– Этот чувак за трёшку сложнейшими делами гробится!
Но Люська уже подумала, что с Ромой денег ей никогда не видать. Будет бесплатно корпеть над своей наукой. Замуж за него окончательно расхотелось, даже для статуса.
– И чё? – Коля всё ещё её раздражал.
– Да ничего, – Коля не выдержал взгляда в упор. – Просто звонил заказчик. Понимаешь?
– И чё?
– Значит, не понимаешь, – и Коля взвешенно и терпеливо повторил разговор с незнакомцем, слово в слово, но значительно громче. Люська, тем не менее, в тему не вползала.
– Он же говорил, что ему заказали разработать катастрофу, – Коля говорил медленно, почти по слогам, чтобы Люська поняла. – Не простую катастрофу, а такую, которая произойдёт вдруг, как несчастный случай, и вызовет за собой целую цепь катастроф, как эффект домино! – Коля самодовольно посмотрел на Люську.
– Я думаю так, – сделала вывод Люська. – Вы выжрали на двоих ноль семь водки, запили шампанским с пузырьками, один на полу валяется, а у другого белочка. Проваливай и этого забирай, – Люська кивнула на Рому.
– Люсь, а ничего, что это твой мужик?
Люська засопела, раздражённо раздув ноздри.
– Он сам про цепочки катастроф сказал! – не унимался Коля. – Вот рухнет где-то что-то, и потянется целая цепочка. А в конце будет, я думаю, настоящая хана.
– И откуда ты такой умный выискался? Тоже математик?
– Нет, не математик, но моя работа сопряжена с риском, – Коля вспомнил телевизор, монитор с видеонаблюдением и, как развлекуху, лопату для снега зимой. – И главное, они завтра должны были прийти, а придут сегодня, – Колины глаза медленно расширялись от ужаса, – это, значит, красную папку они возьмут сами, выбьют дверь и возьмут.
– Да кто же?
– Террористы.
– Что же делать? – Люська всё ещё не могла ему поверить.
– Предотвращать катастрофу, – буднично, как если бы это было его обычным делом, произнёс Коля. – Если сейчас пойти за красной папкой в его бывшую квартиру, то нарвёмся на террористов. Значит, мы пойдём другим путём: найдём самое главное звено. – Коля торжествующе посмотрел на Люську.
– Давай, ищи, – она слегка пнула Рому ногой. Тот даже не шевельнулся.
– Где конец цепочки, придурок?! – тряс его за грудки Коля так, что Ромина голова болталась из стороны в сторону, пересчитывая ножки стоящего рядом журнального столика. Сам владелец головы крепко спал. После вторичной встряски, еле ворочая языком, Рома выдавил:
– Курс на Москву, потом на запад. Господи, эта труба… Она почти за двести километров отсюда.
– Всё ясно, – теоретика Коля отбросил на пол за ненадобностью. И хотя ему мало что было ясно, прилив застоявшихся после работы сил и желание немедленно вырваться из давно опостылевшего круга – охрана, дом, сон и жратва – перевешивали. Отметая прочь сомнения, Коля ухватился за случай, устремился туда, не зная куда, решив действовать строго по обстановке, а, если точнее, то от балды. – Двести километров в сторону Москвы, потом строго на запад. Я знаю этот городишко. Там найдём трубу. В машину, поехали! Чёрт, – Коля поскрёб в затылке. – Я же выпил. Ты водишь машину?
– Да.
– Поехали!
Люська согласилась легко: делать ей было совершенно нечего, а так прошвырнётся, развеется:
– За бензик ты платишь.
– Согласен.
– А этого куда? – Люська указала ногой на Рому.
– С собой заберём с его мешками. Протрезвеет – расскажет, что делать, – и Коля сгрёб Ромины вещички, попутно выронив на пол его телефон и покидав по частям в сумку. – Да, вот ещё. Еды возьмём, а то сколько в пути, неизвестно.
