– Молодой человек… – рядом с Севой появилось нечто как будто вульгарное, но очень-очень влекущее, короче, девица того сорта, о которых говорят – идеал онаниста.
– Нет, спасибо, – Сева не собирался слушать навязчивых предложений, да и Ксюха вернётся в любой момент.
– Какой вы глупый, – она не отставала. – Я видела, что вы не один, пойдёмте, тут рядом укромный уголок, плохо не будет, и не дорого, – она назвала цену.
Искомой суммой Сева располагал, а девица пошла к своему укромному уголку, пошла медленно, как бы продолжая зазывать Севу:
«А, ладно, если по-быстрому, то успею», – очень уж Сева распалился, ему требовался выход, тот который и предлагали, возможно, в другой раз достало бы и терпения и здравого смысла, но не сейчас, не сегодня.
Когда быстро, тогда действительно быстро – Сева вернулся раньше Ксюхи. Немного потанцевав, они вновь вернулись к стойке бара, и тут Сева увидел, что к ним приближается его недавнее минутное увлечение. Эти секунды протащили Севу через все стадии очищения, от стыда за себя и страха потерять любимую, до полного раскаяния и мольбы неведомому богу о прощении, о даре шанса поправить поправимое и не судить строго за ошибку.
– Ксю, привет, я смотрю у тебя всё хорошо, – она оказалась Ксюхиной знакомой.
– Ну, рассказывай, как он, – Ксюха волновалась, но говорила спокойно:
– Да нормально. А как ты? – Дежурный вопрос, она давно знала порочную подругу своей бывшей одноклассницы, успешно промышлявшую проституцией, а потому выполнявшую и заказы особого рода. Ксюха обратилась первый раз.
«Он изменил тебе, девочка, но ты об этом не узнаешь, лучше помучайся с этим бабником и скорострелом, считая его верным и преданным, считая его достойным себя, что ж, он тебя достоин», – такая игра, сродни мести за выбранную работу (глупо?), но эта игра не с судьбами других, это игра со своей жизнью:
– Как обычно… сегодня, правда, неудачно, – больше говорить не требовалось, и она удалилась.
– Кто это? – спросил Сева, до сих пор не веря в столь благополучный исход.
– Да так, местный деликатес, я с её сестрой в одном классе училась, – мимоходом солгав, Ксюха сосредоточилась на преодолении сомнений и сожалений, стремясь к желанной радости оттого, что её любят и ценят. Поначалу преобладали сомнения от напряжённого вида Севы, потом начались сожаления от признания своего поступка недостойным, возмутительным, гадким, извращённым (по нарастающей). Но счастье пересилило, и в итоге Ксюха даже похвалила себя за решительность и предусмотрительность.
«Любопытно, если они одноклассницы, пусть даже с сестрой, значит, та девушка из обеспеченной семьи, а это плохо вяжется с типичным образом проститутки и совсем не вяжется с тем, что Ксюха училась в обычной школе», – Сева чувствовал, что дело нечисто, но замял опасную тему, переведя разговор в нейтральное русло.
Далее ничего интересного, каждый вернулся к своему порогу, решая непростую задачу о совмещении несовместимого, задачу, которая ещё десять лет назад не считалась неразрешимой.
10
Юлия Максимовна проснулась рано (притом, что любила поспать подольше), желая опередить безжалостное солнце, и пока ещё воздух позволял собой дышать, то есть не обжигал лёгких, отправилась на пляж, а точнее, на берег великого океана.
Яна плохо переносила духоту, а дома топили по-честному, пришлось спешно вставать, чтобы распахнуть окно, во дворе продолжал лежать снег, для видимости суетился дворник (летом он ещё и садовник – экономно), до рассвета не меньше часа.
Вода тёплая и очень солёная, а все мысли остались на берегу, и все проблемы остались на берегу, вон они, лежат оранжевым свёртком, который позволено позабыть, но именно позабыть, а не выбросить, пребывая в сознании, жаль, что океан не Лета.
