Osolio "Оружие в его руках. Часть 3"

«Андреа Моретти. Семнадцать лет. Карие глаза, аккуратной формы губы, ямочка на правой щеке», – все это выглядело, словно я собирал досье на нее, но потом от сухих фактов я перешел к ярким краскам своих чувств. Это произошло, когда девушка упала в обморок прямо около испуганной лошади. Удивительно, что тогда я испытал новое для себя чувство: страх.

Глава 2. Луиджи

Я никогда не видел любовь в отношениях родителей. Мать была покорной женой, заботливой матерью, а отец…Отец был примером того, как жить не надо. Начнем с того, что сфера его деятельности отразилась и на нашем со Стефано детстве. Он не прощал ошибки и никогда не давал слабину. Меры его наказания были заметны на наших с братом телах. Удар чаще всего приходился на меня, как на старшего сына в семье.

Уже к тридцати годам мне казалось, что этот мир, сотканный руками отца и его предков, был идеальным. Я не знал, как выглядит по-настоящему любящая семья, как у них проходят ужины, и как холодными вечерами они смотрят вместе фильмы.

Когда на моем пути появилась Андреа, я снова вспомнил все чувства: боль, унижение, чувство вины и обиду. Я почувствовал себя снова тем маленьким мальчиком, на плечи которого с детства положили большую ответственность, с которой я, признаюсь, справлялся с трудом. Сидя у себя в комнате, я закутывался в свое большое стеганое одеяло, поворачивался лицом к окну, из которого была видна большая луна, и мечтал о счастливой спокойной жизни, давал себе обещания, что моя семья никогда не будет жить под гнетом отца. Но этому, увы, не бывать. Я с малых лет видел кровь и страх в глазах тех, кто минутой позже будет камнем лежать в ногах отца. Я боялся, как и боялся Стефано. Боялся и не мог справится со своим страхом, даже будучи почти под два метра ростом и каменными мышцами. От этого, наверное, и было паршиво видеть, как маленькая хрупкая девушка храбро терпела побои моего отца.

Я видел на семейных ужинах, как Андреа брезгливо морщила нос, когда её родители говорили друг другу нежные и приятные вещи, которых я никогда не слышала из уст своих родителей. Поначалу это вызывало во мне удивление, но потом в ней я узнал себя. Узнал, когда она отчаянно пыталась сторониться общества своего отца, как она, когда никто не видит, обсыпает его ругательствами. Я понял, что ей было невозможно жить в их обществе, что любовь её родителей – это игра. А нет ничего унизительнее, когда чувства выставляют напоказ, при этом не даря любовь наедине. Узнавая о ней все больше и больше, я замечал, как девушка была моим отражением в юношестве. С тех пор эта маленькая улыбчивая девочка пустила корни в моей сердце, сама того не зная.

Я помнил тот праздничный вечер, когда фонари светили разными цветами, словно из диско-шара, когда вся мафиозная знать вырядилась словно на благотворительный ужин, когда и я был одет в черный фрак. Черным, как мое состояние на то время. День моей свадьбы.

Когда Моретти предстала в вечернем платье с пышными юбками, мое сердце издало лишь один глухой удар, выбивая из легких весь воздух. Наваждение стало моим путеводителем. Я больше не видел никого. На автомате учтиво принимал поздравления, соглашался со всеми репликами отца, а глазами искал только её. Я смотрел на аккуратное лицо, покрытое тонной косметики и думал о том, какой она прекрасной была бы естественной. В домашней пижаме, с пучком на голове и совсем без макияжа. Она была такой утонченной, передвигалась, словно плыла по залу, улыбалась, озаряя и освещая своей улыбкой всех гостей. Она улыбалась, но глаза бегали от гостя к гостю, словно ей было неуютно. Она хотела сбежать, и, клянусь, если бы не мое положение, я бы украл её в тот же вечер.