– Мать, – позвонил Коля домой, – мы с друзьями на рыбалку собираемся, ты нам сорганизуй чего-нибудь.
– Какую рыбалку?! – слышала Люська крики из трубки.
Нецелесообразной находила рыбалку Колина мать, перечисляя с матюгами всё, что год назад в порывах реновации разворотило в квартире её стокилограммовое чадо.
– Потом починю.
– Какой потом! Рукодельник хренов! Сам жрёшь, а как…!
– Ладно, не ори, жрачку собери, сейчас приедем.
Глава 4. Поехали!
– Машина, конечно, «копейка»? – спросил Коля, когда они проволокли Рому, считая ступеньки, с пятого этажа до первого и вышли на улицу.
– Деда машина, он нам с матерью оставил.
– Эта, что ль? – Коля вылупил от удивления глаза на автомобиль цвета застиранного женского белья.
– Первый выпуск.
Если для Люськи это был просто автомобиль, то для её деда – целый мир, ушедший мир честных, простых мужиков. И располагался он в гаражах, подальше от дома, куда не ступала нога женщины – суетной, непосвящённой. Считая езду на автомобиле делом не только расточительным, но и несерьёзным, там бесконечно чинили, мастерили, советовали, помогали, там утепляли гаражи, вгрызаясь в земную твердь, но не ради секретного подземного хода – ради погреба для домашних припасов. В выходные в гараже устраивался полный сбор, и звук кипящего чайника тонул в визге болгарки.
– Может, Рому в багажник, а вещи в салон?
– Думай, что говоришь! – Коля звучно постучал по своему лбу. – А если гаишники попросят ночью багажник открыть?! Ты хоть газ с тормозом не путаешь?
Люська презрительно фыркнула.
Уложенный на заднее сиденье Рома долго на нём не задержался и, съехав на пол, сон не прервал. Кардан поперёк спины ему не мешал нисколько.
– Ладно, – махнул рукой Коля. – Пусть валяется. Сейчас сделаешь поворот налево. – сказал он Люське, – потом направо, а вон мой дом, и подъезд не этот, а вот этот.
– Один сек, – пообещал Коля и исчез в подъезде, но через «один сек» в машину плюхнулся не он, а незнакомый сухонький старикашка и, наклонившись к самому Люськиному уху, резко гаркнул:
– Рота! Противогазы снимай!
– Блин! Что за пердун! – взвизгнула она от неожиданности и боли.
Но пердун поставил вопрос ребром:
– Рядовой Иванов, ты почему не снял противогаз?! – и, не дождавшись ответа, сам продолжил: – Я снял, товарищ старшина. Ну и рожа у тебя!
– Пошёл вон!
Но старикашка в ответ злобно расхохотался:
– Р-р-р-рота-а-а! Противогазы снимай!
Колина мать хоть и покричала, но пакетов навязала премного, главное, в бутылки из-под колы компоту заботливо развела, чтоб в пути попить. Когда Коля, расслабленно удовлетворённый, заглянул в машину, Люська на очередную громогласную команду немедленно снять противогаз, матерясь, рыдала в голос.
– Дядя Петя! Опять убежал! Домой пошли, – Коля вытащил старика из машины.
– Сумасшедший из соседнего подъезда, – пояснил он, вернувшись. – Целый день орёт про свой противогаз, главное, свихнулся совсем от другого. Он когда слишком соседям надоедает, старуха его на улицу выпускает проветриться. А вообще он хороший мужик был, с батей покойным в одном цехе работал. Он чего свихнулся-то: вздумал перед смертью на родину съездить, там село было – полторы тыщи человек. Приехал, кругом разруха, хуже, чем после оккупации, а из людей один только старик, никому не нужный. На обратной дороге дядю Петю в поезде водкой напоили и деньги отобрали. Я вечером со смены иду, дождь, слякоть, а он под фонарём стоит в одном ботинке, обдулся, плачет, к жене боится возвратиться без денег. Вот с тех пор умом и тронулся, а так хороший мужик, правильный. Главное, ну, сколько у него денег могло быть? Тем подлецам, верняк, на выпивку с закуской не хватило, других пошли обшаривать.
