Клёв начался с самого утра. К полудню мы с дедом Василием натаскали полные ящики отборнейшей плотвы и изрядно проголодались.
Рядом с нами на берегу стояла деревня Буеры?[265 - Буеры? – название деревни происходит от слова «буераки».]. Мы зашли в ближайший дом, незнакомые хозяева встретили нас, как старых знакомых. Они накрыли стол и поджарили яичницу с салом. За едой мы говорили обо всём на свете, словно добрые друзья.
Когда в сумерках мы уходили с озера, в береговых домах уже зажигались окна. По дороге к автобусу мы запели[266 - Стихотворение «Зимняя песня» было неоднократно положено на музыку.]:
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звёздами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.
Светятся, тихие, светятся, чудные,
Слышится шум полыньи…
Были пути мои трудные, трудные.
Где ж вы, печали мои?
Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное – всё забывается,
Светлые звёзды горят!
Умиротворённые, ехали мы с дедом Василием в тёплом автобусе. После морозного озера далёкий Городок казался чудом земной цивилизации. Но мысли мои остались на озере, где по берегам горели огни ещё живых деревень.
Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звёздами нежно украшена
Тихая зимняя ночь…
Погасли окна многих деревень, и даже фундаменты домов размыло временем. Дворы заросли лесом, и теперь там бродят дикие звери. Но когда в ночи я вижу одинокий огонёк – во мне вспыхивает надежда. И, как молитву, я повторяю – в этой деревне огни не погашены…
Глава 11. «И снег, и ветер»[267 - Строка из «Песни о тревожной молодости» (1958). Музыка Александры Пахмутовой, слова Льва Ошанина.]
Когда я вышел из нашего дома в Городке, свежий ветер зашумел под ушами старой шапки. Я знал, где скрывается ветер: в непроходимой чаще на высокой лесной горе. Отсюда вылетали вихри, чтобы разметать снег в полях, вздыбить его столбами и с хохотом швырнуть в лицо зазевавшемуся путнику. Мне хотелось пройти на Святое озеро напрямик, минуя наезженный санный путь. Бешеный ветер проносился по заснеженным просторам, но я не боялся ветра, ведь он был моим другом.
В поле разгулялась лютая метель. Снег падал гуще и гуще и наконец повалил сплошной белой стеной. Казалось, небо закружилось, перевернулось и теперь было где-то под ногами. Моя одежда хорошо укрывала от всепроникающего снега. Мне даже стало жарко, я расстегнулся и запел:
И снег, и ветер,
И звёзд ночной полет…
Меня моё сердце
В тревожную даль зовёт.
С трудом продвигаясь по ледяным бороздам заметённой пашни, я шёл и шёл прямо вперёд. А когда обернулся, увидел свой петляющий след. В жизни часто бывает так: идёшь прямо к намеченной цели, но оглянешься и поймёшь, что следы плутают в прошлом…
Пока я ходить умею,
Пока глядеть я умею,
Пока я дышать умею,
Я буду идти вперёд.
Всё вокруг кружилось и вьюжилось. Я сбился с пути. А в голове, под гулкий аккомпанемент сердца, стучало:
Пускай нам с тобой обоим
Беда грозит за бедою,
Но дружбу мою с тобою
Одна только смерть возьмёт.
Вьюга завеивала мой след. Но тут я заметил электрическую линию. Поющие под ветром провода не могли обмануть. Они басили: «Положись на нас! Путь наш прям!».
Под жгутами проводов протянулась цепочка заснеженных следов. Видно, какой-то охотник искал добычу, да устал плутать в поле меж сугробами и выбрался к столбам. Я старался ступать по его следам. А стена электролинии рассекала передо мной лес и поле: ей были нипочём холмы и овраги, озёра и болота – ведь провода несли людям свет…
Вскарабкавшись на взлобок[268 - Взло?бок – невысокое, крутоватое общее возвышение местности, без близкого спуска, чем и отличается от бугра, пригорка и холма. Взлобком называют также высшую точку негористой местности.], я провалился в снег по пояс. А свалившись с верховины[269 - Верхови?на – верхушка возвышенности.], утонул в сугробе чуть не по самую шею. И не помогла бы мне хвалёная высоково?льтка[270 - Высоково?льтка – высоковольтная линия электропередачи.], не наткнись я на кресты – одинокий санный путь, перечеркнувший просеку полозьями дровней. Через поле, лес и метель пролегла эта утрамбованная санями сельская магистраль. Деревня, словно убоявшись потеряться в снегах, привязалась к райграду[271 - Райград – город, являющийся районным центром.] своей дорогой.
