П. К. "Часовня на костях"

– В особняке за лесом, – Лили отчего-то задумалась, что Мальвина крайне внезапно решает, когда говорить как с «вами», а как – с «тобой».

Мальвина удивленно округлила глаза:

– Лютер мне сказал, что этот дом продавался очень долго. Будто бы он слишком далеко от цивилизации, а поход за пищей можно назвать целым путешествием.

– Возможно, вы правы, – Лили пожала плечами, – но мне все равно, какое у него прошлое или настоящее, я все сделаю правильно, если самостоятельно.

– Тогда почему обратились к Богу?

– Не знаю… – Лили поймала себя на мысли, что все ее естество тянулось к божественному, но она ненавидела это признавать.

Тяжелые шаги оповестили девушек о том, что кто-то взрослый спускается вниз по круговой лестнице – и темный силуэт скоро обрел более прямые очертания. Перед Лили стоял высокий и широкий мужчина, одетый в непривычного оттенка рясу с золотым крестом на шее. Волосы, собранные в аккуратный хвост, отдавали деревом, и Лили почему-то почувствовала запах свободы и ветра, как только священник подошел к ней.

– Я слышал, о чем вы говорили, – он вежливо представился Лютером и коснулся в знак приветствия острым подбородком своей груди, – это действительно может быть призрак, а может и домовой, которого стоит только приласкать.

Я улыбнулся, когда священник заговорил про домового и представил, как Лили наливает в блюдце молочко и ставит под стол. Каким образом я должен буду его выпить? Иссушать природными силами?

– Домовой? – однако взгляд Лили оттаял, и что-то спокойное поселилось в нем. – Как странно, – даже улыбнулась.

– Или еще не принявший сторону дух умершего, – священник нахмурился. – Видишь ли, некоторые люди, погибая, больше всего боятся не смерти, а бесконечного неведения – роднее человеку не меняющиеся люди, не дом, а мир, в котором он живет. Все непостоянно, а мир остается. И страх покинуть его преобладает над умирающими, они стараются увековечить свою память, свое существо в родных им вещах. Возможно, призрак в твоем доме – его прошлый хозяин, нашедший упокоение после смерти в одном из предметов интерьера.

– И что теперь делать? – Лили тревожилась.

– Представь, что ты умираешь, и все, что тебе хочется – остаться. Даже наблюдателем, лишь бы не растечься лужицей в бесконечной нематериальной пустоте. Если ты просто выбросишь дорогие ему вещи… пожалуйста, не делай так, – Лютер жалобно двинулся к свечам. – Будь почтительна к умершим, и они ответят тебе тем же.

Лили задумчиво посмотрела в сторону высоко расположенного окна и что-то пробурчала себе под нос, похожее на: «Я покупала дом, а не могилу».

– Это ведь также может быть и дьявол, пришедшей по ее душу, – резко заговорила Мальвина, и Лютер удивился. – Призраки не всегда преследуют благие цели.

– Ты ведь не веришь в призраков!

– Я не верю в то, что Бог спасет меня, если я к нему обращусь, – черные радужки Мальвины засветились и от знания какой-то тайны. – Но я не атеистка.

– Разве? – Лютер словно потерял дар речи после ее заявления, и щеки его покраснели в смятении. Она была права – Бог потерян. Но откуда ей-то…?

Все заметили его смущение.

– В любом случае, тебе следует быть осторожной. Призраки могут быть как домовыми, так и чертями. Две стороны одной монетки, но одной из них ты не обрадуешься.

Они ступили на порог моего дома, и я разочарованно вздохнул; никто из них не знал, чего от меня ждать, а я был не против религиозных жертвоприношений. Жаль только, что никто мне их бы не преподнес. Да и душа какой-нибудь свиньи – не то, чего я стоил, как мне казалось. Я понимал, что обряды, сотворенные во благо другим мертвецам, помогают им уйти на покой, но хотел ли церемоний я? Мне хотелось великого храма и чувств, любви целого народа, приравнивания меня к святой цели – но такая судьба была уготована не мне.