Я не помнил, как, будучи уже изрядно пьяным, я шел за ней по приглушенному светом коридору. Я был гребаным сталкером, извращенцем, чувствуя влечение к семнадцатилетней девушке. Когда музыка совсем стихла, я пригвоздил её к стене и утонул в аромате её цветочного парфюма. Мое наваждение взяло вверх, и я украл поцелуй, чувствуя, как, она издала удивленный вздох, отвечала на него, и мне так хотелось зайти дальше. Меня отрезвил её всхлип, и тут я услышал тихие мольбы. Андреа, эта маленькая невинная девочка, умоляла меня остановится. Ей было страшно, и причиной этого страха был я. Хуже, чем тогда, я больше никогда себя не чувствовал. Я был ничтожеством, зверем в её глазах.

Со временем я поостыл. Нацепил на свое лицо привычную маску безразличия, хотя все ещё ощущал внутри меня агонию. Я был злым человеком, и решил дальше продолжать играть эту роль. Но она мне все больше нравилась, и мне нравилось выводить её на эмоции. Она часто прикрывалась безразличием, как я, или излишней радостью и покорностью, когда я знал, что настоящая Андреа не послушная овечка, а маленький волчонок. Волчонок, который был готов вырвать из чужих рук свое счастье, но стоило только кому заметить это, она убегала, прячась от глаз злых людей. Руша её равновесие, я знал, что разбиваю ей раз за разом сердце. Хотя на тот момент я ошибался, ведь вместо пожара в глазах, я встречал лишь сухую рыхлую землю.

Лиз была покорной и счастливой женщиной, ведь деля с ней постель, я пытался забыть образ Андреа. Я тратил всю накопившуюся энергию на нее, хотя всегда в голове представлял гребаную Моретти.. Это было неправильно. Я еще больше злился, и еще больше выплескивал свою дурь. Я заставлял свою никчемную жену молчать, чтобы не рассеять лицо моего наваждения в голове, никогда не открывал глаза. Злость, желание и чувство отчаяния копились во мне, и я не знал, как с этим справится.

Все изменилось в день свадьбы Андреа и Стефано. Тогда я был мрачнее тучи, чувствуя, как мое сердце разрывается от еще большей безысходности. Чувство собственности и влечение заставляли меня думать, что я полный идиот. Мысль, что это игра в одни ворота, разрушилась, когда её взгляд, полный нежности и неверия прошелся по мне, и встретился с моим колючим взглядом. Ей богу, я уверен, что именно эти карие глаза заставили колючие розы в моей душе расцвести. Её маленькие ручки приняли конверт, прижимая к своей груди. Я мечтал оказаться на месте этого конверта. Всего какие-то секунды перевернули мой мир, распаляя все больше и больше желание осчастливить её. Наверное, именно в этот момент я осознал, что хочу её для себя не в качестве любовницы, а в качестве подруги, невесты, жены. Только теперь она была женой моего брата.

Я любил её, наблюдая за ней со стороны. Любовался улыбкой, при появлении которой, на щеке образовывалась маленькая ямочка. Я много раз задерживал взгляд на этой чертовой улыбке. Злился, когда она улыбалась моему брату, потому что хотел, чтобы она принадлежала только мне. Я пытался сделать её счастливой незаметно, хотя и знал, как это непросто.

Я ломал себя. Луиджи Россини не мог принести людям радость. Мои вечные друзья – боль и кровь, страх в глазах врагов и случайных очевидцев. Несмотря на мое желание, я не справлялся. Отец с каждым днем становился все злее, выпуская свой пар на девушке. Я одновременно чувствовал себя последним трусом и восхищался её стойкостью. Она была в разы храбрее меня. И несмотря на всю боль, она прижилась в нашем мире. Её взгляд продолжал оставаться равнодушным, пока она не находила меня. Стоило мне улыбнуться, как её чувственные губы отзывались в ответ. В душе в такие моменты теплилась надежда, что наши чувства взаимны. И в такие моменты я не мог понять очевидного: мой брат и мое маленькое наваждение никогда не любили друг друга.