Душ смыл остатки несбывшихся снов и слёз, а в ногах тает мыльный прибой, чувства теперь под запретом и слова определят силу этого запрета, но иначе нельзя, иначе кто-нибудь погибнет, просто так, потому что свет окажется слишком ярким.
Есть не обязательно, и она не пошла на завтрак, а вернулась в бунгало, чтобы под монотонное жужжание кондиционера попробовать отыскать себя за тысячи километров и тысячи дней отсюда, куда её выбросил нескончаемый поток дел, не спасающий от тоски.
Всё такая же непринуждённая и доброжелательная, какой желают её видеть домашние, всего лишь зеркальные доспехи, хрупкие, как стекло, если по ним ударить, но никто этого не делал, весь большой дом восхищался юной хозяйкой, как и боялся её отца.
Иногда ей хотелось воспротивиться прошлому, наорав на собственные чувства и объявив воспоминания лживыми, она убеждала себя, что всегда, всегда любила лишь мужа, а живёт ради сына, но как сильно мешает та, забытая когда-то, тетрадь.
Время сборов закончилось, шофёр подготовил автомобиль, а девушка всё медлила, пытаясь вспомнить, куда положила свои записи, личные записи, уже в машине шофёр напомнил, что вчера забирал её от подруги… стекло лопнуло, теперь придётся без доспехов.
Тропический остров, отели и пляжи, лето зимой, лето летом, маленький домишко среди пальм и таких же домишек, никакой суеты, вот и время остановилось ради услады релаксирующих туристов, Юлия Максимовна спала.
Загородный дом нравился ей больше городской квартиры, а то, что далеко от искусов цивилизации, так домашней девочке это и ни к чему… было, до сих пор, а сейчас, на пути в Москву, Яна отчётливо поняла, что пора перебираться на квартиру.
Во сне её настигла работа, мечущиеся сотрудники по какому-то невиданному доселе каналу связи вторглись в её отпуск, умоляя спасти от судебного произвола, подключить адвокатов, связи мужа – необходимо помочь издательству сохранить респектабельность.
После занятий она сразу же поедет собираться, главное, не растеряться в мелочах, будет глупо остаться без какой-нибудь ерундовины, тогда уже не ерундовины, а вещи важной и полной достоинства, впрочем, никаких историй в духе Андерсена.
Понимая, что спит, такое иногда бывает, она всё-таки не желала просыпаться, но назойливое жужжание подчинённых заставило открыть глаза, почтальоном оказался комар (или как там его), прямо над ухом, вот вам и клубный отель с кучей звёзд.
А потом, потом она пригласит его, или сможет бывать с ним где угодно и до любого времени, или…, или… – мечты набегали волнами, обдавая восторгом, но откатывались также неотвратимо, обнажая правду – Костя её не любит, все зря.
Смеясь над собственной мнительностью (кстати, оправданно), она достала таки мобильник и позвонила в офис – всё нормально, тогда она позвонила мужу – тоже хорошо, мобильник сына не отвечал (понятное дело), но беспокойство за него осталось.