– Я чувствую его присутствие, – Лютер остановился, не пройдя дальше двух метров по коридору. – Он здесь, и у него нет плохих намерений.

Лили прижала руки к сердцу: «Как жутко».

– Вам нечего бояться. Это обычный дух, а духи не могут убивать, причинять вред. По крайней мере, если это действительно дух, а не сила, мечущаяся меж огнем и водой.

Если бы я хотел, Лили! Если бы я хотел причинить тебе вред – я бы отрубил себе пальцы, да только нет у меня телесной оболочки, я – это воздух, которым ты дышишь, и я – это свежее утреннее одеяло, которым ты укрыта каждое пробуждение. Как когда-то Аглая опьянила Вернона, так и я сейчас опьянен тобой.

– Вы неправы, – Мальвина нахмурилась, – дух способен убивать, он способен поедать, изничтожать, он чувственен и злобен, – она подняла брови. – Я ощущаю не только его присутствие, но и его присутствующее неудовлетворение. Мы должны немедленно изгнать его.

– Ты разочаровываешь меня все больше, – грустно прошептал Лютер. – Я не стану участвовать в твоем обряде «экзорцизма», но ты скорее изгонишь саму себя, чем ни в чем не виноватого призрака.

При слове «экзорцизм» Мальвина дернулась.

– То есть мы шли сюда попусту? Столько потраченного времени переться сквозь лес, только чтобы развернуться и уйти?

– Давайте я накормлю вас, – Лили неловко улыбнулась, и когда все сели вокруг небольшого главного стола, она поставила на него скудное печенье, купленное заранее, и кашу, – это все, что у меня есть, я была слишком занята последние дни… – робко добавила.

– Нет нужды стесняться, просто сделай нам чай, – Мальвина подперла голову руками в виде домика. Она осмотрелась, будто бы выискивая подвох.

– Так что вы говорите о призраках?

– О каких именно? – Лютер наблюдал за тем, как Лили крутится вокруг стола. – И как вас зовут?

– М? – на секунду девушка задумалась. – Лучше бы вы спросили, как ко мне обращаться, – на ее губах засветилась хитрая ухмылка. Мальвина отреагировала с интересом, разглядывая сомнения на губах священника. – Но у меня нет проблем с именем. Лили. Наверное, логично было подождать, пока так называемый призрак проявит себя более явно, чтобы ни в чем не сомневаться.

– Нет-нет, – Мальвина важно покачала головой, – если бы ты пришла позже, я бы умерла со скуки.

Лютер досадно опустил глаза, и Ви почувствовала укол противной вины под бедрами.

– А что, нечем заняться? – Лили вскоре поставила пару старых, но хорошо вымытых чашек на стол, принимаясь за кипяток.

Мальвина с интересом осматривала их граненую каемку и чутко хмурилась, стуча пальцами по текстуре. Не похоже на фарфор.

– И не знаю даже, как ответить, – девочка замотала ногами. – Мне плохо спится. Сил очень мало остается на будничные дни, а они и без того протекают одинаково…

– Конечно, одинаково. Ты не посещаешь школу, но думаешь, что можешь не учиться?.. К тому же, ты не говорила, что ты плохо спишь, Мальвина, – Лютер озадаченно нахмурил брови. Его важная фигура выглядела заботливой, бережливой, Лили быстро приметила, что во взгляде взрослого мужчины светилась отцовская нега, которую, кажется, малютка презирала. – Что-то происходит?