Находясь вдали от Андреа, я снова приходил в себя. Голова начинала мыслить трезво, сердце превращалось в камень, как и было до момента нашей встречи в чертовом клубе «Росси». Дела шли в гору, и я все больше начинал убеждать себя в том, что здесь нет никакой любви. Просто неисполненное желание сделать её своей. Но чем дольше я не видел эту маленькую занозу, тем больше я о ней думал. Мысли душили меня. Где она? Как она? Любит ли её Стефано? Улыбается ли она ему наедине и целует ли с нежностью? Стоило только мне подумать о том, что происходило в их доме, челюсть сжималась, голова становилась надувным шаром, а в груди болело, словно мне воткнули нож. Я растирал грудь, глупо надеясь, что это поможет унять боль. Только под предлогом работы прилетев в Нью-Йорк и сидя напротив доброй улыбчивой девушки, я осознал, что эти мысли были вызваны неприятным чувством – тоской.

В какой-то момент я заметил, что пока не был рядом с ней, упустил тот момент, когда из маленького запуганного волчонка, девушка превратилась в волчицу. Теперь она не бежала от опасности, а зубами пыталась вырвать свое счастье. Её слова стали резче, грубее, движения рваными, но только глаза все еще смотрели на мир с легкой надеждой. Она ощетинилась, и это вызвало во мне волну гнева. Стефано, очевидно, не мог позаботиться о ней достойно. Она была осторожной, ожидая от всех опасности. Только расслабившись, Андреа сняла с себя шкуру злого волка, представ передо мной настоящей. Я знал, что только со мной она была такой. Храброй и доброй, наивной и по-детски любознательной, болтливой, но при этом будучи внимательным слушателем. Она была уважительной девушкой. И это не могло не восхищать.

Теперь уже Россини улыбалась, сидя за кухонным столом, и рассказывала о днях, проведенных в стенах института. Она говорила-говорила, а я слушал, временами выпуская наружу легкую улыбку. Я любил её голос. Тихий с легкой хрипотцой, который становился громким и звонким, когда история становилась более эмоциональной. Мне нравился её звонкий смех, который заставлял смеяться и окружающих.

Вернувшись, я узнал от Леонардо, что её верная подруга Моника закончила медицинский и говорится переехать в другой город для отработки. Парень был вне себя от горя, отчаявшись не видеть свою девушку несколько лет, ведь он прекрасно знал, что мои силовики перемещаются по стране только со мной. На тот момент мой предыдущий врач получил пулевое ранение в голову от одного из наших врагов.

Это случилось в момент нападения итальянской банды, юных самородков, на наш порт. Ребята были молодыми, и кровь бурлила в их жилах. Я отправил Роберта одного для оказания помощи, а сам оправился чуть позже в след за ним. По прибытии я увидел раненных и мертвых своих людей, в числе которых был и Роб. Животная натура взяла вверх. Я нашел эту небольшую банду, удивляясь, как мои профессионалы не смогли дать отпор, хотя просто знал, что ребята просто использовали эффект неожиданности. Тогда я перерезал всех. Мои силовики поймали итальянцев, привезли в штаб, и тогда я совершил возмездие. Как бы странно это не звучало, но такие вещи вызывали во мне волну облегчения.

После случившегося я предложил Монике работу, и та охотно согласилась. Она была рада, ведь её молодой человек будет рядом, и её подруга, которая сейчас находилась вдали, вскоре тоже будет работать с ней рука об руку. А я был рад, потому что стал снова тенью Андреа. Я слышал разговоры Моники и Андреа, наслаждался её голосом и, тем самым, справлялся с тоской.

Я примирился со своим сердцем. Искал как можно больше поводов приезжать в Америку и возвращаться как можно позже. Стефано, на мое удивление, был так поглощен работой, что появлялся дома нечасто. Тогда я не знал, что мой брат оставался отнюдь не на работе.

