– Все решения этого комитета объявляются незаконными…
Да похороны «героев», что под броню с пьяных глаз норовили упасть… и падали.
Спустя без малого год после смерти дедушки бабушка Маша поехала в Клайпеду. В гарнизоне в Литовской ССР служил муж её дочери – моей тёти. Добираться от Мантурово нужно было на поездах с пересадкой в Москве. Уже в «Ветлуге» вагоны словно кастрюли на плите до краёв наполняло железнодорожное радио.
– Мне казалось, книгу какую-то художественную читают, – рассказывала потом бабушка.
Я внимательно слушал её и понимал, что с данного ракурса историю августовского путча ещё не разглядывал.
«…За окном летели леса, перелески, поля, реки, с притаившимися средь них городами, сёлами, деревнями. Вагоны раскачивало из стороны в сторону на участках разгона, а голос из репродуктора словно топором рубил совершенно не художественный сюжет событий, которые кроме как с художественной точки зрения восприниматься не могли. Было ощущение нереальности. Щепки летели.
– Это кто написал? Распутин?
– Нет, у Распутина иная тематика.
– Астафьев?
– Нет, у Астафьева иной язык.
– Тогда кто?»
«Ельцин написал! Ельцин!» – твердило нутро, когда я слушал рассказ бабушки.
Но один Ельцин с написанием подобной истории конечно же не справился бы. Там трудилась целая команда таких вот «ельциных». Коллективный «ельцин» трудился!
– В столицу введены войска, – продолжал надрываться репродуктор, – на улицах Москвы танки.
«Героическая» оборона Верховного совета, словно насмешка над реальной обороной, случившейся два года спустя.
В Москве при пересадке бабушка наблюдала до странности пустынные вокзалы. Тишина стояла подводная. Каждый звук отзывался в окружающем пространстве тысячами всполохов. Казалось, урони камушек на асфальт перрона и пойдут словно круги по воде волны звука, камень об асфальт. «Тук… тук… тук…»
Ветер гонял по пространству потерянные газеты, перелистывал страницы журналов. Стук каблуков гулко отдавался под сводами перехода. Манёвровый тепловоз нового поезда, что готовился доставить пассажиров в Клайпеду натужно подтягивал состав к перрону.
Новое купе, новые соседи, новые ложки в новых стаканах, дребезжат по-новому. По радио только всё по-старому.
– Как? А вы не знали? Это всё по-настоящему сейчас происходит, – развеяла сомнения бабушки новая соседка, – никакой это не роман, – добавила она, махнув рукой.
Поезд мчался равниной, похожей на бескрайнее море. Над миром висел задумчивый месяц, выглядывая своим ликом, словно из-за угла подсматривая.
– Горбачёва доставили в Москву из его резиденции в Форосе…, – продолжало бубнить вечерним эфиром радио.
Колёса в дуэте с рельсами продолжали нехитро выстукивать под полом вагона. Ложки продолжали словно колокольчики, или бубенцы у русской тройки вызванивать нехитрую мелодию о края стаканов.
Летит птица-тройка и проходимца к пьедесталу несёт. Шукшин ещё на это указал в одном из своих бессмертных рассказов. Нет бы сбросить. И поймать позволила, и запрячь, да понукать, да выговаривать: «Плохо, корявая едешь, плохо!»
В Клайпеде Марию Максимовну встретили на вокзале вооружённые советские солдатики во главе с зятем. Напряжение висело в воздухе огромным бестелесным шаром.
– Чувствовалось, что гарнизон в полной боевой готовности, – продолжала вспоминать бабушка.
– Через несколько дней мы вышли в город, – всё говорила она, – литовцы праздновали. К ним пришла независимость. Обнимались, пели песни. На площадь, к памятнику Ленина подогнали грузовик. Обвязали памятник тросом и с помощью грузовика сдёрнули с постамента. Я помню. Грузовик ехал, а за ним средь ликующий толпы волочился по асфальту Ленин.
Я в ковёр взглядом уставился, что за бабушкиной спиной висел на стене. Перед глазами картина стояла: грузовик и образ низвергнутого вождя, теряющего после себя куски и крошки. Пришли строчки Егора Летова на ум: «Пластмассовый мир победил. /Макет оказался сильней».