Извлечённый за пружинистый гофрированный хобот из зацементированных недр стариковской памяти противогаз с округлившимися от увиденного стеклянными глазами вынудил «правильного» деда ещё разок просунуть в форточку шею с гуляющим кадыком и прокуковать на посошок:
– Рота! Противогазы снимай!
– Ну всё, – скомандовал Коля. – Выезжаем на шоссе и дуем прямо.
– Без тебя знаю, а что дальше-то делать?
– Там видно будет. А этот, – он кивнул в Ромину сторону, – всё в ауте?
«Главное успеть, – думал Коля. – Вот, только куда…»
Глава 5. Срезали!
На шоссе Коля махнул рукой на Люськино вождение: пусть выжимает все семьдесят. Хотелось спать, видимо, водка начинала действовать, лицо обмякало, глаза закрывались, отказываясь смотреть вдаль даже с мудрым прищуром.
– Мы сейчас путь срежем, – Коля вдруг взбодрился от неожиданно выстрелившей идеи. – На следующем перекрёстке свернёшь на грунтовку.
Люська не возражала: на грунтовке движение спокойнее, машин меньше, точнее, повстречалась всего одна, но зато «гелендваген», идущий на таран со вспыхнувшей персонально для Люськи мигалкой. Спустя мгновенье он исчез, как комета, пролетающая из одних высших сфер в другие, указав Люське надлежащее место в канаве. Джип умчался, оставив запах горелой резины. Мотор «копейки» заглох.
Люська почти плакала:
– Им что, дороги не хватает?
– Уроды, – подытожил Коля, выползая из машины. – Чё так резко? Можно было и на обочину съехать.
– Где ты видел обочину? Тут сразу канава!
– Выйди-ка из машины, попробую сам выехать.
Но Коля знал заранее, что ничего у него не выйдет: мотор ревел, колёса крутились, дым валил, Рома спал. Придётся звонить Лёхе, а звонить не хотелось. Лёхе Коля уже полгода должен был триста рублей. Может, тот забыл? Но Лёха не забыл, а потому чрезвычайно обрадовался Колиному звонку.
– Ща приедем! Поможем! – воодушевлённо обещал он.
«Ему-то в радость», – печально подумал Коля.
Лёха подъехал на «уазике» через полчаса. У него работа была такая, связанная с правильным, крепким мужским отдыхом: вытаскивать автомобили из разных гиблых мест.
Э-э-эх, хорошо-то как бахнуть на природе-матушке, на родном раздольюшке! Да закинуть сеточку, закинуть родимую, и не раз, и не два. Отдохнуть всласть и, попив водочки, ощутить разлитую по всему телу бесконечную удаль, да ещё гордость за державу! Лесов – море, зверья и рыбы разной – не счесть, кристальные озёра и реки – полноводные! И чувство это безмерное, всепоглощающее, льющееся прямо из сердца выразить могут только песни мужские, нестройные, неподвластные мелодиям, да ещё гордые победоносные танцы у костра. После чего, почти протрезвев, исполнитель перформанса по возвращении домой снисходительно швырнёт к ногам онемевшей от восторга жены здоровенный мешок уснувшей рыбы и небрежно скажет: «На, чисти».
С пятницы по понедельник не было отбоя от клиентов, по собственной воле засевших в канавы, болота, или просто на равнине по уши в грязь, или там, где за десять тысяч лет до них ледник предательски разбросал каменюки, сносящие на фиг защиту картера. Любителей экстремального отдыха – выпивки на природе в камуфляже под лагерный шансон – становилось всё больше и больше, Лёхин левый бизнес процветал, и все были довольны: Лёха – деньгами, а вырвавшиеся на выходные из ежовых лап субординации мужики – ощущением удали и безграничной свободы.