Мы нередко оставались наедине, но я никогда не переходил черту. Грань была размечена обручальными кольцами на наших пальцах. Мне оставалось только наблюдать за ней, разговаривать, делиться воспоминаниями и слушать её прекрасный голос, временами закрывая глаза, чувствуя излечение. Экономка Марго говорила потрясающие булочки, которые мы ели, сидя за кухонным столом, словно супружеская пара, с крепким чаем, чтобы наш диалог мог продлиться подольше. Как бы сильно мне не хотелось поцеловать её, сделать своей, я довольствовался и простыми душевными разговорами. Я правда любил разговаривать с ней и не надеяться на большее. Такие уже больше ночные разговоры были для меня на вес золота, и превосходили все жаркие фантазии, мешающие мне спокойно жить с первой нашей встречи. Я просто любил её.

Глядя в её глаза, я нередко пробалтывался о своих желаниях, но тут же переворачивал свои слова в более невинный тон. Я верил в брак брата и любимой, и не мог разрушить отношения. Я был готов быть рядом, и не мог позволить себе сделать какие-то шаги, которые повлекут за собой плачевные события. Я был готов быть просто зрителем счастливой жизни Андреа. Был, пока не застал Элизабет и Стефано в постели. Эта была звонкая пощёчина. Меня захлестнула обида за мое маленькое наваждение, и сквозь эти чувства я очевидно видел желтый цвет светофора. Был маленький шанс превратить мою безучастную безответную любовь во взаимные чувства.

«Сейчас или никогда», – подумал я, и мой девиз был заморожен до того момента, пока Андреа не приехала ко мне в Милан. Я знал, что больше не отпущу её обратно. Больше терпеть было невозможно. Но я терпел, потому что одним словом я мог разрушить жизнь маленькой девушки. Разбить вдребезги её чувства, подставить ее под прутья моего отца. Это сильнее всех останавливало меня от отчаянных порывов, признаться.

Я не был частым гостем у родителей, и я не мог видеть всю процессию экзекуций отца, но однажды я все-таки нарвался на зрелище. Ромеро Россини был жесток и непреклонен. Хьюго Моретти не справлялся со своими обязанностями, подрывая авторитет моего отца, и тот снова решил выместить своё недовольство на Андреа. Я давно выучил его уроки, и чувствовал животный страх, не позволяющий мне вмешаться. Вместо того, чтобы подставить свою спину отцу, я просто выскочил из дома в сад и закурил. Я курил и курил, пока моя голова не стала совсем ватной, а горло не заполнилось желчью. Я молился Господу, прося прощения за все свои грехи, и просил лишь одного, – чтобы Андреа смогла вынести это, и чтобы отец не переборщил. Кошки скребли на душе, но трусость была сильнее. И это я ненавидел в себе.

Когда я зашел в дом, то обратил внимание на тусклый свет, доносящийся из приоткрытой двери на первом этаже. Я слышал тихие всхлипы и знал, кто там сейчас. Я должен был сделать хоть что-то! Хоть как-то облегчить эту боль. Ей было больно, но и я чувствовал тоже самое. А ещё стыд. Мне было стыдно за свое поведение. Я любил эту девушку, но не мог защитить её. Я не был достоин её.

Зайдя в комнату. Мой взгляд упал на исполосованную прутьями спину девушки. Она даже не могла надеть футболку, не задевая кровоточащие раны. Глаза Андреа были закрыты, и из них капали крупные капли слез на сложенные в замок ладони. Тело била мелкая дрожь, и я чувствовал, как трясусь сам. По спине пробежал холодок, хотелось уменьшиться до минимальных размеров и исчезнуть. Я зажмурился, вспомнив свое детство, вспомнив крепкие руки отца, державшие прутья и свои раны, след от которых я ношу до сих пор.

На угловом столике лежали бинт, ватные диски и перекись. Видимо, прислуга хотела помочь девушке обработать раны, но та, оставляя за собой хоть грамм гордости, отказалась. Глядя на картину безнадеги перед собой, я понимал, что оставить её в таком состоянии я не мог. Не сейчас, когда я и так уже струсил однажды.