11
Кирилл Мефодьевич крайне удивился отсутствию Кости, которому, по справедливому мнению преподавателя, полагалось два «автомата» (зачёт и экзамен – Алфавит вёл два предмета), но сюрприз не состоялся и добродушный толстяк расстроился. Здесь нет преувеличения, как и всякий подлинно одинокий человек, Алфавит жил внешним миром, в его случае – работой, общением с коллегами и студентами, а дома оставались лишь книги и телевизор, причём последние годы больше телевизора и меньше книг. Имея два высших образования (первое – экономическое), двухкомнатную квартиру на одного (законная однокомнатная плюс скорбный размен родительской, не в худшем из городов, на комнату в Москве, что и сложилось в хорошую двухкомнатную квартиру), достойную работу (пусть и не денежную, но с блёстками богемности), массу положительных черт и прочая, прочая, он без труда составил бы чьё-нибудь счастье, но… Алфавит – патологически скромен и боязлив в отношениях с противоположным полом, считая непреодолимым барьером свою чрезмерную полноту и неказистость, и чем выше представлялся этот барьер, тем толще и неказистее он становился в реальной жизни… никакой иронии. Уже в первом институте (школьные годы запылились) Алфавит с грустью констатировал обречённость на физическую ущербность, и что оставалось некрасивому толстому юноше (?) – только строить защиту, тут уж по всем правилам: сначала ров, потом прочее. На первых порах помогло, отражая личное отношение окружающих – поток насмешек и обид – но щит универсален, задерживая любые эмоции (не разделяя улыбок от ухмылок), он спровоцировал прогрессирующую слепоту, пришлось включиться в так называемую общественную жизнь, а потом, закон жанра, выбрать себе кумира (точнее – любимца, того, кому барьер не преграда) – одного или нескольких – кажется, круг замкнуться, но это не круг, чтобы вернуть утраченное, придётся идти назад. Алфавит оглядывался не раз и понимал – это ему не под силу. Оглядываясь, он с горечью отмечал, теперь отмечал (!), варварскую толстокожесть, когда не видел (за модным антуражем, который настораживал, а не привлекал, как предполагалось) взглядов, предназначенных только ему, взглядов от девушек, что доверчиво шли навстречу и срывались в невидимый ров, чьих костей там больше (?) … а он всё копал и копал, а они всё падали и падали (ничего не напоминает?).
Яна слушала без интереса, отсутствие Кости окончательно настроило её на меланхолию, лишив очевидного шанса взбодриться, подумать о чём-нибудь интересном – забытая тетрадь или вчерашний вечер, с намёком (только намёком) на возможное продолжение, в качестве отвлекающего манёвра сгодилась бы некая темка о генезисе цивилизаций, подсмотренная в «подвале» одного из кричаще-научных изданий. Костя вёлся на подобные приёмы, главное, заинтересовать, а потом назначить время продолжения дискуссии, чем ближе к ночи, тем лучше…
– … ценность всякой цивилизации определяется уровнем развития её культуры, что понятно всем, хотя этически и не бесспорно, – Алфавит коснулся пограничной темы и Яна «вернулась». – А потому важен вопрос подхода к реализации той или иной идеи, в нашем примере науки, которая или остаётся чистой наукой, или формирует доказательную базу геноцида. Как обычно, второе эффективнее первого, и в сегодняшнем мире тоже, но если зацепиться за науку – выделится ряд критериев, вплоть до надисторических, – мать честная (!), Алфавит и о ереси, о метаистории, – и метафизических, не сочтите за бред, но межцивилизационные контакты, даже при значительном временном разрыве, дадут результат, если будет на что опереться, и это «что» свойственно любой цивилизации, и тогда, некоторые сказки окажутся не только литературой, а чей-то бред – не всегда болезнью.
– Но, исходя из этого, критерии не должны иметь нравственной зависимости, – некий пытливый ум, представивший, как будет выглядеть культура, препарированная наукой. – А это и есть безнравственность, от которой лишь шаг до геноцида.
– Не играйте словами – проиграете. А нравственная оценка действительно недопустима, поскольку с высокой степенью вероятности нравственность не относится к всеобщим свойствам, а значит, способствует искажению накапливаемого результата.
– Нравственность вообще искусственна, она порождена третьей цивилизацией, – случайно вырвалось у Яны, готовилось Косте, а попало к Алфавиту.
– Слишком умозрительно, – Алфавит не любил непонятные тезисы.
– Та ещё теория, – голос из аудитории. – Мол, быть безнравственным легче, а оттого и естественнее, поэтому зло – данность, а добро – миф.
– Нравственность – это условия, имеющие форму традиций или законов, а добро, как и зло, безусловны, – похоже, Яна приняла эстафету от Кости.
– Но ведь эта условность из чего-то должна истекать, – разворачивалась дискуссия, Яне пока не боялись задавать вопросов, надеясь поймать её на противоречиях, неточностях и тому подобном. – Общепринято, что нравственность есть воплощение добродетели в задании идеальных форм проявления добра.