Лёха проворно выскочил из своего уазика, прицепил трос к «жигулю». Люську от дела отстранили, Рому, как и сумки со жратвой, вынимать не стали. Мужики сами газовали, сами матерились. Наконец «жигуль» задом неуверенно выполз на дорогу, а Лёха, запихнув Колины деньги в бумажник, умчался к следующему клиенту.
Люська с Колей двинули вглубь материка, прочь от машин, от людей, сквозь сельву ольхи, осины, черёмухи и прочих мелколиственных. Они оставляли позади редкие деревни с десятком домов, брошенных, чернеющих обгорелыми остовами, или с рухнувшими во всё ещё держащийся сруб драночными крышами, или обитаемых, но для полной ясности, что хозяев нет и до весны не будет, с оберегом – шваброй или метлой, поставленной по диагонали в дверях.
Но зато в отсутствие людей в такую деревню, к увешанным гроздьями ягод калинам и рябинам устремлялись стаями птицы, чтобы насытиться впрок перед перелётом, а к рассыпанным на траве жёлтым и красным яблокам, полусгнившим, надкусанным или ещё целым и сочным, торопились крысы и мыши, к ним из леса, опустив голову, не чувствуя опасности, трусили лисы, а ближе к ночи появлялся медведь, отмечая своё посещение частыми увесистыми кучами с непереваренными ягодами черноплодки. С первыми заморозками на хрупкой траве чётко отпечатывались цепочки звериных следов, и не раз ещё они смывались дождём, прежде чем быть засыпанными снегом. И за всем этим молчаливым пиршеством, грозно воздев к небу руки – одну с серпом, другую с молотком, – наблюдало чучело в армейской фуражке, с гулким чугунком вместо головы…
На развилке из трёх дорог Люська, выбрав одну по наитию, в полном безлюдье поехала, как ей и Коле казалось, вперёд. Вскоре стало ясно, что они заблудились, вдобавок Google конкретизировал их местоположение, поставив жирную точку на бескрайнем зелёном фоне.
* * *
Дед Иван дремал на крылечке, опершись на палку. Ему было хорошо: ветер стих, закат тёплый, полушубок, пусть и драный, грел, и ногам привольно, мягко в стоптанных самокатанных валенках, а мохнатая шапка сползла к носу, оттопырив уши с торчащими седыми пучками волос.
Изба деда Ивана, как и другие, была срублена так, что крылечко к ней пристроено с запада, со стороны заката, чтобы отдыхать приятней после работы. Ещё мальчишкой, карапузом, дед Иван ползал по его высоким ступеням и, устроившись поудобнее, грелся с котом на солнышке, отдыхал. Теперь дед Иван везде отдыхал – где сядет, там и отдыхает, и глаза сами собой закрываются. Рядом с ним сидел и жмурил от удовольствия глаза кот, и он грелся, и ему тоже было хорошо. Дед посапывал, кот мурлыкал. И если оглянуться назад, в прошлое – менялись правители: высокие, маленькие, рыжие, лысые, седые, менялись даже коты и кошки, серые, рыжие, полосатые; а дед Иван всё так же тёплыми вечерами сидел на своём крылечке с хвостатым другом.
Дед открыл глаза, глядь – перед ним мужик. Дед решил, что тот приснился, глаза закрыл, а мужик говорит:
– Как на шоссе выехать?
Дед опять открыл глаза.
– Э-э-э-э, – сказал он и надолго замолчал.
– Эй, дед, проснись, – услышал он. – Где здесь шоссе?
– Э-э-э-э, – повторил дед. – Тама, вам надо было у развилки влево брать, а если прямо, то будут Бердыщи.
– Зачем мне твои Бердыщи? – произнёс мужик. – А за деревней дальше что?
– За деревней ещё подалее проедешь, будет болото. Я мальчишкой в войну связным к партизанам бегал, лучше меня тут дороги никто не знает.
– Какие партизаны, дед?