– Не знаю, Лютер, – Мальвина вздохнула, все еще поглаживая чашку ручки с любопытным интересом. – Очень глупо перед тобой распинаться после того, что было сегодня ночью, мне правда жаль за свой порыв. Стыдно, скорее, не жаль. Я даже разговаривать стала гораздо хуже, запутаннее, – девочка взяла чашку чая, попросив сахара. – Мне казалось, что стены очень тесно переплетаются в коридоре, вышла, потому что во сне услышала шепот, – Ви сжала губы. – А дальше поняла, что тебе снится кошмар.

– Что ты… – Лютер выглядел сомневающимся, хотел о чем-то спросить, но принуждал себя к молчанию. – Знаешь, я думаю, ты ненавидишь меня.

– Ненавижу? – Мальвина вздрогнула, словно он попал дротиком в сердце игровой доски.

Лили села напротив них, с шатким любопытством наклоняя голову, словно по-собачьи пытаясь распознать их тайну. Чай разлит по чашкам – интерес Мальвины к сервизу не остался незамеченным, Лили тоже оглядела роспись.

– Нет же, я вовсе не ненавижу тебя. Просто я не отошла ото сна, когда будила тебя. Даже не помню, говорила ли что-то – ты выглядел таким… жалким, что ли.

– Ну, – Лютер сипло засмеялся, – благодарен за правду. Служение в божьем особняке никогда не наделит силой. Хотя помни, что Богу не нужны храмы, он возводит любовь в сердцах людей. Духовная мощь возрастает со временем, проведенном в месте, где тебя не принимают, но обязательным условием нравственного взросления является личная стойкость. Готовность вразумлять условиям, не меняя сущности. Я поздно обрел свой стержень.

– Что вы подразумеваете под стержнем? – Лили уткнулась языком куда-то в небо, словно желая высказаться гораздо раньше, чем услышит знакомую позицию.

– Верность принципам.

– Единственный принцип человека и есть верность другому человеку, не рабское служение, не святое наблюдение, не страх соприкосновения, а величественное уважение нравственной сущности, – тут же выпалила Лили, сердито нахмурившись.

– Как можно служить другому человеку, сохраняя при том уважение к себе? – Лютер неважно выпрямился.

– Вы не услышали меня, потому что привыкли созидать позицию слуги и власть имущего. Я говорю, что ни конфликт, ни почитание человека как отдельной личности не принесет тебе нравственной пользы, не взрастит в тебе якобы «стержень», а верность принципам – это верность тому самому человеку внутри тебя. Это ли не вознесение личности и служение во имя себя? Я ведь говорю, что человек как явление, а не человек как отдельная личность – и есть сочетание истин. Человеческий организм – это механизм, который с ранних лет учится выживать в мире, нажимая на разные кнопки и выясняя, какой результат у действий. У нас с тобой случился конфликт на основе наших взглядов, а я не очень люблю конфликты, поскольку считаю, что правда нас ждет все равно единственная. Пусть для тебя истина – Бог, для меня – человек, мы даже после гибели не узнаем, что стояло за шторкой. Поэтому верность принципам, духовный стержень… такая противоречивая людям тема! Осуждаю.

Она так забавно произнесла последнее слово, что Лютер, смущенный нападением, продолжал улыбаться:

– Я услышал тебя. Не каждое столкновение взглядов выливается в конфликт, понимаешь? Возможно, я заведомо согласился с твоей позицией на подкорках старого разума.

– Но ты молод, – возмутилась Мальвина, кусая сахарок.

– Разве? – Лютер удивился ее восклицанию. – Я не привык размышлять о годах.

– Да молод ты. Это точно. Такой плечистый, кажется, что можешь махом уложить человека на лопатки. Старики так не умеют.

– Мы говорили о человеке как об истине, а ты предлагаешь мне его уложить на лопатки?.. Какая же в тебе глубокая страсть к насилию.

– Вернее, ты говорил, что Бог – это истина, и каждый приходит к Богу через себя, а Лили утверждала, что истина – человек, и каждый через человека ближнего приходит к Богу.