– Вот именно, когда добро перестают понимать, требуются идеальные формы, требуются пояснения, – Яна взяла маленькую паузу, разрешая себя перебить, но никто не воспользовался. – А вместе с пояснениями открывается возможность для оправдания зла, искусно манипулирующим этой самой нравственностью – средство оказалось не универсальным.
– А почему оно должно быть универсальным? – Алфавит напомнил о себе. – Тем более, если оно искусственно.
– Именно поэтому и не должно, и не может.
Далее Яна рассказала о том, как ей представляется развитие рода человеческого – с поправкой на возраст (когда красивость преодолевает прагматичность) – получилось ярко и весьма драматично. В основе имеющихся знаний – мифология (от религии до фантастики) и наука (от антропологии до генетики), но установление приоритета, что свойственно большинству теорий, сразу же создаёт рамки, которым приходится соответствовать, а там – шаг до абсурда, когда религия срастается наукой, а наука, открещиваясь от гигантских допусков, пребывает в молитвенном экстазе доминирующей концепции. Поэтому приоритеты отменяются, каждый подход сформулирован, имеет свой рациональный порог, а потому и правомочен. Первый вопрос, касающийся создания (по образу и подобию) и происхождения (общий видовой предок), больших противоречий не несёт (для особо возмущённых – противоречий нет вовсе), поэтому союз «и» вполне уместен. Если нравится бог (или некий иноземный Разум) – вместе с созданием получите и происхождение, чем бог не общий видовой предок, очевидно и обратное, меняем бога на природу (тот же бог материализма) и получаем универсального создателя, потрудившегося и над нами, и над нашим общим предком. А вот обезьяну пора отпустить на волю, ну не хорошо глумиться над славным добрым зверьком, делая его крайним, отпускающим наши грехи, для коей роли лучше подходит другой прототип, но это уже поэзия. Любопытно только, как определяли лохматость и прочие внешние атрибуты на основе одних лишь костей, ох, не обошлось здесь без веры. Нравится, не нравится, но для понимания общих тенденций развития цивилизации и перехода одной в другую совсем необязательно фиксировать приоритет, а это развязывает руки, отменяет рамки, разрушает абсурд. Проще говоря, это другой метод, позволяющий парадоксальное сделать очевидным, а божественное – научным (и наоборот), и многие всемирные вопросы найдут ответы, а их всеобщая мистическая окраска сменится узкопрофессиональным интересом.
Оставив тему первого человека специалистам (а как иначе?), Яна приступила к самому вкусному – антинаучному и антирелигиозному (в привычном понимании) взгляду на этапы развития человечества. Первая цивилизация, она же животная (не путать с обезьяньей), являла собой странный симбиоз всеобщей благости и равнодушия (безразличия, а ещё лучше – безличия), неподвластного влиянию зла, стремившегося, конечно, к равнодействию сил, но не имевшего ни малейшей зацепки в этом самодостаточном и саморазвивающимся (как заметил бы Костя – а потому и не развивающимся вовсе) образовании. Предположительно, реализовывалась идея (богом, природой – не суть важно) создания общества, защищённого от зла, в мире, от него не защищённом, и более того, исполненного им и подвластным ему в мере, сравнимой и с влиянием добра. В результате – видовая община (монолит), с объективным принятием жизни и рациональным отношением к смерти, стадо не испытывающее надобности в том же добре, высоких чувствах (хотя бы чуть выше объективно необходимых) и даже сколь-нибудь развитом интеллекте – изначального доставало. Замаячила бесконечность и отрешение от идеи создания самостоятельной цивилизации (нового, не животного вида), поэтому потребовалось вмешательство, и оно состоялось, приведя к появлению второй цивилизации. Изменение коснулось интеллекта (продвинув его до разума), появилась способность к анализу (в части условий, среды обитания) и синтезу (в части стихий – земля, воздух, огонь, вода), дав безусловный толчок к последующему развитию этой цивилизации как в прикладном, так и в культурном (сохранились следы) смыслах. Если говорить о толчке в физическом смысле, то здесь широкое поле: от мутагенеза до банального изменения внешних условий, например, упавший метеорит (гоните динозавров, речь о метеорите, породившем Великий ледник). Теперь видовая община сменилась племенной и, чуть позже, родовой, а значит, возникло внутривидовое противоречие (расколовшее монолит), требующее постоянных разрешений (первая лазейка для зла, иллюзий о мирных исходах этих конфликтов питать не стоит, всё-таки недавние зверолюди), кроме того, появились страхи (а это столбовая дорога). Данные страхи опирались на возможную гибель общины (в понимании племени или рода) по вполне ясным причинам – либо вследствие проигранного противостояния другой общине, либо под ударами стихий. Осознание страха (как чувственно, так и интеллектуально) – это осознание власти зла – серьёзный толчок для появления начальной религии, обращённой, очевидно, именно в сторону зла – ведь главной просьбой и пожеланием была смерть (врагов, дичи на охоте и т. п.) или пассивная защита от стихий (безусловное отведение смерти – воля зла). К жизни, к активному противостоянию стихиям (злу) обращались редко, поскольку процветание, в понимании коллективного разума второй цивилизации, опиралось на разрушение чужого, а не создание своего.