Она не реагировала на мои шаги, пока я смачивал ватный диск.

– Ты очень храбрая, – прошептал я, касаясь её подбородка. Девушка лишь хмыкнула, а уголок её губ на мгновение поднялся, а после снова принял прежний вид.

– Ты не прав. – Её хриплый голос лезвием проходился по моему сердцу. – Я трусливая. Струсила однажды, теперь приходится терпеть.

Едва касаясь кожи, я слышал её шипения. Тело напрягалось, чувствуя прохладный влажный диск. Увидев раны на спине, в моих жилах застывала кровь. Я сглотнул.

– Паршиво все? – Дрожащим голосом отозвалась девушка. Я сжал свободную руку в кулак, чувствуя прилив ярости.

– И ты этим довольна? – Мой вопрос прозвучал грубее, чем я хотел.

– А у меня есть выбор? – Вспылила она, резко обернувшись на меня. Я видел, как в её взгляде застыла злость. Точно такая же, какую испытывал и я, сидя в своей комнате после наказания отца. Она резко отвернулась, очевидно, прочитав ответ на свой вопрос в моих глазах.

После того вечера аварийная кнопка в моей голове не перестала мигать красным цветом. Дальше терпеть было нельзя. Либо я беру её под свое крыло, ограждая от остальных мужчин Россини, либо она попросту когда-нибудь не сможет проснутся.

События того дня в доме родителей к моменту её приезда в мой дом в моей голове позабылись, но эмоции никогда не смогли бы исчезнуть. Я все еще хотел забрать её к себе, все еще желал девушку до безумия, но медлил. Я смотрел на нее во время ужина и чувствовал, как мои губы пытают огнем, желая ощутить её губы на вкус. И однажды я все-таки сорвался.

Она вечно заставляла меня испытывать эмоции, о которых я хотел бы навсегда забыть. Забавно, что это я изначально затеял эту игру, но постоянно сам наступал на свои же грабли. Когда эта сумасшедшая чуть не попала под колеса машины, в моем мозгу заработали те нейроны, которые, очевидно, спали. Я снова напугался до чертиков и снова был люто зол. Терпеть дальше было нельзя, и я раскрыл ей все карты. Напился до чертиков, смотрел на картину в своем кабинете, на которой был нарисован наш родовой особняк, похожий больше на цитадель демонов, нежели на дом счастливой семьи. Хотя наша семья никогда не была счастливой.

Я вывернул всю душу, взлетел над землей и тут же больно разбился, упав. Она меня оттолкнула. Оттолкнула, хотя я видел, какими глазами девушка провожала меня! Видела, как реагирует её тело на мои прикосновения! Оттолкнула, хотя я знал, что она сама этого хотела!

Я снова и снова стучал в закрытые двери, разбивая лоб и кулаки. Я даже привык к такому образу жизни, вечно что-то ей доказывая, что сейчас, когда Андреа предстала передо мной спустя полтора года и кричала о своей ненависти ко мне, я снова пытался убедить её в обратном.

Я знал, найдя её снова, я больше никогда не смогу отпустить. Я был болен волчицей, болен по самое не балуй, и знал, что даже если она сбежит от меня снова, я найду Андреа. Я был и остаюсь чертовым сталкером.

Теперь в своем ежедневнике я писал о своих чувствах, отмечая дни, когда мне хотелось её убить или поцеловать.

Я не могу её простить, но и перестать любить тоже.

Как из грозного Капо парижской мафии я превратился в трухлявого слюнтяя?

Глава 3 Андреа

Я сидела с дочкой в гостиной. Девочка играла с резиновыми животными на диване, а я молча наблюдала за ней, временами улыбаясь её искренним удивлением и смехом. Находясь близко к отцу ребенка, я все больше замечала сходства. И внешностью и поведением. Она так же, как и Луиджи, хмурилась, точно так же резко взрывалась, когда что-то шло не по её. Меня радовали эти сходства, но в тоже время жутко бесили.