Санный путь знает всех зверей в лесу, а сам лес – его закадычный друг. Иногда свирепый буран хохочет, заметая деревеньку снегом, заваливая сугробами просёлок, ломая вешки[272 - Ве?шка – шест, жердь или иной знак, служащий для предупреждения о различных опасностях или указывающий путь.] в полях. Видя это, стонет под вихрями старый лес, да не может помочь своим друзьям: дороге и деревне. Если бы лес мог сойти с места и укрыть их в себе! Но мёрзлая земля цепко держит корни деревьев. И плачет старый лес от собственного бессилия…
Беспредельна власть ветра и снега в такую ночь, оттого и свирепствует буря, бросая людям свой вызов. Но к утру метель стихает, и рождается новая дорога. А на месте поломанных и занесённых вех встают новые. Иначе и быть не может, пока из деревни в город выезжают сани и идут люди…
Эта дорога и привела меня к заснеженному озерцу, которое притаилось у подножия горы. И теперь ноги сами поспешали вниз. Я прихожу сюда вновь и вновь, и сердце радостно бьётся оттого, что горит над Святым озером моя звезда.
В тот день совсем не клевало. Я пробил полсотни лунок, перепробовал разные снасти. И хотя за целый день поймал одного лишь окунька, был счастлив.
Когда после рыбалки я возвращался домой, Городок встречал меня россыпью тусклых огней. Словно голодный волк, на узких улочках завывал ветер. У самого дома меня окликнул сосед. Узнав о моём улове, он сочувственно покачал головой:
– Да разве же это рыбалка! Вот наши ездили далеко и поймали много…
Я хотел ему всё объяснить, но вспомнил, какие зелёные лапы у зимних елей, и ничего не ответил…
Отряхнувшись от снега, я вошёл в дом и поздоровался с дедом Василием.
– Погодка нынче славная! – улыбнулся дед.
– Ветер в поле леденющий! Не иначе, бесы разгулялись на белом приволье…
– Снежные духи не сбили тебя с пути?
– Конечно, нет! Ведь я пел твою песню:
Не думай, что всё пропели,
Что бури все отгремели.
Готовься к великой цели,
А слава тебя найдёт.
И я пошёл отогреваться у жаркой русской печки. Мороз и ветер не причинили мне никакого вреда, от них лишь сильнее раскраснелось лицо.
Засыпая, я видел, как иду в неведомую даль, а навстречу мне – и снег, и ветер…
Глава 12. Обещание завтра
Сколько рассветов и закатов встретил я на городокских озёрах! Мне кажется, я ушёл на них в детстве, да так и не вернулся. А собранные здесь солнечные воспоминания до сих пор освещают мою жизнь…
Солнце восходит по-разному: торжественно, весело, печально и даже зловеще. Сегодня оно встаёт отрешённо. И цвет у всплывающего светила бывает: червонный, малиновый, багровый и даже кровавый. Сейчас он жёлтый, почти лимонный.
Выйдя на лёд, я оглянулся на Городок: мороз придавил город к земле, и деревья белыми стали, того и гляди – воздух начнёт замерзать. Ну ничего, на восходе солнца всегда студёно, днём непременно потеплеет. А вечером сердце угреется цветом заходящего солнца!
На уго?ре[273 - Уго?р – возвышенность, холм; крутой берег.] погуливал огненный ветришко. Хотелось побыстрее скрыться от него внизу – в озёрной впадине. Да и озеро брало своё: манило, сулило радости и настраивало на бодрый лад.
Из лунки, будто из кастрюли с горячим бульоном, валил пар. Леска обмерзала и плохо слушалась. Хотя я ловил на уссухе[274 - Уссу?х – название мели в озере, излюбленное место рыбаков, так как сюда из глубины часто выходит крупная рыба. Уссух на море называется «подводная банка».], мне с трудом удалось установить глубину. Над снегами застыло мутное солнце. Время отсчитывало час за часом. Клёва не было.
Изморозь поднялась с Бас-острова и, выстужая всё на своём пути, медленно ползла в мою сторону. Как бы не обморозиться. «Сейчас, пожалуй, за тридцать!» – пронеслось в мыслях. Но тут начался клёв, и я забыл обо всём на свете.
Леденящее облако прошло стороной, и вновь открылось сиреневое небо. На снегу остались замерзать несколько крупных окуней. Клёв прекратился. И на меня нахлынуло…
В жизни часто бывает так: когда налетит сильный ветер, гроза загремит в небе, ливень с градом хлестанёт землю, или воздух начнёт замерзать, нередко приходит то, о чём мечтаешь, словно кто-то испытывает тебя…
За полдень муть с солнца немного сошла и стало чуток теплее. Меня окружило белое безмолвие. Словно с высокой горы я увидел озеро и себя – чёрной точкой на нём. А вокруг простирались завьюженные леса, над которыми сочился неясный свет зимнего солнца.
Поплавок вздрогнул. Я вытащил махонького окунька и бросил его в лунку, назидая:
– Ступай-ка восвояси, грейся себе на здоровье, да в другой раз будь осмотрительней, понимай, куда прёшь. А то у нас тут, на поверхности, – это тебе не в вашей зимовальной яме[275 - Зимовальная яма – углублённый участок дна водоёма, где в зимний период скапливается рыба.]. Тут, брат, один мороз чего стоит, – и задумался…
Неровная нынче зима: то морозы, то оттепель, да и ветра дуют со всех сторон. Я знаю, что погода для рыбалки неподходящая, так зачем же вновь и вновь прихожу на озёра? Быть может, в поисках счастья?..