Спокойный голос бабушки всё звучал, её уже практически невидящие глаза зацепили одну точку, потерявшуюся, словно в чаще леса, среди пола комнаты.
Постскриптум: В тот самый день, когда эта глава была прожарена и снята с огня (сервировать я её ещё буду) пришло известие о смерти Горбачёва. Свою последнюю главу он дописал. О мёртвых принято либо хорошее говорить, либо ничего. Помолчим.
14. Летит трасса Р-243
Летит трасса Р-243. От Макарьева до Мантурово лететь ей 79 километров. Изгородью стоит тонкая полоска перелеска, переходя местами в защитную полосу. Частоколом, одиночными пышнокроными стволами. Улыбаются развесистыми ветвями девицы-красавицы берёзоньки, свежие в своей молодости. Чистые, звонкие, словно утренние росы, умытые грибными дождями, весёлыми грозами, когда ветер в полях силу набирает и удаль свою буйную показывает, а в небе радуга всеми цветами переливается ярко и в животе ощущается лёгкость волшебная, в уста сахарные целованная. Будто лето в том самом зелёном платье-колокольчике глядит на тебя. Будто воздух лесной глотнул после нефтяного смога мегаполиса. А ведь верно: и глядит лето, и глотнул воздуха! Ивы плакучие листьями-слёзоньками травушку-муравушку метут. Сосны корабельными мачтами в небо кронами упираются, словно колонны в каком актовом зале. А у корней их вроде и сумрак быть должен. Но без сумрака, знаешь, как вечером под одеялом лампочка горит, книгу читать позволяет. Беломошник пологом землю закрыл, как ковёр пол. Да так прилежно закрыл, что всё кажется мне это взаправду ковёр постелен и никакой не лес вокруг, цивилизация шагнуть из-за каждого дерева готова широким смелым шагом, на свет выйти. Но лишь кажется. Давно поля брошены, давно деревни оставлены. Были деревнями, стали урочищами. Кто с полуразвалившимися чёрными избами, кто лишь с еле заметной кромкой камня-фундамента, кто и вовсе без оного, с местом пустым, травой да пугливыми кустами заросшим. И будто шепчет чудо-юдо на ухо, наговаривает: «Эх, Русь-матушка. Кто ж это сделал с тобой? Кто ж на издевался так?»
Мы в одно из тех урочищ стремимся попасть, но случится точное попадание позже, а пока летит трасса Р-243. За спиной остался Макарьев с бензоколонкой ТНК синеющей логотипом на рекламных щитах и Роснефть желтеет на кепках работников заправочной станции и билбордах магазина. Такая коллаборация привычна для здешних дорог. За спиной остался Макарьев с красноармейцем Юрием Васильевичем Смирновым, Героем Советского Союза, распятым фашистами на стене блиндажа под Оршей. Юрий Васильевич уроженец Макарьевского района, однако и в Мантурово считают его своим, и он твёрдой походкой сжимая в руках автомат, образом сойдя с картины Льва Серафимовича Котлярова, твёрдо глядит, провожая спешащую машину до Мантурово.
Я, естественно, не знал про подвиг Юрия Смирнова, папа мне о нём рассказал в дороге:
– Здесь где-то рядом Юрий Смирнов родился, – кивнул он за окно, когда мы следовали мимо Макарьева.
– Кто это? – вопрошающе покосился я из-за руля.
– Герой Советского Союза, его немцы распяли на стене блиндажа во время допроса, – стал рассказывать в ответ родитель, – в школе проходили.
Мы в школе подвиг Смирнова не проходили – риторика нового времени поменялась. Ни слова нам не говорили в школе ни про Смирнова, ни про героев-судиславцев. И уж про события 1991-го и 1993-го годов в Москве полный молчок вовсе. А ведь о них стоило говорить много, говорить всерьёз. Не говорили, лишь «трассы» летели.
Летит трасса Р-243, летит вместе с ней подступивший к её полотну с обоих сторон молодой подлесок. И вот оно видение, словно холст картины безразмерной, заполонившей, застлавшей собой всю северную сторону, весь левый по ходу движения экран, подвешенный на невидимых нитях средь пространства. Я изначально не верю этому вновь проступившему образу, что заполняет холст: «Устал в дороге», – мелькает мысль. Рука, сжавшая кулак, протирает глаза, медленно, тщательно, сначала один трёт, трёт, трёт, затем другой. Слева на право, как в школе писать учили. Видение не пропало, значит не видение – взаправду всё. На холсте, тем временем, проступает одинокая покосившаяся крыша, а затем и чернеющая ветхостью избушка. И опять сказки накрывают меня словно волна прибоя где-то на пляже в Малибу с головой.