Во время одной из пауз, дискуссионного характера, Яна подумала о возможном взаимопроникновении цивилизаций (с чего бы это?), разве не забавно поместить представителя второй цивилизации в первую или наоборот (?), а если эта забава реальна (?), но Яну отвлекли быстрым окончанием спора и просьбой продолжить изложение. Возникшая идея так и осталась не до конца сформулированной, а потому и не озвученной.
Всякий дар имеет обратный потенциал, и чем величественнее дар, тем существеннее потеря (Костя возразил, гипотетически, что сей обратный потенциал нивелируется кармической составляющей, впрочем, как и усугубляется, на что сам же нашёл ответ – в первой цивилизации отклонений кармы не возникало, это невозможно по сути самой цивилизации). В общем, обратный потенциал сработал, похоронив первую цивилизацию. И вторая цивилизация загнала себя в тупик, что требовать от злобствующих племён (живущих как один организм), стремящихся доминировать на посильной себе территории. Интеллект оказался не востребован, развитие продолжало идти по животному пути, чёткому, ясному, пусть и ведущему в никуда, ничего себе – венец творения. Требовалось вмешательство, и оно состоялось. Новый дар ослепил великолепием. Наделение человека, вкусившего от древа познания, индивидуальностью потребовало от него же нечеловеческого напряжения сил, чтобы избежать рабства, провозглашённого собственным эго. Человечество защищается, воздвигая нравственные редуты и религиозные бастионы, но, подрывая их изнутри и не принимая иных объяснений, продолжает нестись к той черте, за которой необратимость и новый тупик для цивилизации. Оставаясь оптимистами, предположим, что четвёртая попытка не окажется похожей на первую и мы, люди, преодолеем свою гордыню, ведь выходов, как обычно, всего два…
Позже, после занятий, Яна убедила себя, что скатывание в первую цивилизацию – это не обязательно обрастание шерстью, потеря языка, интеллекта и всяких приятных технологических достижений, для современной девушки это нестерпимо и омерзительно, есть другой способ – потеря чувственных ориентиров, ценности жизни и измерение всякого действия номинальной полезностью для общества, а жертвы – разумеющийся фактор, поправка на ошибку (это называется принципом меньшего зла). Так ей показалось симпатичней – юношеский максимализм временами чудовищен.
Говоря о переходе от второй цивилизации к третьей, в физическом смысле, в части изменения условий, наиболее интересна тема всемирного потопа (отстоящая от изгнания из Эдема более чем на тысячу лет, в ветхозаветном исчислении) – слишком уж радикальная мера только для вразумления зарвавшихся чад. Временной парадокс преодолим, это как каприз ребёнка или шутка седых летописцев, коих не так уж и мало на пронумерованных полочках истории. Истинная причина ныне неведома, но извинением (и одновременно намёком) послужило описание повторного основания той же цивилизации, теперь уже Ноем и его семьёй, в общем, отсчёт следует вести от потопа. Это уже не Яна, это как бы Костя.