Так и прошёл этот короткий зимний день. И перед глазами стоял обмёрзлый в лунке поплавок, белый-белый снег да сиреневое небо.
Темнело, когда начался клёв. С каждым разом окуни попадались один крупнее другого. Давно уже я бросил свои варежки на снег и отогревал руки за пазухой, но пальцы совсем закоченели. И тут я подсёк здоровенного окуня, каких раньше никогда не ловил. Леска тренькала, как балалайкина струна, вот-вот могла лопнуть, и нельзя было наддать. А тяжесть, приближаясь к лунке, становилась всё весомей. Мне даже показалось, что окунь сквозь лёд тянет меня в студёную бездну, в её чёрную пасть.
Вспомнилось, как однажды я шёл по только что застывшему озеру. Налетел косой дождь. Снег на льду растаял. И чудилось, что идёшь прямо по водной глади. Каждый шаг тогда был преодолением самого себя.
Очнувшись, я увидел, что всё ещё вываживаю рыбину. Ежели не вытяну сейчас, то отморожу руки! – мелькнула мысль. Окунь, глотнув обжигающего воздуха, трепыхнулся – и был таков. С мормышкой вместе.
По дороге домой, на угоре, я увидел закат и подумал: восходит солнце по-разному, но заходит всегда одинаково – умиротворённо, кротко, обнадёживающе, суля усталым покой, а влюблённым беспокойство. А свет у закатного светила вечно один, пусть и с оттенками, ведь в нём сокрыто – обещание завтра…
Глава 13. Цвет заходящего солнца
На следующее утро мороз отступил. Рыба не клевала. Но я терпеливо сидел в удачливой заводи, ждучи счастья в надёжной лунке. На душе, как на небе, было светло и спокойно. За моей спиной беспечально шумел боро?к, а впереди лиловела приветливая гладь. И лица снега, камышей, сосняка, воздуха взирали на мир цепкими человечьими глазами, глядели на жизнь совсем по-людски: откровенно, жалостливо, потаённо, всевидяще…
Вспомнилось перволедье и гул пешен, и звонкая перекличка рыбаков, и предостерегающее потрескивание льда под ногами, и сверкающая серебром рыбья стая под самым прозрачным льдом…
Мысли рождались сами собой, словно приходили извне. Здесь, на озере, я особенно остро ощущаю жизнь, ведь озеро то спит, то просыпается. И зависит это от того, из-за какой горы подует ветер. Так и клёв будет, если с юга, а если с севера, то пронзит он тебя насквозь, и ты поймешь, что такое холода. Жизнь рождается в тепле и приходит с юга.
А ещё ты увидишь, что каким бы пасмурным ни был день – под вечер часто проглядывает солнце и небо голубеет к морозу. И тогда откроется главное – где-то в глубине плавает твоё счастье. А может, вовсе и не твоё? Может быть, оно просто наталкивается на твой крючок и дарит волшебные мгновения? Но стоит прикоснуться к нему, и счастье превратится просто в крупную рыбину.
День близился к концу, но никто больше не пришёл на Первое озеро. Ну что же, я здесь не одинок: со мной лес, наступающая ночь да мороз… И тут от резкого удара удочка чуть не вырвалась из моих рук. Но на этот раз леска была крепкая. А всё-таки счастье больше, когда его вываживаешь на тонкой леске, – мелькнула мысль.
Двухкилограммовый окунь с трудом пролез в лунку, обмёрзшую к вечеру. И я увидел в его губе свою мормышку, похищенную накануне. Так вот он, тот редкий случай… Впрочем, может быть, и не редкий. Ведь рыбы возвращаются на свои уссухи, как и мы в свои дома. Всё живое в мире, словно бумеранг, пущенный умелой рукой, неизменно стремится к своим истокам.
Смеркалось, но горизонт всё ещё не хотел гаснуть. Во?роны взлетели с соснового острова и закружили над озером, зловеще каркая. Я оглянулся…
По заснеженным просторам кто-то двигался. Он медленно приблизился, весь завьюженный, почему-то без шапки, пристально поглядел на меня и проплыл в сторону пылающего заката, в безлюдный снежный простор…
Мороз вновь крепчал. Громово? трескался лёд на озере. Пушечными залпами рвался и оседал. Сне?ги стали синими, с огненным отливом. Над Воробьёвыми горами и Бас-островом во всё небо разливался закат – необыкновенно яркий и многокрасочный. Его не могла передать ни одна земная краска. Он был не красный, и не оранжевый, и никакой иной, людьми обозначенный.
И тогда, не жалея голоса, я закричал в оледенелое безмолвие:
– Это – цвет заходящего солнца…
Часть третья. Звезда рыбака
Глава 1. Рыбы Нового Завета
Фрагмент напольной мозаики храма сщмч. Киприана и мц. Иустины в Юкках