– А был ли ты в Малибу?
– Не был.
Вглядываюсь, не покажется ли над проступившей одинокой крышей баба Яга, зависшая в воздухе в своей турбо-ступе, подгоняющая себя огромной не по хозяйскому плечу метлой. Нет не показывается в воздухе, показывается на крыльце. Дряхлая, ветхая, похожая по многим параметрам на своё жилище. Я бы написал под холстом название картины: «Одиночество». Напрашивается. Или вот ещё, «Одна». Где-то в нескольких десятках метров впереди автомобиль находит разрыв в придорожной растительности и на мгновение мой взгляд улавливает картину всю целиком, охватывая, словно обнимая то, что лежит за полосой защитных насаждений. Старая, полуразвалившаяся избушка стоит по середине поля, погибающего под натиском окружающего наступающего отовсюду леса. Бабушка действительно одна. Сидит на крыльце одна одинёшенька. Словно памятник пост 91-го года эпохе застыв, устремив свой взгляд в неведомую никому действительность. На голове повязан косынкой платок, руки сложены ладонями на коленях, поверх расправленного подола платья. И всё. Как ножом отрезало, как топором отрубило. Больше я ничего не успеваю рассмотреть. Какая-то доля секунды, видение пропадает за кустарником, вновь смело вступившим в права своей буйной жизнью. Калитка захлопнута чей-то невидимой рукой. Дальше опять тянется живой забор, естественный плетень. Кит проглотил холст, посчитав его планктоном. Выпускать свою добычу водный житель отказался. А в мозгу так и продолжал перевариваться очередной образ, что принесла мне дорога. Была она или нет, эта дряхлая старушка? Привиделось ли мне или сетчатка глаза на самом деле фиксировала то, что было изображено на холсте. Загадки так и останутся загадками. Больше я её не увижу. Нет-нет. А трасса летит дальше.
– Пропустил что ли, – растягивает папа слова, с недоумением вглядываясь в пятно неба над набегающим из-за лобового стекла лесом.
– Кого потерял? – мама интересуется с заднего сидения.
– Должна телевышка Фатьяновская уже появиться здесь где-то, – тыкает отец семейства в экран планшета, – а нет её.
– Не доехали может быть?
– Нет, по навигатору вот-вот поворот на Фатьяново будет.
– Это деревня такая? – вклиниваюсь я в разговор.
– Да.
– И прям в деревне телевышка стоит?
– Не прям в деревне, – возражает папа, – на краю.
Позже в журнале «Авангард» наткнулся я на очерк, в котором автор красочно рассказал о том, как Фатьяновскую вышку снесли за ненадобностью, а конструкции собрали и увезли на металлолом.
«Десятилетиями местная телевышка являлась главной приметой Мантурова и деревни Фатьяново, как, например, Останкинская телебашня в Москве или… Эйфелева башня в Париже. Когда нужно было уточнить местоположение чего-либо, так часто и говорили: «У Фатьяновской вышки», «За Фатьяновской вышкой». Казалось, что она непоколебима – как признак цивилизации. Но всё когда-нибудь кончается, пришли новые технологии… Раздался громкий хлопок, фатьяновцы, услышав его, наверное, ахнули, кто-то, может, не поверил в случившееся. Мгновение… и панорама Фатьянова изменилась навсегда. Телевышка, много лет стоявшая не только как памятник, связанный с советским периодом, но и как одно из самых высоких сооружений в наших краях, рухнула. Сейчас от неё не осталось и следа».
Раньше телевышка сообщала о скором прибытии в Мантурово, теперь же это делает планшет.
Трасса летит. Летит трасса Р-243.