12
Помаявшись ещё какое-то время, она распрощалась с утренней вялостью, мягкостью, податливостью, влажностью – кое-что относится и к постели, на которой встречаешь утро, – и что хорошего в затягивании маяты, уж лучше шагнуть под лучи вертикально нависшего солнца, явно недружелюбного и чужого, норовящего исцарапать, обжечь или даже испарить неуместную в этих широтах светлокожую даму. Дамой – серьёзной и неприступной – её начинали считать, попадая под пронзительный изучающий взгляд чуть усталых глаз, в этот момент выдающих её подлинный возраст, так же, как и губы, становящиеся вдруг тоньше и напряжённее, превращая все изгибы в прямую линию, нет, она точно не по силам ленивым островным плейбоям (это её мнение). Иногда выходило забавно, а всё оттого, что со спины она выглядела очень молодо, ей давали не больше двадцати пяти лет, впрочем, минимальный порог определялся опытом и желанием смотрящего, так вот, вчера вечером её окликнул совсем юный претендент (возникало сомнение в его совершеннолетии), а она рассмеялась, ничуть не скрывая комичности ситуации, но она себя недооценила, потому что он не смеялся в ответ, а после того как она перестала видеть его лицо, заплакал… бедняга.
Когда плачут вслед – это плохо, когда порываются что-то сказать, но не говорят, а только плачут – это плохо вдвойне, впрочем, хуже, когда проклинают, слёзы оставляют некоторый шанс не допустить отторжения, изгнания из мира, подобно уничтожению злокачественной клетки. Юлия Максимовна тонула, делая это необычайно плавно и изящно, словно осенний листок, оторвавшийся от ветки, неторопливо раскачиваясь, скользит к подножию своей недолгой жизни. Ей представлялось, что она спит, странное дело – только что плыла, а теперь спит, причём опять-таки видит вчерашнего мальчика, только теперь это не какой-то мальчик – это её сын, вне всяких сомнений, разве что моложе своего нынешнего возраста года на два-три. К чему это? Как и вчера, она проходит мимо, будто не имея ни малейшего желания общаться, как и вчера, он плачет, но теперь она видит эти слёзы, видит каким-то невозможным всеобъёмным зрением… она открывает глаза, а вокруг лишь вода, одна вода, очень солёная и противная. Делая судорожные движения всем телом, она стремится к поверхности, и тут её подхватывают чьи-то сильные руки и бережно переносят в невесть откуда взявшуюся лодку. Уф-ф!
Она привлекла его внимание, как только вышла из-под пальм на песок, Серж сидел в катере (обычном катере из числа тех, что используются для морской рыбалки – с креплением для удочки и креслом в кормовой части), но сегодня он не рыбачил, пребывая в одиночестве и разглядывая в бинокль женщин, пришедших на пляж. Серж скучал, неделю назад он расстался с очередной симпатией, наверно, зря, она не хуже остальных, это осознаётся позже, когда не находишь радости ни от рыбалки, ни от проституток, ни даже от денег, а потому он сел на катер и подошёл к пляжу со стороны океана, но не слишком близко, так, чтобы солнце светило в спину, не позволяя обнаружить (или позволяя размыть очертания) довольно приметного катера. Он смотрел, ожидая знакомого ощущения шевельнувшейся страсти, сначала исподволь, словно с неудовольствием, а потом более жгуче и требовательно…
Спасение получилось на редкость удачным, она почти не наглоталась воды и сразу пришла в сознание, вот только спасителя разглядеть никак не могла, так как тот усиленно обмахивал ей лицо каким-то русским журналом, мешая сосредоточиться на образе самого себя. Впрочем, сильное литое тело спрятать невозможно, возраст (?) – немного постарше, чем она, а лицо – она жестом руки прекратила искусственный ветер – что ж, лицо как лицо, в конце концов, это лицо спасшего её человека, и она ему как минимум благодарна.