Я не верила, что от любви до ненависти – один шаг. Но это оказалось правдой. Моя безграничная любовь и тоска по Луи превратились в гнев и ненависть, когда улыбка на красивом лице моего друга погасла, а глаза, цвета хвойного леса, навсегда закрылись. Я больше не могла находится с ним в одной комнате. Мысль о моей любви к Луи делала меня грязной. Я ненавидела его, себя и свои чувства.

Чувство вины из-за смерти Хосе заставляет ночь за ночью сжимать подушку от злости и плакать. Я уже не чувствовала себя живой. Была собственной тенью. И моя жизнь продолжается только ради этой маленькой крошки с именем моей матери.

Мои раздумья прекратились, когда напротив меня, рядом с племяшкой, села Моника. Она все еще была зла на меня, но прекращать видеться с моей дочкой не могла. Мы бросали друг другу короткие фразы, приветствуя друг друга и прощаясь. Моника больше не работала на Луи, и я понимала почему, но она продолжала приходить в его дом.

– Привет, – тихо отозвалась я, зная, что девушка не поднимет на меня глаза. Она резко повзрослела с момента смерти её брата. Это подкосило её.

– Привет, – не обращая на меня никакого внимания, ответила девушка. Она взяла дочку на руки и стала играться с ней. Френси же радовалась приходу тети Моники.

– Мон… – Мой голос звучал, словно мольба. Я больше не могла смотреть на ледяную глыбу во взгляде подруги. – Моника, давай поговорим.

– О чем?

Её голос был таким безучастным, словно мы разговаривали о погоде. Я тяжело вздохнула, глотая непрошенные слезы.

– А нам не о чем поговорить?

Этот вопрос вызвал в ней волну гнева. Она вскинула голову, бросая на меня обжигающий злой взгляд. Мои слова отскакивали от нее, словно мячик от сетки. Я помнила её год назад: сияющие глаза, широкая радостная улыбка, а сейчас её осунувшееся лицо, впалые щеки и глаза, говорящие о бескрайней печали, совсем мне напоминали ту жизнерадостную девушку.

– Есть. – Ответила за неё.

– Неужели? Ты наконец-то решила объяснить, почему поступила, как конченная эгоистка?

– Моника…

– Что Моника? Что? Не смей оправдывать свой поступок! Тебя тяготила смерть Хосе? Ты обвинила себя во всех событиях в наших жизнях, но ни разу не заикнулась о моих чувствах! Кто был с тобой на протяжении всей жизни?

Франческа, чувствуя напряжение, начала хныкать и вырываться из рук Моники. Девушка тяжело вздохнула, поцеловала в обе щечки девочку, и передала подошедшей экономке Аннетте. Она как раз вовремя зашла в гостиную, спросить нужно ли нам что-нибудь. Как только шаги экономки стихли, девушка набросилась на меня, словно кобра.

– Раньше я тебя жалела, но сейчас…Оглядись во что превратились наши жизни! Я потеряла брата, родители никак не могут оправиться от горя! Ты потеряла родителей, мужа, и сама чуть не утонула в море!

– Я не могла жить с этим чувством вины, Мон. Пойми меня.

– Понять? – Она вскочила на ноги, кладя руки на бедра. – Что мне понять? Тебе больно, а мне? Мне не больно?

– Ты права.

– Конечно, я права! Как бы я жила еще и без тебя, а? Как бы не ненавидела Луи, я благодарю его за то, что он попался в нужный момент. Я бы осталась на руках с младенцем! Когда ты собираешься ему все рассказать?

– Что рассказать? – Минутное непонимание сменилось на осознание сущности вопроса, я фыркнула и бросила убийственный взгляд на подругу. – После случившегося – никогда.

– Он должен знать.

– Нет. Не после того, как убил Хосе. Он покусился на наши жизни. На жизнь его собственной дочери!

– Если бы он покушался на твою жизнь, то не спасал бы тебя из моря.

– Может, совесть взыграла. – Я закатила глаза под гневное пыхтение подруги. – К тому же, ты слышала Кору.