Лютер снова грустно улыбнулся, словно утешительно. Он обмакнул печенье в горячий чай, но к губам не поднес:

– В знак примирения могу заплести вам косы, – Лили воодушевилась и позволила ему это сделать. – Говоря о призраках… Неопределившиеся души могут пойти по трем вариантам пути. Каждая из ветвей достаточно противоречива, я сомневаюсь каждый раз, когда повествую об этом. Нейтральные духи бесполезны. Они просто существуют, томимые личными переживаниями. Их выбор – это примкнуть к примитивным двум сторонам. Если дух удовлетворен, он может стать домовым – место, которое он оберегает, становится сильнейшей привязкой, он ни за что не сможет покинуть определенную область, как, допустим, может обычный дух. Это не означает, что он «физически» не способен, скорее, с его нравом плотно переплетается идея уважения к месту, любви к нему, и существо из собственных идей не отойдет от поставленных рамок. Акт инквизиции по отношению к домовым – насильственная практика, которая зачтется при смерти.

– Мертвым выделили другой мир, нечего гулять по живой земле, – Лили сжала губы.

– Это не так, – Лютер покачал головой, – гибнущие от старости или хронических заболеваний практически всегда готовы к этому путешествию, даже если не хотят. Они осознают, насколько высок риск внезапной смерти, происходит смирение. Не во всех случаях, конечно. Почти всегда духи умерли не «своей» смертью.

– Судьба есть? – Лили подняла бровь.

– Судьбы нет, есть перспективы, – вмешалась Мальвина. – Можно еще чай с сахаром?

– Откуда ты знаешь? – Лютер повернулся к ней, выражая протест. Не хотелось подвергать девчонку опасности информации, знание – угроза для тех, кто не способен разбирать поступки.

– А что, это когда-то было секретом?.. – Ви отлично сыграла недоумение, Лютер повелся, хмуро обращаясь снова к Лили.

– Если твоя жизнь отнята сильно заранее, по твоим же личным меркам, ты совершаешь привязку – обязательно, чтобы было, с чем. В редчайших случаях, когда ничего рядом не оказывается, бунтующая душа может совершить безумие, например, привязаться не к вещи, а к собственному…

– А эта привязка называется как-то? – перебил одуванчик.

– Да, – удивился вопросу священник, – цепь дискос. Ведется от духа к вещи.

– Дискос…? Что это?.. Разве это не церковная атрибутика?

– Приятно видеть, что ты знаешь о церковной атрибутике. Первый случай проявки этой цепи обнаружен был мужчиной и отражен в сказании. Так, жертвой оказался насильник, отравивший свою жену, художницу, ядом в вине. Не ожидавшая собственной гибели, она рассердилась, потому что не смогла закончить картину. Цепь выбора пала на дискос, и она, будучи духом, долгое время наполнялась силами, наблюдая, как картина вырисовывается рукой предателя-мужа. После продажи произведения искусства, которое оказалось переименовано в «шестнадцатую гибель», разъяренная жена приняла облик черта. Черти безопасны, но в пределах разумного; они влияют на живые организмы другими путями – разрушают эмоциональное состояние изнутри, становясь сильнее, если лишают человека положительного. Но, конечно, чертей изгоняют – вопрос только в том, что не все понимают, что резкое угасание человека вызвано не действительно глубокими переживаниями, а именно мистическим духом.

– А что такое дискос? – Мальвина с любопытством размешивала жижу. На одну секунду она замерла и попробовала втянуть аромат травы, но с ним прилетел и слабый тягучий запах смерти. Девочка поморщилась, мотнула головой и села, отстраняя от себя чашку.

– М-м… блюдо для… «обряда». Для божественной литургии.

– Ты используешь его? Хочу посмотреть.

– Ты говорил про три дорожки, – Лили опустила рыжеватые ресницы под властью взгляда вниз, обводя вниманием ладонь с родинками на краях пальцев. – Какая еще одна? И что делают домовые? Неужели они просто привязываются к месту?