– You all right? – якобы спросил Серж, кляня свой отвратительный английский, при этом понимая, что упустил какое-то слово.
– Конечно, – Юлия улыбнулась (долой отчества!). – Спасибо вам за моё спасение.
– А, пустяки, – словно каждый день вытаскиваешь из воды красивых женщин. – Вы тоже из России?
– Пока мне кажется, что я из пучины, то ли несостоявшаяся русалка, то ли наоборот, – гм, без комментариев.
– Ах, да, я не предложил вам чего-нибудь выпить, – интересная интерпретация, неожиданная и для Юлии, ставшей на мгновение снова Максимовной…
– Не слишком крепкого и холодного.
– Может, пива, – сострил Серж, он приходил в себя.
– А может, кваса, – у него слишком простое лицо, подумала вслед Юлия, стоит ли тогда обижаться.
Потом они пили что-то тонизирующее, после чего представились друг другу, и вот Серж испытал знакомое шевеление:
«Ну, началось».
– А как ты меня сюда затащил? – Юлия разглядывала борта катера, словно показывая, что из воды её перекинуть невозможно; на самом деле она выжидала, оставаясь в рамках нейтральных тем, а переход на «ты», давно известно, способствует снижению напряжения в подобных ситуациях.
– По трапу, – он показал. – А сейчас, если ты не против, прокатимся вдоль острова, – Серж действительно почувствовал себя лучше, в смысле легче, непринуждённее, сообразно последним десяти годам своей беспечной разгульной жизни.
Она согласилась, а как иначе, не возвращаться же в скучный отель, в пустой и тоскливый номер, где время тянется бесконечно долго, либо на успевший надоесть пляж, где время не замедляет ход, но некуда скрыться от постоянных нескромных взглядов, иногда, когда становилось совсем противно, она была готова снять купальник, чтобы все они утолили свой вуайеристский голод и оставили её в покое. Здесь – другое дело, здесь лишь один мужчина, к тому же не блеющий и не пускающий слюни, а стремящийся заполучить её более красивым (а может статься, что и приятным) способом, понятно, что от Юлии не скрылись все эти шевеления.
Пока шли вдоль береговой линии, она узнала, что Серж разбогател вдруг и сразу, оказавшись в нужном месте, в нужное время и, самое главное, с нужными людьми. До этого он работал в финансовых органах за зарплату (как все в то время) и относительно быстро дорос до руководителя среднего звена, имея брючное преимущество. С девяносто первого года перекинулся в один из московских банков, сразу на должность вице-президента (предыдущая должность позволила), не самого главного, но всё-таки, а потом состоялась сделка (подробности он опустил) и куча денег на выходе. Дальнейшая работа лишена смысла, конечно, если ты не «двинутый» работоголик, не патриот или не алчешь больших денег. Серж не такой, он ушёл от всякой деловой активности и, не связанный семейными обязательствами, принялся поглощать удовольствия.
– А я замужем, – как бы заметила Юлия, однако, подумав, умолчала о взрослом сыне.
– Это не подлежит сомнению, – немного двусмысленно, но уже в привычном стиле. – А муж тоже на острове?
– А что ты хочешь услышать?.. Нет?.. Пусть будет нет, – она не собиралась ни с кем, тем более с возможным любовником (быстро!), обсуждать свои претензии к мужу.
На самом деле Серж не интересовался местонахождением её мужа, главное, что здесь и сейчас она одна, а тот вопрос выражал обыкновенную инерционность мышления. Серж давно научился не реагировать на реплики, подобные последней реплике Юлии, женщины любят и умеют провоцировать мужчин, это как организация обороны с подготовкой туннелей для отступления, например, чтобы разыграть обиду, обосновывая последующую холодность, но не ту, за которой следует окончательный разрыв, а ту, которая даёт женщине контроль над мужчиной. Этот контроль – пустой звук, но лишь до тех пор, пока не осознается значимость ответа и на инерционный вопрос. Серж схитрил:
– Посмотри-ка, – он указал в сторону берега, – там есть замечательная бухточка, где я люблю купаться.