– Плевать на нее. – Она чертыхнулась. – Эта женщина ненавидит тебя. Логично, что она будет настаивать на обмане.

Я поднялась с дивана и поравнялась с подругой. Наши глаза стреляли друг в друга вражеские стрелы, и я проигрывала. Влага скопилась в глазах, а нижняя губа предательски началась трястись.

– Я не скажу ему ничего, пока не смогу убедится в его невиновности.

– Но ты продолжаешь жить в его доме. – Моника, очевидно, не понимала моих действий.

– Ты думаешь, я по собственной воле?

Я рассмеялась, подойдя к окну и резко отдернув штору. За окном по периметру расхаживал Леонардо, время от времени бросая взгляды на дом. В этот момент он тоже обернулся, и, заметив нас, его взгляд потемнел, и он тут же отвернулся. Я перевела взгляд на подругу, в её глазах тучи стали ещё темнее.

– Что между вами произошло?

– Мы расстались. – Коротко ответила она, со злостью вырывая у меня тюль и зашторивая окно.

– Почему?

– Серьезно? Почему? – Она рассмеялась, но её смех был похож скорее на издевку. – Потому что умер мой брат, потому что я перестала работать на Луи, потому что я не рассказывала ему ничего из своей жизни, ведь моя жизнь заключалась в тебе и Хосе, потому что он упертый осел, который продолжает верно служить своему хозяину. Вот почему.

– Леонардо знал, где я пряталась, и он ни разу не выдал меня Россини. Почему ты решила, что он сдал бы нас тогда?

– Дело не в том, где ты пряталась. А в том, что Лео наивно уверен, что его босс способен убить кого-то из членов нашей семьи. – Она теребила край своей футболки. – В прочем, уже не важно. Все кончено.

– Все наши проблемы в недомолвках.

– И эти проблемы мы создаем сами.

Мы встретились взглядами. Я больше не могла терпеть холодную войну с подругой. Я и без того была виновата во всех смертных грехах, и, видя, как моя единственная подруга плакала, хоть её глаза и оставались сухими, чувствовала себя совсем никчемной. Я сократила расстояние между нами и заключила ее в крепкие объятия, уже не сдерживая слезы. Ее руки неохотно коснулись моей спины, а после и вовсе сжали меня в тиски. Мы плакали, обнимая друг друга, выговаривая объятиями все, что наболело.

– Прости меня, – шмыгая носом дрожащим голосом произнесла я, вдыхая аромат ее волос.

– Пойду проверю Френси, – вместо ответа сказала она и отдалилась.

– Моника… – Мое тело сотрясала дрожь, чувствуя безысходность и боль от того, что единственный друг никогда не сможет простит меня. Словно от холода, я обняла себя руками.

– Я простила тебя, Андреа. – Она не смотрела на меня, её взгляд был прикован к плинтусу. – Простила. Но ты так сильно меня напугала, что я словно пережила еще одну смерть близкого человека.

– Я думала, что, если меня не будет, все ваши проблемы закончатся.

– Ты неправильно думала.

Девушка скрылась из вида. Я слышала её голос на втором этаже, но не решалась пойти за ней. Я все еще не могла надышаться потоком воздуха, который принес мне разговор с подругой. Маленький камень спал с души, оставляя висеть еще целую груду. Я все еще чувствовала себя виноватой за все, что произошло со мной и моими родными.

Хлопнула входная дверь, и в гостиной появился уставший Луи. Рукава на бежевой рубашке были закатаны до локтей, на краях виднелась грязь. Я даже думать не хотела, чем он занимался.

Мужчина бросил на меня короткий взгляд, а после уселся на кресло, наливая себе небольшое количество бурбона. Молчание вызывало напряжение, которое сгущалось в воздухе.

– Отпусти меня, – вырвалось из моих уст, когда я видела, какой расслабленный он сидел перед не горящим камином. Он рассматривал семейные фото, все еще стоявшие на камне в рамах, покрытой позолотой.