15. Древо
Пока мелькают перед глазами щиты, с нанесёнными на них красной краской надписями Р-243, выполненные друг к другу как под копирку, напоминающие старую игру «Ралли» с «Game Boy», там точно такие же, до боли одинаковые, по краям цифровой трассы стояли; пока шуршат заглушаемые ворчанием мотора шины об полотно асфальта, возьмём в руки полюбившуюся с детства книгу Петра Павловича Ершова «Конёк-Горбунок» и начнём читать, прилежно водя пальчиком по строчкам:
«За горами, за лесами,/ За широкими морями,/ Не на небе – на земле/ Жил старик в одном селе./ У старинушки три сына:/ Старший умный был детина,/ Средний сын и так и сяк,/ Младший вовсе был дурак».
В нашей истории три сына фигурировали, пока четвёртый не родился. Да… там ещё и дочь была – Тамара. Совсем всё мимо повествования старинного выходит. Будем же считать “Конька-Горбунька” лирическим вступлением к очередной главе приключений.
Бураков Артём Александрович – мой троюродный брат. Человек он общительный, не даром что артист. Ему не составило труда постучаться ко мне «в контакт» и наладить знакомство.
«Иван, доброго времени суток ибо я не могу предсказать время когда ты заходишь в сеть)))»
Так начиналось сообщение от него, и далее следовал прочий текст, с сохранённой авторской орфографией и пунктуацией:
«Ты щас наверное удивишься, а может и нет, но я являюсь твоим троюродным братом, я внук Валерия Александровича Буракова, родного брата твоего дедушки Юрия Александровича Буракова)))) Так что если у тебя есть желание познакомиться то добавляйся в друзья и в скайп, если ты там есть, мой адрес у меня на страничке. Ну а если нет…))) ну нет так нет)) я не в обиде буду))). До связи.))»
Надеюсь, Артём (а именно так я его называю, отчество же написано для его учеников, которые нет-нет, да и доберутся (надеюсь) до этой книги) в обиде не остался. Общение у нас развивалось бурно и продуктивно. Как оказалось, Артём ещё тогда активно занимался построением нашего генеалогического дерева и на этом пути, после произошедшего знакомства, нами к началу книги, которую вы держите сейчас в руках, успешно удалось продвинуться в дебри веков, найдя родственников, живших аж в середине – второй половине девятнадцатого века. Собственно, о них (о родственниках) в текущей главе речь и пойдёт.
Пока же вернёмся к Артёму. Как я написал выше – подойдя к тому самому камню, у которого богатыри решали, по какой дороге им ехать дальше: «Али коня потерять, али жену найти», Артём решил связать свою жизнь с театральным искусством. Закончив университет в Казани, брат вернулся на Вятку и стал преподавать в местном Колледже. Я в какой-то мере являюсь поклонником его таланта. Даже «снизошёл» до того, что у себя на сайте писал отзыв об одном из спектаклей, которые они со студентами поставили. Вы видели, наверное, вы читали.
«Уважаемые артисты и их руководитель!
Спасибо Вам большое за спектакль. Если быть честным, я не часто хожу на театральные постановки в Москве, последние же несколько походов, что случились до пандемии отбили у меня желание это делать в принципе. Я уже писал про посещение спектакля «Шукшин: один день из сельской жизни».
Да, спектакль "Куда уходит детство?" я посмотрел исключительно из-за того, что брат меня попросил это сделать и случилось так, что оказалось немного свободного времени, которое я и потратил на просмотр. Сейчас после увиденного хотелось бы сделать на эмоциях (а, они появились и за это первая Вам и Вашему, несомненно, дружному коллективу благодарность) экспресс-комментарий.
Искренность, которую Вы смогли донести до зрителя (имею в виду себя в первую очередь, ведь я зритель!!!) передаётся и ощущается и через экран монитора. На сайте «На благо мира…» под страничкой спектакля теги: «доброта», «дружба». О да, они верны! И доброта, и дружба присутствуют в сюжете, в вашей игре. Есть огрехи, тут спорить не стоит, но наполнение, артистизм – всё это, на мой совершенно непрофессиональный взгляд, с лихвой их окупает. Вам есть куда расти. Уверен, многие из Вас, если захотят, смогут добиться определённых высот (а их по нашей жизни достичь ох как не просто). Главное, на любой ступеньке своей «лестницы-чудесницы» не забывайте, что был у Вас вот такой спектакль в колледже, и Вы его сыграли замечательно. Замечательно, в первую очередь благодаря искренности, доброте… Всем тем качествам, которые людей выделяют. А пошлость, глупость и прочее (то что сейчас слоем жирным на искусство намазано) – всё это уйдёт, пропадёт, забудется. "Что-то модно, что-то вечно" (с) и Вам предстоит решить с какой стороны Вы будете (в «модном» или в «вечном»). Сейчас, спектаклем своим, Вы смогли разбудить как минимум в одном человеке чувство благодарности за то, что, посетив, хоть и через экран монитора, Вашу постановку, он получил удовольствие от просмотра. Спасибо Вам! И удачи на театральном поприще в дальнейшем!».