– Отличная мысль, – уверенно поддержала Юлия, она утратила бы часть уверенности, узнав, как сложно мыслит Серж, подозревающий какие-то подставы и комбинации там, где их никто не видел, но она не узнает, а предложение искупаться ей понравилось.
Когда они достигли бухты и резвились, забыв обо всём, в отеле забеспокоились: многие видели, как Юлия направилась к воде, но никто не видел, как она вернулась, опять же вещи (халат, полотенце, пакет с мелочами) так и лежали на пляже. Впрочем, хода делу не дали, отложив решение до утра следующего дня, мало ли куда ушла эффектная женщина. Бюрократия она везде бюрократия, ведь замени слово «ушла» на слово «уплыла», и ответ не покажется столь забавным.
Несмотря на продолжительность совместного барахтанья, на катер поднимались с неохотой, боясь оставить в воде те свежие ощущения, что наполнили их едва начавшееся знакомство. Перемены коснулись обоих, но если Сержа справедливо обвинять в озабоченности, а оттого и неискренности (мол, опытный ловелас хорошо играет роль), то Юлия выглядела беззаботно. Возникшие нежность и трогательность пересеклись во взглядах, улыбках и жестах, повторились в словах и растаяли в напряжённом дыхании, вырвав чувственность из паутины здравого смысла и целомудрия, выразившуюся поначалу в как будто детской бесстыдности, а уже потом в отчаянном срывании с себя кожи и сплетению окровавленных тел. Общепринятое мнение ошибочно: в сексе нет ничего красивого для стороннего наблюдателя, а то, что кажется красивым, – фальшиво. …Наконец, они надели кожу и вернулись в нейтральный мир.
Темнело. На этих широтах темнеет рано, не то, что в Москве, и Юлия подумала о возвращении в отель, слишком много событий на сегодня, событий, способных выбить из привычной жизни, а то и вообще из жизни.
– Отвези меня к отелю, к тому пляжу, от которого и забрал, – ласково, но настойчиво.
– А может, останешься? У меня на острове бунгало, там просторно и тихо, – без особой уверенности.
– Нет, в отель, меня будут искать, – в точку, но косит под отмазку.
– Но мы ещё увидимся? – с надеждой.
– Конечно, – с нежностью.
Юлия вновь напугала людей, теперь как ожившая утопленница (внутренне-то все понимали), но проблема исчерпалась, а серьёзных объяснений не требовалось, мол, плавала, далеко уплыла, вернулась на другой пляж и подобная пурга.
13
Яна слушала время – это большие напольные часы, равномерно урчащие в каминном зале и столь же равномерно прерывающие рокот звоном, сдавленным звукоизоляцией, но вот вмешались новые звуки от появившихся людей, хаотично снующих, разговаривающих, а потом взрывающих пространство воем пылесосов, и Яна услышала своё сердце, словно рвущееся на свободу из тесной клетки, всё громче и всё настойчивее, оглушая и подчиняя. Весь мир – это одно лишь сердце. Его единственное желание – быть свободным.
«Свободным от самого себя или свободным в самом себе? – уже легче, но шум продолжает давить. – Вперёд, назад или пора считать вероятности?» – нет ответа, лишь мгновение далёкого странного крика из какой-то чужой жизни, словно демонстрация чужой боли как предостережение или как предсказание».
Свобода не абсолютна, она – вероятностный выбор из существующих путей, из нитей, протянутых будущим и предлагающих собственный вариант жизни, где всё известно и предсказания безупречны, будто кто-то прожил эти варианты и с ухмылкой или жалостью (но не бесстрастно) предлагает ухватиться за одни из кончиков и двинуться навстречу разгаданным шарадам, навстречу прошлому, терпеливо ожидающему в будущем.
Накрывшая тишина отозвалась приближающимися шагами, быстрыми и требующими к себе внимания, что подтвердил хорошо знакомый – резкий, но не властный голос:
– Яна, возьми телефон и поговори с батюшкой.
Яна ответила, преодолевая сонливость, сковавшую движения и речь.
