону. Один из стрелков, держа оружие наготове, заглянул в полную пара ванную, но отражение в зеркале сбило его с толку, а между тем Гаррисон стоял вовсе не там, где стрелявший ожидал его обнаружить. Выступив из пара, Рэй Гаррисон – другой, тот самый Рэй Гаррисон, которому дома полагалось лежать в ящике, под замком – ухватил стрелка, втащил в ванную и мертвой хваткой стиснул его горло.
Когда в ванную с шумом ворвался еще один стрелок, Гаррисон, не выпуская первого противника, метнулся ко второму и врезался в него спиной. С разгона притиснув врага к запотевшему кафелю, он мрачно усмехнулся: в глазах первого стрелка мелькнул страх. Задыхающийся, умирающий, он осознал, что ошибся дверью, что вошел в комнату к дикому зверю. На лице самого Гаррисона застыла гримаса беспощадного бешенства. Оба незваных гостя принялись палить наугад, дротики со снотворным полетели куда угодно, только не в цель, не в Гаррисона. Ударив за спину локтем, он услышал страдальческий хрип; в надежде повредить дыхательное горло швырнул о стену того, которого держал за глотку, и, не давая атакующим опомниться, вонзил в обоих пару подвернувшихся под руку дротиков. Удар, другой – и первый стрелок упал. Второго Гаррисон отбросил на пол, сокрушив его головой унитаз.
Обоих хотелось убить – требовалось убить по всем правилам тактики: оставлять их живыми за спиной ни к чему. Глядя на них сверху вниз, Гаррисон видел множество способов это сделать, однако пробившаяся сквозь целеустремленную, сдержанную ярость наружу мысль: «Джина!» – заставила сорваться с места.
Выбежав в коридор, ведущий к стойке портье, Рэй Гаррисон номер два врезался в рослого бородача и сшиб его с ног. Быстрый осмотр упавшего позволил отнести его к не представляющим угрозы, и Гаррисон, истратив еще пару бесценных секунд, огляделся по сторонам, но Джины не обнаружил. Что еще хуже, мысль о жене как о тактическом приоритете ничуть не ослабила ни отчаяния, ни желания поскорее ее отыскать.
Вдруг шаг его замедлился. Ноги повели себя как-то странно. Океан за стеклянной дверью отеля словно бы затянула мутная пелена. Ноги подались, подогнулись, точно резиновые, но Гаррисон знал: он должен бежать, должен найти Джину. Одна беда: ноги окончательно перестали повиноваться, а, упав на колени, далеко не убежишь…
– Эй, приятель, что с тобой?
Акцент. Британец… нет, австралиец.
Опрокинувшись на спину, Гаррисон уставился в потолок, не в силах даже поднять руки. Охваченный страхом пополам с бессильной яростью, он просто не мог заставить собственное тело сделать, что от него требуется, хотя телу все это вполне по силам! Тем временем кто-то склонился над ним. Ага, это тот самый, рослый, которого Гаррисон сбил с ног в коридоре, в безвкусной пестрой рубашке и шляпе – определенно, турист. Склонился, вертит что-то в руке… Мысли работали куда медленнее, чем обычно, и автоматический шприц Гаррисон узнал в этой штуке не сразу. Ну, а когда узнал и сообразил, для чего он, его с головой накрыла волна леденящего ужаса, а после весь окружающий мир разом исчез.
Глава четвертая
Музыка. Что-то из старого. Из семидесятых, а может, из восьмидесятых. Не совсем в его вкусе, однако песня знакомая…
Он покопался в памяти, пытаясь припомнить мелодию.
«Psycho Killer»[4 - «Маньяк-убийца» (англ.).], вот что это такое! А поют «Talking Heads».
Узнав песню прежде, чем солист запел, он, как это ни абсурдно, остался очень доволен собой.
– Qu’est-ce que c’est…
А ведь дела-то плохи, очень плохи: рук не поднять.
– Fa-fa-fa…
И лицо прикрыто какой-то материей – видимо, капюшоном.
– Fa-fa-fa…
И в воздухе веет кровью да мясом, а еще вокруг жуткий холод.
– Fa-fa-fa better…
Схватка в ванной… Турист-австралиец… Его же вырубили, вколов какую-то дрянь!
«Джина!»
Чья-то рука сорвала с головы капюшон. В глаза ударил слепящий свет.
– А вот и он. Подъем, подъем!
«Австралиец!»
Голос Гаррисон узнал. Узнал и был твердо уверен: от убийства этого типа его удержит только очень и очень убедительная причина.
«Убедительнее того обстоятельства, что я привязан к креслу?»
Проморгавшись, Гаррисон напряг зрение и огляделся. Судя по обстановке (не говоря уж о вони), здесь забивали на мясо скот. Вот только подробностей было не разобрать: кто-то направил прямо в лицо лампу, да такую яркую, что глаза режет.
Проверив узы на прочность, Гаррисон без всякого удивления обнаружил, что связан надежнее некуда. И с ярким светом тоже было придумано умно. Свет не давал как следует оглядеться, но чем дольше он здесь просидит, тем больше сумеет увидеть: рано ли, поздно, а глаза приспособятся. Пока что Гаррисон едва мог разглядеть развешанные вокруг бычьи мослы, а, кроме того самого австралийца, поблизости не наблюдал никого. Добрые вести. В том, что со временем сумеет освободиться, он был уверен. А как только освободится, легко переломит австралийца надвое и разживется стволом. Однако сколько ни размышлял он, прикидывая, как выйти из положения, мысли раз за разом сами собой сворачивали в сторону Джины. Рэй Гаррисон номер один назойливо совал нос в дела Рэя Гаррисона номер два, мешая сосредоточиться на главном – на собственном спасении. Погибнув, Джине уж точно ничем не помочь.
– Кто… – начал Гаррисон.
В поле зрения снова возник австралиец. Темный, расплывчатый силуэт в ослепительном ореоле лампы пританцовывал, подпевая «Говорящим Головам».
– Фа-фа-фа…
Танцующий в длинном пуховике поверх футболки и шорт, притопывающий сандалиями, надетыми на носки, он выглядел до смешного нелепо, однако при виде заткнутой за пояс пушки сорок пятого калибра становилось уже не до смеха.
– Классика не стареет! Так, о чем ты там?
Складывалось стойкое впечатление, будто этот тип без ума и от своей работы, и от «Talking Heads». К музыке «новой волны» Гаррисон всю жизнь был равнодушен, но именно эта песня начинала внушать ему немалое отвращение.
– Кто ты?
– Тот самый тип, что испортил тебе отдых, – с улыбкой откликнулся оззи[5 - То есть австралиец (англ., жарг.).].
Да, он, определенно, был крайне доволен собой. И не без оснований.