А род наш тянется от того самого берестяного вятского бурака, в котором хранили молоко к примеру, или крупы разные. Хотя меня всё уговаривали, что бурак, дескать, то от буряка идёт – свеклы по-украински, то Шолохов прибавлял в «Тихом Доне» про «бураковый цвет щёк». Ну не красный я по фамилии, красный я по душе!
Самого древнего родственника, от которого наш ствол и наши ветви тянутся Зотием звали. О нём мало что известно. Лишь то, что родиться он должен был ближе к середине девятнадцатого века. Бурак же продукт вятского зодчества. «Совпадение», – протянет кто-то отмахнувшись. Видимо, детей у Зотия было много и одного из сыновей мама с папой Виссарионом нарекли. Елена, жена Виссариона, родила четырёх сыновей Виссарионовичей – Александра, Петра, Ивана и Анатолия; и дочь, как писал ранее – Тамару. Тамара собой красива, но носом вертела от женихов, в большом количестве в деревню к ней наезжавших свататься. Случилось так, что замуж Тамара так и не вышла, так и не было у неё детей. У Ивана с женой брак бесплодный был – тоже детей не появилось. А вот у жены Петра и у жены Анатолия родилось по дочурке-красавице. Александр же женился на Семёновых Анастасие Ивановне. Семёновых Иван Викторович – отец Таси (моей прабабушки) был военным врачом, участником англо-бурской войны (на стороне республики Трансвааль), участником русско-японской войны, участником двух Балканских войн в составе Войска Болгарского, участником Первой мировой войны.
Артём вновь отправляет мне сообщение «в контакт». Читаю:
«Однажды во время Первой мировой Иван Викторович Семёновых встретил своего родного брата Семёна Викторовича (прадедушку моей мамы). Иван Викторович был офицер, он ехал на коляске мимо роты солдат и смог по погонам определить как-то, что это часть, где служит его брат. Он вызвал его к себе, накормил, в бане помыл и т.д. Короче, целые сутки мой прапрадед лофу гонял в отличие от своих собратьев по строю)))».
У Александра и Анастасии пятеро детей родилось – четыре мальчика (среди них близнецы) и девочка.
Перед Великой Отечественной Войной прадед Александр заболел туберкулёзом и умер. Во время войны умерли близнецы и их сестра. Остались два брата – Валерий и Юрий Александровичи, да мама их – прабабушка Тася. Как Вы понимаете, Виссарионовичи от Валерия и Юрия дальше «ветку тянуть стали». И «жаворонок» к ним на «ветку» слетел.
16. В гостях у дедушки
Я бывал на многих сельских кладбищах.
В Мордовии в Чукалах меня поразила синева православных крестов на могилах. Кладбище стоит на горе в искусственно высаженной роще и через природную зелень пробивается не менее восхитительная искусственная синь, которая из-за её обилия глазом воспринимается, словно ещё один фон. Представляете? На кладбище все могилы выполнены в одном стиле – деревянный шестиконечный крест, покрашенный ярко синей краской.
Бывал я и на ещё одном сельском кладбище Нехорошевском, в бывшем селе, теперь урочище, Нехорошево. Там у меня прадед по материнской линии похоронен, Михаил. Здесь особенность такова, что большинство могил выполнено в железных маленьких пирамидальных обелисках, тех самых, на которых обычно красные звёзды ставят, однако на Нехорошевском кладбище часть звёзд уступила место православным крестам небольшого размера, под стать обелиску и звёздам.
В Белом колодезе Тульской области на сельском кладбище не редки тонкие каменные плиты представленные в виде квадратов, с гравировкой на них православных символов. Это надгробия девятнадцатого – начала двадцатого века. Я таких не видел больше нигде.