– Одна – беспрепятственное существование, конечно же, – Лютер отвечал охотнее в этот раз. – А что о домовых… Их мало. Обычно души слишком путаные, им трудно, не становятся чертями – уже замечательно. Домовые могут защищать близких от негативного влияния и отвечать за домашнюю атмосферу, а это уже помогает жителям особняка чувствовать себя уютно.

– Странные навыки. У черта губительнее.

– Черт сам себя этим погубит, – Лютер вздохнул. – Мы слишком долго здесь были, Ви. Пойдем? Или хочешь остаться?

– Пойдем, я засыпаю, – девочка спустилась со стула. – Спасибо… за чай и сладкое, Лили. Еще увидимся!

С наступлением темноты сверчки запели, а воздух наполнился сладким ароматом свободы – мысли Лили были далеки от всех порочных забот, она сидела на крыльце и с весенней нежностью вязала шарф, переплетая одну шерстяную нитку вслед за другой. Осторожность ее движений очаровывала и завлекала меня. Казалось, не осталось в мире ничего, кроме нее, милой девушки с пряжей в тонких ручках. Вскоре Лили встала, и ее отяжелевший взгляд окинул дом. В окнах виднелась бродячая собака. Девушка смело направилась к комнате с фортепиано, закрыв за собой расписную дверь.

– Я не знаю твоего имени, – мягко начала Лили, как только ее нога ступила за порог, – и я не знаю, сколько ты здесь обитаешь… но у меня нет никаких корыстных целей. Я все детство мечтала о домике в лесу, – и на ее губах проснулась улыбка, – и я наконец-то смогла его выкупить. И сейчас я хочу ухаживать за ним, заботиться о нем. Я буду помогать тебе, а ты – мне. Только скажи как. Хорошо?

Лили не ощутила никакого ответа. Но она точно знала: я здесь.

– Спасибо, – неловко добавила она и выбежала из этой комнаты.

* * *

– Ты ведь тоже об этом подумала, Ви? – тяжелый взгляд священника пробежался по грешнице, и от этого взгляда сердце Мальвины укоризненно сжалось, будто бы что-то в нее проникло и стало теребить чувство вины и ответственности. Схватившись за потрепанные пряди, Мальвина надулась и покачала головой: о чем он сказал? – Призраки часто стараются склонить к своей воле нового хозяина, зачастую сводят с ума, – спокойно говорил Лютер, – они способны стать единственной мыслью в голове у любого человека – от религиозного фанатика до бездомного неверующего. Я переживаю за нее, особенно учитывая, что Лили отметила его недоброжелательный настрой. Кажется, дух ревнует.

Мальвина отвернулась, наклоняясь и желая сесть на одно место, а затем, передумав, опустилась на другое. Множество вечно пустующих скамеек. Ви откинулась на спинку и тяжело вздохнула, глядя на едва горящие свечи на люстрах.

– Мне кажется, в твоем сердце слишком много места для людей, – искренне сказала она, закусывая нижнюю губу. – Я считаю, что заботиться нужно только о том, кто всегда будет около тебя, и именно этот человек должен быть центром твоего мира. Собственное многоголосое эго.

Лютер остановился, глянув на нее сверху вниз с определенным очарованием. Рука священника потянулась к длинным запутанным прядям. Было бы хорошо заплести ей по две косы, как он умел и любил раньше. Часа два назад он вспомнил, как это делать, и не мог остановиться. Волосы Мальвины на ощупь были словно собачий подшерсток:

– Пусть на небольшой срок, я – центр для людей, которых я спас, и мне этого достаточно, – священник двинулся вперед, и, даже несмотря на тот факт, что позиции собеседников даже близко не стояли к взаимопониманию, Мальвине показалось, что ее поддержали. – Жизни меняются, и цель моей – увековечить в своей памяти путь других. Однажды я уже столкнулся с тем, насколько неблагоразумной бывает гибель, и люди, желавшие стать солнцем, на моих глазах превращались в звездную пыль. Я здесь, чтобы не дать им исчезнуть в пряже нитей судьбы. Счастье – непостижимо, а потому и мы сами являемся непостижимыми, так как способны вместить то самое «счастье» только на пару секунд. Значит, что в такие же пары секунд мы становимся чем-то значимым для людей. Нет ничего ценнее, чем увековечиться в памяти и сознании людей синонимом искренности и всепоглощающей любви. Я отдаю свои ресурсы на благо общества, так как я способен это делать, и как только я перестану быть способным – я стану делиться частями своего тела. Пусть им будет все равно, пусть они станут клеветать и лгать, пусть за их душами бесконечное количество грехов и проблем, мое дело – это жертвенность.

– Не видите в этом парадокс? Вы спасаете других людей, чтобы спасти уровень своей нравственности. Вы зависите от ощущения благодарности к вам не потому, что вы рады за них, а потому, что вы не до конца плох, если кто-то счастлив из-за вас. Якобы твоя гнилость компенсируется отсутствием запаха, а значит, это можно выдавать за настоящее здоровое мясо.

– Люди сами выбирают возможности, – на его губах появилась легкая улыбка, но тревога в груди усилилась. Обмануть самого себя было сложно. – Никто не вправе сослать меня в карцер за жизненный путь, который не приносит вред окружающей среде; я растрачу себя на помощь другим, и это – моя жертва, которая очищает мои вечера.

– Вы нездоровый альтруист. Мне нравится это, хотя я должна осуждать.

Лютер ощутил приятную и непривычную ему тревогу; в последнее время Мальвина была единственным человеком, с которым он контактировал, поэтому он боялся привязанности – он знал, что людей нельзя держать и всегда нужно отпускать их, а Ви – абсолютная ему противоположность, с которой они будут много противоречить друг другу, однако возможность перекинуться парой слов даже с ней заставляла Лютера проникаться к девочке уникальной и неповторимой симпатией.

Проследив за тем, чтобы Лютер ушел, Мальвина встала со скамьи и направилась к выходу из церкви, только чтобы обойти ее пару раз и подумать.

Ей тоже казалось, что священник имеет что-то особенно светлое, что привлекало ее, как непокорного мотылька привлекают едва белые блики, только вот Лютер имел постоянный внутренний пожар, но затухающий огонь сжигал его драгоценные крылья. Он становился помехой для желаний независимой Мальвины – у нее были планы, которые отвергали любые симпатии, и больше всего ей хотелось оставаться хладнокровным механизмом. Девушка остановилась около блюдца с водой и заглянула в него:

– Что же мне делать? – робко прошептала та. В ответ блюдце дрогнуло.

– Не позволяй чувствам и эмоциям одержать победу над хладнокровным разумом. Будь человеком, а не человекоподобным, но помни, что люди – место силы.

– Хорошо, – смутилась Мальвина, отводя взгляд в сторону. Даже вода понимала, что она теряет контроль над своими эмоциями. Стыдясь собственного лица, сиротка попыталась отвернуться, но не получилось – отражение приковало ее внимание, и, ведомая чем-то незнакомым, девочка наклонилась к воде – глубина ее души была соизмерима с глубиной этой чашечки, только Мальвине казалось, что она бездонна, отражает только ее саму и светится, зазывает.

«Я никогда не была одинока, – рассуждала она, – я всегда развлекала себя окружающей средой и людьми, и доверие к ним наверняка оказалось ошибкой. Вернуться в дом к маме… было бы благословением. Но она никогда не поверит мне, нет, другие дети, их родители – вот, что такое истина. Быть разочарованием для человека, давшего тебе жизнь, которой ты удручен, заставит раскаиваться в преступлениях, которые ты не совершал, и признать виновным тех, кого будет выгоднее».